Как обеспечил мистер Ральф Никльби свою племянницу и невестку

На следующее утро после отъезда Николаса в Йоркшир Кэт Никльби сидела в очень вылинявшем кресле, воздвигнутом на очень пыльный пьедестал, в комнате мисс Ла-Криви, позируя этой леди для портрета, на что Кэт дала согласие; для полного совершенства портрета мисс Ла-Криви принесла наверх застекленный ящик, висевший на парадной двери, чтобы легче было придать цвету лица мисс Никльби на портрете яркий желто-розовый телесный оттенок, на который мисс Ла-Криви впервые напала, когда писала миниатюрный портрет молодого офицера, содержавшийся в этом ящике; яркий желто-розовый телесный цвет почитался ближайшими друзьями и покровителями мисс Ла-Криви подлинной новинкой в искусстве. Впрочем, так оно и было.

— Кажется, я его сейчас уловила! — сказала мисс Ла-Криви. — Тот самый оттенок! Конечно, это будет самый прелестный портрет, какой мне приходилось писать.

— Если это верно, то я убеждена, что таким сделает его ваш талант,улыбаясь, отозвалась Кэт.

— Нет, с этим я не соглашусь, дорогая моя, — возразила мисс Ла-Криви.Модель очень мила, право же, модель очень мила, хотя, конечно, кое-что зависит от манеры изображения.

— И зависит немало, — заметила Кэт.

— Да, дорогая моя, в этом вы правы, — сказала мисс Ла-Криви. — В основном вы правы, хотя в данном случае я не согласна, что это имеет такое большое значение. Ах, дорогая моя! Велики трудности, связанные с искусством!

— Не сомневаюсь, что это так, — сказала Кэт, желая угодить своей добродушной маленькой приятельнице.

— Они так велики, что вы даже не можете составить об этом ни малейшего представления, — отозвалась мисс Ла-Криви. — Изо всех сил выставлять на вид глаза, по мере сил не выставлять напоказ нос, увеличивать голову и совсем убирать зубы! Вам и не вообразить, сколько хлопот с одной крошечной миниатюрой.

— Вряд ли оплата вознаграждает вас за труды, — сказала Кэт.

— Не вознаграждает, сущая правда, — ответила мисс Ла-Криви. — Да к тому же люди так привередливы и неразумны, что в девяти случаях из десяти нет никакого удовольствия их писать. Иной раз они говорят: «Ох, каким вы меня сделали серьезным, мисс Ла-Криви!», а другой раз: «Ах, какой я вышел смешливый!» — когда самая суть хорошего портрета в том, что он должен быть либо серьезным, либо смешливым, иначе это будет вовсе не портрет.

— Вот как? — смеясь, сказала Кэт.

— Разумеется, дорогая, потому что модель всегда бывает либо тем, либо другим, — отозвалась мисс Ла-Криви. — Посмотрите на Королевскую академию [32] ! Серьезны, знаете ли, все эти прекрасные глянцевитые портреты джентльменов в черных бархатных жилетах — джентльменов, опирающихся сжатым кулаком на круглый столик или мраморную плиту. И смеются все леди, играющие маленькими зонтиками, или с маленькими собачками, или с маленькими детьми, — правило в искусстве одно и то же, меняются только детали. Собственно говоря, — сказала мисс Ла-Криви, понизив голос до шепота, — есть только два стиля портретной живописи — серьезный и смешливый, и мы всегда прибегаем к серьезному для особ, занимающих положение в обществе (иногда, впрочем, делаем исключение для актеров), и к смешливому для леди и джентльменов, которые не очень заботятся о том, чтобы казаться умными.

Эти сведения, казалось, очень позабавили Кэт, а мисс Ла-Криви продолжала работать и болтать с невозмутимым благодушием.

— Какое множество военных вы пишете! — сказала Кэт, пользуясь перерывом и окидывая взором комнату.

— Множество кого, дитя? — осведомилась мисс ЛаКриви, отрывая глаза от работы. — О да! Портреты типические. Но, знаете ли… это не настоящие военные.

— Как!

— Конечно! Это только клерки. Они, знаете ли, берут напрокат мундир, чтобы их изобразили в нем, и присылают его сюда в саквояже. Иные художники, — сказала мисс Ла-Криви, — держат у себя красный мундир и берут лишних семь шиллингов шесть пенсов за прокат и за кармин, но я этого не делаю, так как считаю это незаконным.

Приосанившись, словно она очень гордилась тем, что не прибегает к таким приманкам для поимки клиентов, мисс Ла-Криви еще более рьяно принялась за работу, лишь изредка приподнимая голову, чтобы с невыразимым удовлетворением посмотреть на сделанный мазок, и время от времени сообщая мисс Никльби, над какими чертами лица она в этот момент работает.

— Не для того, чтобы вы приготовились, дорогая моя, — сказала она в пояснение, — но такой у нас обычай: иной раз говорить позирующему, что мы отделываем, и, если он хочет увидеть на портрете какое-либо особое выражение, у него есть время принять желаемый вид…

— А когда, — продолжала мисс Ла-Криви после долгого молчания, а именно через добрых полторы минуты, — когда рассчитываете вы увидеть снова вашего дядю?

— Право, не знаю. Я рассчитывала увидеть его раньше, — сказала Кэт.Надеюсь, скоро, потому что нет ничего хуже, чем это состояние неуверенности.

— Вероятно, у него есть деньги, не правда ли? — осведомилась мисс Ла-Криви.

— Я слыхала, что он очень богат, — ответила Кэт. — Не знаю, так ли это, но думаю, что так.

— Ах, можете не сомневаться в том, что это правда, иначе он не был бы таким угрюмым! — заметила мисс Ла-Криви, которая представляла собою своеобразное соединение проницательности с простодушием. — Если человек — медведь, он обычно обладает независимым состоянием.

— Обращение у него грубое, — сказала Кэт.

— Грубое! — воскликнула мисс Ла-Криви. — По сравнению с ним дикобраз — пуховое ложе! Я никогда еще не встречалась с таким строптивым старым дикарем.

— Я думаю, это только обращение у него такое, — робко отозвалась Кэт. — Я слыхала, что в молодости его постигло какое-то разочарование или нрав его стал угрюмым после какой-то беды. Мне бы не хотелось плохо о нем думать, пока я не уверена, что он этого заслуживает.

— О, это очень хорошо, — заметила миниатюристка, — и боже сохрани, чтобы я вам препятствовала! Но послушайте, не мог бы он без всякого ущерба для себя назначить вам и вашей матушке приличную маленькую пенсию, которая обеспечила бы вас обеих, пока вы не выйдете замуж, а для нее явилась бы впоследствии маленьким состоянием? Что для него, скажем, какая-нибудь сотня в год?