[1] До 1700 г. в Московском царстве применялось летосчисление «от сотворения мира». Здесь даты приведены для удобства восприятия по современному календарю «от Рождества Христова».

[2] В наши дни река Варзина протекает по Кольскому полуострову с юга на север, впадая в залив Западный Нокуевский, что на 230 км восточнее (ежели вдоль берега идти) Кольского залива (через которых заходят в Мурманск).

[3] Поморская шняка — крупная морская лодка, длинной около 10–12 м, шириной 2–3 м, осадкой 0,8–1 м. Водоизмещением около 10–21 тонн. Имел и весла, и парус на поднимаемой мачте. Самый ходовой тип поморских промысловых «плавсредств» в те годы.

[4] В данном случае не ошибка. Скупник — в прямой речи, скупщик в авторском тексте. Различие дано для стилистики.

[5] Рядович — в старой Руси тот, кто служил землевладельцу по «ряду» (договору), как правило, отрабатывая заем.

[6] Немцами в те годы называли на Руси всех, кто говорил не на русском языке.

Митька сын Павла был родом из Пскова, из купеческой семьи. Его батька, разорившийся купец средней руки, в начале сороковых стал ключником, заключившим ряд с одним из своих бывших партнеров. Как оно часто бывает — стоит один раз со сделкой крупной прогореть, и все рушится, все идет наперекосяк. На былой жизни можно ставить крест, как будто и не было успехов прежних, великим потом добытых. Все сводится к одному горькому поражению, что подводит этакую вполне осязаемую черту. Был купец, стал ключник. Был человек свободный и с деньгами, стал без денег и зависимый.

В случае с батькой Митьки все свелось к нападению разбойников на его караван. Разбойный люд перебил охрану, разграбил товар, сам купец едва уцелел — хромым на ногу остался и на левый глаз зрения лишился. Разумеется, что никто в родной общине не протянул разорившемуся купцу руки помощи. Ну как не протянул — деньги, что выдала под залог община, компенсировали долг батьки, только и всего, а разорившемуся купцу расплачиваться отныне было нечем. Некогда купец Павел Федора сын мигом стал ключником Павлушей, которому потребно стало долг отработать, а сумма долга была такая, что и за всю жизнь не расплатишься. Доторговался до ручки, что называется.

Вот батька Митьки и сломался под ударом судьбы. Резко постарел, сдал на всех фронтах, да и сам сдался, морально. Работая ключником, он был доволен своим новым положением — сыт, обут, одет. Или, по крайней мере, делал вид, что доволен. Понимал, что другого выхода у него нет и не будет. Бывшего компаньона, кого он за чаепитием другом прозывал, батька теперь величал Вениамин Александрович, как тому было угодно. По-княжески али по-боярски. Да и другом Вениамин оказался с запашком, потому как напоминал Павлушке, что он теперь холоп[1], со всеми вытекающими последствиями. Будет у Вениамина сегодня настроение не ахти, поднимется он не с той ноги, а тут батька Митьки под руку подвернется — так прилетит по первое число! Велит лупить розгами, а то и пришибет ненароком, и ничего за это не станет Вениамину. Разве что виру уплатит в казну причитающуюся, как бы невзначай. Но что те «копейки» купцу псковскому, у которого склады от товара ломятся да караваны один за другим ходят?

Слава богу, Вениамин Александрович бить никого не убивал, просто потому что редко бывал в Пскове. Все чаще купец на торговых путях пропадал, состояние сколачивал и приумножал… Но вот матушка Митьки ему еще во времена, когда та была Лизаветой Романа дочерью, приглянулась. Надо ли говорить, что купец начал матери Митькиной под юбку лазать с завидной частотой? Сначала хоронился от отца, вроде как неудобно. Потом, время спустя, плевать уже хотел, начал задирать подол в открытую, ничего не страшась. Ничуть не сторонясь ни своего бывшего друга, ни Митьки. Задерет — и давай Лизку наяривать где вздумается…

Но родители Митьки никуда не дергались, довольствовались невольной жизнью и потихоньку выплачивали необъятный долг. Справедливости ради стоит сказать, что отец разок попытался огрызнуться, зубы показать, да досталось ему по первое число — едва дух не пустил. Мало того, что хромой и слепой на один глаз был, после того вовсе на ухо оглох — затрещина от Вениамина Александровича знатная прилетела. С месяц батьку пришлось отхаживать, в чувство приводить, а купец Вениамин возьми и долг увеличь. Мол, на Павлушкино здоровье пришлось потратиться.

Дальше пришлось мириться. Жить захочешь — не то терпеть станешь, как говаривала мать. Отец посерчал, конечно, но мать послушал — терпел, скрипел зубами, но терпел, а потом и скрипеть зубами перестал. Стерпелось. Такие дела, когда при нем его же жену купец наяривает, его не то чтобы устраивали, но ведь против обычая не попрешь. Да и что он сделать мог? Сам же, бывало, под юбки лазал, когда купцом был. Правда, тогда оно как-то не думалось, что та жена может быть кого-то или мать чья-то, а он эту бабу вот так, на глазах…

Самому Митьке такое положение бесправного холопа[2], считай — раба, совершенно не нравилось! Он хотел жить полной жизнью и все еще помнил, каково это — свобода! Был у него внутренний стержень, что не позволял ему смириться и закрыть глаза на существующее положение дел. Жгучее желание вернуться к былой жизни соседствовало с чувством несправедливости, не позволяя мириться с незавидной судьбой.

Отец видел желание сына, только помочь ничем не мог. Разве что между делом обучал сына уму-разуму — грамоте и счету, дабы легче по жизни Митьке было. Ну и отговаривал его каждый раз, когда Митька заводил разговоры о несправедливости и своем желании все изменить. К шестнадцати годам Митька вполне сносно вел счет и умел читать по слогам, бегло для самоучки. Вениамин Александрович, знавший о его обучении, только довольно потирал руками. Знатный ключник растет на замену Павлушке, хорошего сына воспитал. Дела купеческие ширятся, в гору идут, и толковые люди нужны всегда, а тут, почитай, на халяву знатного работника получаешь — любо-дорого смотреть. Потому купец всячески поощрял занятия. Однако в душе Митьки все сильнее пылало пламя…