Дремучая, праведная Русь и новая просвещенная Россия.
Кто победит?
Чья возьмет?
Чье время пришло, а чье ушло?
Предательство и трусость.
Покаяние и мятеж.
Петр и Софья.
Глава 1: Регентша
На Москве раздался тревожный набат колокола Успенского собора. Толпа, сгрудившаяся у красных кирпичных стен Кремлевских башен, сиротливо охала и крестилась.
– Царь умер! – пронес над ней ветер обрывки слов патриарха Иокима.
Меж ног толпы просунулась голова юродивого:
– Царь православный умер, а царевич Петр с еретиками дружбу водит. Латинские обычаи привечает. Антихрист. Стрелец, сдерживающий толпу, покосился на юродивого и загнутым носком кожаного сапога, ударил его по измождённому, грязному лицу:
– Чего несешь, сучий сын. Царскую особу хаишь? Юродивый завопил от боли и уткнулся головой в талый с черными проплешинами апрельский снег. Из его головы, с небрежно торчащими клочьями волос, в грязную жижу тянулись тонкие струйки алой крови. Бабы протягивали к служивому руки, стремясь ухватить стрельца за уши, щеки, и губы, словно лебеди-шипуны.
– Ты, пошто святого человека изобидел, ирод? – заорали мужики в неугомонной людской толпе.
– Креста на тебе нет, злодей! – неслось со всех сторон.
Стрелец отшатнулся. Толпа наступала на него, стремясь ухватить руками, сгрести и кинув себе под ноги затоптать, как полудохлую амбарную мышь.
– Ну, назад все, псы! – к стрельцу на помощь подскочили еще несколько служивых.
– Над царевичем потешаться посмели? Стрельцы стали оттеснять толпу к избам Посадской Ямской слободы.
– Дави их братцы, – разносилось средь стрелецкого строя.
Стрельцы выдавливали посадских с площади широкой грудью и черенками бердышей. Из Спасской башни, по мосту к Лобному месту спустился боярин в соболиной шубе и бобровой шапке.
Развернув грамоту, он обвел площадь и прочел первую строку:
– «Государь наш, Фёдор Алексеич, почил волею Господа и нарек наследниками царства своего, царевича Петра Лексеича, от матери его Натальи Нарышкиной и царевича Ивана Лексеича, от матери его царевны Марии Милославской. На то, будет воля царская и сие завещание».
Народ охнул и замолчал.
Боярин сплюнул на снег кровавый сгусток и продолжил:
– А кто сие завещание не примет, тот волею Государей Московских будет обезглавлен. Соправителем сих государей державы нашей, в виду их малых лет, Господь дал в соизволение царице нашей Софье Алексеевне Милославской, сестре их. На том целуйте крест и идите с Богом.
Но толпа не желала расходиться. В сторону стрельцов полетели проклятья и комья смерзшейся земли.
– Ироды! – голосили бабы.
– Каина дети, – вторила им толпа в изношенных зипунах. Народное волнение распалялось все больше и больше, и уже никто не обращал внимания на затихшее тело юродивого, лежащее на почерневшем от копоти, снегу. У одноглазого мужичка с жидкой бородкой в заиндевевших от холода руках, блеснуло калёное лезвие ножа. Он прильнул к толстой бабе в разноцветном платке и тут же отпрянул, пытаясь скрыться в толпе.
– Убили. Убили, царица небесная, – заверещали бабы в толпе. Одноглазого мужичка тут же поймали за рукав изодраного кафтана и, кинув на снег, принялись зверски топтать ногами. Стрельцы бросились к месту драки, пытаясь прорезать толпу и вытащить убийцу на площадь.
Боярин мерзко хмыкнул и развернулся к стрелецкому старшине: – Утихомирь тут всех.
– Я во дворец пойду, царево завещание исполнять, вся Дума, почитай, в сборе, а я тут на мужицкие склоки смотрю. Старшина кивнул:
– Будет сделано боярин!
Он махнул кому-то рукой и, из ворот вышел еще один стрелецкий полк. Стрельцы в зеленых кафтанах с пищалями наперевес сделали первый шаг в сторону беснующейся толпы.
– С плеча снять! – зычно выкрикнул стрелецкий старшина.
– Без команды с патроном заряжай! Стрельцы скинули ружья и высыпали в замок порох.
– Первый выстрел в воздух! – скомандовал старшина.
– Первый выстрел в воздух, – эхом пронеслось по строю.
Толпа испуганно шарахнулась назад.
– Пли. Пли. Глухой раскат выстрела десятков пищалей, словно весенняя гроза, пронесся над Лобным местом, сорвав с колокольни Ивана Великого десятки ворон и галок. Выстрел был настолько силён, что заставил испуганно вздрогнуть родовитых бояр в Думской палате, а придворный писарь невольно опрокинул чернильницу на лист царского указа в Посольском приказе. Толпа бросилась наутек, оставив в таявшей весенней жиже юродивого и окровавленное тело одноглазого мужичка, что еще недавно так ловко орудовал в толпе острым ножом, срезая у посадского люда кошельки с пояса. Толпа рассеялась.
Казацкий старшина довольно крякнул:
– Так-то лучше, а то гляди, чего удумали, бунт учинять.
– Сенька? – звонко крикнул он.
Перед старшиной тотчас возник стрелец:– Слушаю господин урядник.
Старшина покачал головой и плюнул на подтаявший снег.
– Убери этих двоих, – он указал на тела, лежащие на площади. И кровушку соскребите. Он повернулся в сторону Ивана Великого и перекрестился.
– Чует мое сердце, еще немало здесь люду православного поляжет, – с досадой заметил он рядовому.