Залечили - и снова. Бьются месяц, бьются другой: то шоколадом накормят, то керосина в ноздри нальют, а все не могут Савушкина характера одолеть. У генерала Ину от тихой злости лишаи по телу пошли.

Подойдет к камере, глянет на Савушку и посинеет в лице.

Между тем войска вперед продвигаются. Через Саянские горы, через Яблоновый хребет... сколько сапог износили, сколько патронов извели, сказать невозможно!.. Наконец, пробились и залегли в тайге, недалеко от японского лагеря.

Видят японцы, что Савушку ничем нельзя взять: он всякую тайную подлость, как белка пустой орех, предугадывает.

Вызвали главного химика. Генерал Ину-сан спрашивает:

– А ну, какие есть новые газы?

Тот докладывает:

– Иприт-самдерит, тило-третило, купоросный карбид. Сжигает роту в четыре минуты.

– Нет, не то...

– Тогда бим-бомо-бромо-кислый экстракт пополам с мышьяком. Ужасная сила. Десять лет на том месте трава не растет!

– Это старо. Нет ли того газа, чтобы от него человеческая совесть окривела?

Тут-то химик и сел.

– Нет, - говорит, - до этого наша наука еще не дошла, не берусь.

– Ну, так вот тебе трое суток сроку: или орден коршуна трех степеней, или один конец - харакири.

Ладно. Вскоре приносит химик черный баллон.

– Вот он, - кричит, - умослабительный ангидрид! В тюрьме на смертниках испытал. Отцов продали! Все тайны свои разболтали!

Взяли и усыпили тем газом Савушку. А на ночь возле койки посадили двух писарей, чтобы бред больного записать.

До полуночи Савушка еще так-сяк крепился, только зубами тихонько поскрипывал. А там дошел газ до самых центров. Крякнул Савушка и понес. Чешет и чешет, точно из пулемета. Писарей всех замучил.

Наутро приносят генералу те записи. Ровно тысяча двести страниц. В штабе радость. Ину-сан именинником ходит, химик дырку для ордена провертел.

Однако вызвали генерального переводчика. Воздел он на нос очки, стал читать Савушкины откровения. Да и споткнулся на первой строке.

– Виноват, - говорит, - такие слова по-японски не могут спрягаться и корни не те.

– А ну, вглядись пристальнее.

Почитал переводчик еще немного и сдался.

– Освободите, - просит, - глаза слезятся, щиплет сильно.

Спасибо, ефрейтор один подвернулся - участник русско-японской войны. Заглянул он в тетрадь и рапортует:

– Спряжения те известные, на материнской основе. Разрешите перевести.

И перевел. Генерал испариной даже покрылся. Савушка, он и раньше озорной на язык был, а тут в беспамятстве самого себя превзошел: насчет золота ни гугу, а чего другого - сколько угодно!

Наконец поняли японцы: выхода нет. Решили всех зверей допросить, где золотая сопка. Вызвали из Токио одного дрессировщика: он на всех звериных языках умел разговаривать, щуку немую - и ту понимал.

Собрали зверей, птиц таежных, дали им сладкую пищу. Медведю - кетовую головку, выдре - брюшки, соболю - мозговушку, бобру - траву речную, зайцу - кочерыжку, кроту - червяков, цапле - лягушку, росомахе - падаль лесную.

Стал дрессировщик тайну выпытывать.

Заяц уши прижал, божится:

– Наша тропа возле грядок. Другой не видал.

Соболь лукавый облизнулся, соседям моргнул:

– Еж - он грамотный, на дубовом листе все тропинки отметил.

Еж щетину поднял, забурчал:

– Нет листа... Бобер его съел.

Бобер спорить не стал. Брюхо погладил и говорит:

– Лист дубовый теперь ни при чем. Была тропа, да ее партизаны на колесо намотали, с собой увезли.

Даже крот, зверек тихий, и тот разворчался.

– Я, - говорит, - близорукий, глухонемой. Живу в стороне. Разрешите уйти.

А медведь от обиды даже взревел: он Савушке давно приятелем был.

– Ер-рунда, - кричит, - какая! Р-рыба ваша тухлая. Малины хочу!

И ушел в лес по ягоду.

Только росомаха - зверь подлый - нажралась печенки, лизнула дрессировщику руку и шепчет:

– Есть за Гусиным озером след в кедраче... Пойдешь налево - в трясине увязнешь. Направо - в обрыв попадешь. Идите мимо железного камня, мимо двойчатки-сосны, через реку Бедовую, прямо по медвежьей тропе.

Словом, все разболтала бесстыжим своим языком.

Ладно. Наутро решили Савву казнить. Хотели ему кишки на телефонную катушку намотать. Однако генерал Ину-сан запретил.

– Это, - говорит, - не казнь - просто детское наказание. Надо ему такую муку придумать, чтобы по капле смерть в жилы вошла.