Поскольку в начале предыдущей главы стояло: следствие начинается, естественно было бы закончить ее привычной фразой: продолжение следует. Для симметрии, так сказать. Однако, немного поразмышляв, автор устоял перед таким соблазном (редкий случай, кстати сказать; тяга к внешним эффектам и разного рода литературным красотам обычно побеждает стремление автора к строгому изложению фактов) и решил приберечь это словосочетание для новой главы. Здесь оно оказывается как раз к месту и адекватно выражает ее содержание, так как в этой главе будет продолжен рассказ о том, кем был несчастный Мизулин А.П., чей труп так настойчиво старался обратить на себя внимание органов правопорядка и, в конце концов, своего добился. Правда, желаемый эффект был достигнут только с третьей попытки, но, вероятно, дело было в неверном выборе пути к желаемой цели. Начни покойник сразу с появления на пути замдиректора по АХЧ, и, нет сомнений, он смог бы сэкономить массу излишних усилий. Да и милиции такой его ход значительно облегчил бы жизнь. Но, чего не было, того не было, и нам в рассказе надо исходить из того, как оно было на самом деле. Да и от советов много лет назад погибшему человеку, лучше было бы воздержаться. Автор сообразил это почти сразу же, как только закончил свой ернический пассаж, но… как уж написалось, так пусть и будет. Мне не хочется слишком уж тщательно ретушировать облик автора этого романа – как мне кажется, ничего особо порочащего в сем самопроизвольно возникающем автопортрете не проглядывает, и это хорошо, но и слишком приукрашивать его нет никакого желания. Человек как человек, не вызывающий отвращения, но и не лишенный обыденных недостатков и свойственных ему слабостей, – я надеюсь, читатели поймут и оценят старание автора не появляться перед ними в сценическом гриме и на котурнах, а быть таким же, как и они сами в своей повседневной жизни. На этом и покончим с очередным авторским излиянием.

Отправленная по указанному капитаном адресу группа, состоящая из двух сотрудников милиции и получившая задание осмотреть жилище покойного и опросить его соседей, в ту же субботу после обеда уже стояла перед домом, в котором, по сведениям паспортного стола, должен был проживать заинтересовавший милицию гражданин. Ключей у них не было, и они, закурив, некоторое время размышляли, искать ли им какого-нибудь местного домоуправа или же прямо направляться в квартиру. Дом, перед которым они остановились, выглядел не слишком эффектно – грязно-желтое, с обвалившейся местами штукатуркой, уныло-казенное трехэтажное строение, возведенное, судя по всему, хозспособом не то в поздние сороковые, не то даже в тридцатые годы. Пейзаж отчасти скрашивали несколько посаженных вдоль дороги кленов и узенькие грядочки-газончики у стены дома, где летом, видимо, росли цветы. Да и явных признаков неухоженности, разрухи и запущенности заметно не было – так, обычная для рабочих районов нашего города картинка: стандартный дом, построенный поблизости находящимся заводом для своих работников, и живут в нем обычные рабочие люди – не начальство, конечно, но и не какая-нибудь рвань и пьянь – таким квартиру здесь не дадут. Справа и слева стояли еще два точно таких же дома – близнецы-братья, появившиеся на свет практически одновременно. Эта невзрачная, но еще крепкая с виду троица составляла, собственно говоря, большую часть этого самого Артиллерийского проезда.

Когда Миша в своем рассказе огласил название сей улочки, я попенял ему на то, что мрачноватый по колориту сюжет с мертвецами не располагает всё же к подобным всплескам фантазии – может, для сатирического романа это бы и сгодилось, но в детективно-криминальной истории звучит как-то не в тон. Но рассказчик заверил меня, что здесь нет ни капли выдумки – название, действительно, необычное, и потому Миша его точно запомнил. Наверное, так оно и было – во всяком случае, разоблачать его с картой города в руках я не стал. Вообще-то в нашем городе – относительно молодом и на девяносто процентов построенном уже в советское время – улицы носят какие-то типичные по духу, официальные и не привлекающие особенного внимания названия: Ломоносова, Комсомольская, проспект Кирова, в крайнем случае, имени XIII партсъезда (ясно, что название улица получила в 34-ом году) или Весенний проезд (а эта построена не раньше 57-го и не позже 64-го). Никаких Бармалеевых улиц у нас, в отличие от Ленинграда, быть не может (если, конечно, товарищ Бармалеев не был знаменитым красным партизаном, ухитрившимся геройски погибнуть или умереть собственной смертью до тридцатых годов). Наверное, даже в нынешнем Питере такой улицы уже нет – или снесли при реконструкции, или давно переименовали в Клары Цеткин, положим, или Хо Ши Мина (хотя, черт его знает, может, сейчас ей и вернули старое название, как Тверской, например). Собственно говоря, почти то же самое можно сказать и о любом советском городе. Таково общее правило, которому следуют чиновники, дающие улицам имена. Исключения из него очень редки. …Но бывают. Я сам был крайне изумлен, когда узнал, что в нашем городе есть 2-ая Рентгеновская улица. Раз есть 2-ая, то, несомненно, должна быть и 1-ая Рентгеновская и даже не исключено наличие у них третьей тезки. Можно только гадать, благодаря чьему капризу они получили свои столь выбивающиеся из ряда имена, и почему вторую не назвали Радиологической или, допустим, Марии Кюри. Все же не так бы в глаза бросалось. Всякий, встретивший в художественной книжке название 2-ая Рентгеновская, скажет, что это – отнюдь не красящая текст авторская придурь, и что таких улиц не бывает и быть не может. А вот поди ж ты! Выходит, фантазия чиновников превосходит в некоторых случаях литературные выкрутасы – и вообще: какую бы нелепицу ты не придумал, в жизни, почти наверняка, это уже случалось. Хоть и не стоит делать из этого вывода, что какую угодно нелепую свою выдумку можно совать в текст – реализму это, дескать, не противоречит, – но здесь я решил оставить запомненное Мишей название улочки (мне оно тоже врезалось в память). Раз оно так было в жизни, пусть оно так будет и в романе – никому это повредить не может. Те люди, которые жили тогда по соседству с Мизулиным (его фамилию я, конечно, изменил), давно уже там, ясно, не живут – да я про них ничего писать и не собираюсь.

Вернемся же теперь к милиционерам, оставленным нами у подъезда уже описанного дома, – мы дали им достаточно времени, чтобы без спешки перекурить, – пора им приниматься за выполнение своего задания. Поскольку они сразу направились во второй подъезд, ясно, что было принято решение идти кратчайшим путем – прямиком в квартиру. Подъезд чистый – видно, что метут, моют. Запах, правда, специфический – характерный для старых домов – то ли трубы в них какие подтекают, то ли деревянные перекрытия истлевают мало-помалу, может, и грибок их подтачивает и свой вклад дает, а, может, и само долгое проживание множества людей приводит с годами к появлению такого запаха (миазмы скапливаются, так сказать). Но милиционеров запахом не проймешь – и не с таким сталкивались. Да и мы с читателем (из тех, что постарше) вряд ли бы обратили внимание на такие пустяки – обычное дело; в новых домах и похлеще может вонять. Одно время (где-то близко к описываемым годам) в многоэтажных зданиях на площадках ставили ведра с крышками и с надписью «Для пищевых отходов» – чья-то, видимо, инициатива была еще до всякой Продовольственной программы: соберем всяческие очистки и помои, свинок накормим, наконец, досыта, вот и мяса на прилавках прибавится. Жирели свинки от этих пищевых отходов или, наоборот, ускоренно дохли, автору неизвестно, но вонь, стоявшая в подъездах, еще не совсем выветрилась из его памяти (может, и в подъездах еще чувствуется, если принюхаться). А ведь не обращали на это особого внимания – жили себе, не тужили – привычка.

Квартира на втором этаже. Позвонили. Может, кто и есть: неизвестно же, с кем он мог жить, а, может, и коммуналка – соседи могут быть дома. Действительно, почти сразу же дверь отворилась. Невысокая, сухонькая старушка – открыла, не боясь, не спрашивая через дверь Кто там? но, открывши, стоит, ждет: что скажут, чего пришедшим надо.

– Здравствуйте. Мизулины здесь проживают?

– Александр что ли? Здесь. Но его сейчас нету дома. Попозже, к вечеру приходите. Появится поди.

– А вы, простите, кем ему приходитесь?

– Я-то? Да никем не прихожусь. Я тоже здесь живу – соседи мы с ним.

– Ага. Понятно. Мы из милиции, хотели бы поговорить с вами. Позволите пройти?

Пришедшие были в штатском, не в милицейской форме, и разговаривавший с мизулинской соседкой старший из милиционеров вытащил приготовленное удостоверение, развернул его, показывая. Но та на документ и не взглянула. Задумалась на секунду, прежде чем ответить, и отозвалась без видимого удивления, но и без явного злорадства в тоне:

– Так… Допрыгался, значит… Ну, что же, проходите, если надо.

Старуха включила в прихожей свет и отступила вглубь квартиры, пропуская пришедших.

– Вы раздевайтесь, если разговор долгий. Вешайте здесь свои одежки-то, – она махнула рукой в сторону вешалки. – Да что он натворил-то? Или, может, что случилось с ним?

– Да. Разденемся, пожалуй. У вас тепло – затопили что ли уже?

Старшой явно не хотел сообщать до поры до времени о смерти бабкиного соседа – не надо настраивать опрашиваемых на определенный лад и задавать им, так сказать, тональность их свидетельств. Уже само появление милиции заставляет их предполагать наличие какого-то криминала, связываемого с личностью того, о ком спрашивают. Но пусть подозревают, что угодно. Главное, чтобы не были уверены заранее, чего от них ожидает спрашивающий, какая информация ему требуется.

Соседка поняла, видимо, что толку она здесь не добьется, и больше к этому вопросу не возвращалась.

Представившись и выяснив, что встречавшую их хозяйку зовут «Порфирьевной» – а чего тут неудобного? все так зовут – по другому и не скажут… я привыкла… разве вам для отчета какого: Глафира Порфирьевна – я, Преснякова – фамилия… – старшой перешел к сути дела и, узнав, что объект их интереса ушел из дома вчера около восьми вечера и с тех пор не появлялся, подергал за ручку указанной ему двери и спросил, не оставлял ли ушедший ключа.