— Волчонок, прости меня, — вдохнув запах её волос, тихо прошептал, чувствуя, как моё сердце нещадно дубасило в груди.

— Ты не знал… Но и не имел права так хватать незнакомую девушку, — ответила, уткнувшись носом в мою грудь.

И она была права. На все сто права. Я не имел ни малейшего права даже пальцем её трогать. А я и хватал, и пальцем забрался туда, куда не должен был.

— Знаю. Ты абсолютно права. Я очень сожалею о своём поведении. Я неотёсанный идиот, кретин, мудак, дебил, придурок. Прошу тебя, прости меня, — сглотнув неприятный ком, искренне молил её.

Я ведь старался всегда защищать слабых, а в итоге сам стал причиной боли этой девушки. Несправедливо относился к ней, хотя всегда топил за справедливость, потому что знал каково это, когда жизнь тебя нагибает. Знал, что такое и физическая боль от ранений, и моральная от воспоминаний, и душевная от безвыходности и беспомощности.

В глазах стояли слёзы. Почему? Да потому что! Потому что мне было больно. За неё.

— Простила, — прошептала она, уже больше не дрожа.

Она была обнажена передо мной не только телом, но и своей прекрасной душой. Она впервые показала это кому-то. Она доверилась мне.

Удивительная девушка…

— Почему ты не уйдёшь из дома? Почему твоя мама ничего не сделает, чтобы прекратить это? Или она тоже тебя бьёт?! — задал интересующие и резонные вопросы.

— Мама не бьёт, — поспешно ответила она. — Ты думаешь мы не пытались? Пытались. Когда папа впервые избил меня, то мы списали это на вспышку гнева. Причина тогда была в том, что я открыла окно, чтобы подышать свежим воздухом спустя месяц заточения после убийства сестры. Но, когда он поднял руку во второй раз, то мама взяла меня и Картера, и сбежала к своей подруге. Папа нашёл нас вечером того же дня. И тогда пригрозил матери, что если она ещё раз подумает о бегстве, то она никогда больше не увидит своих детей. Потом он тоже посадил её дома, говоря, что и ей может что-то угрожать на улице, — отвечала Джойс.

Стиснул челюсти от негодования. Не этого он боялся. Он боялся, что мама Джойс обратится за помощью и все узнают о его тирании.

— А сбежать не думала?

— Думала как-то. Но не могу сбежать, оставив там Картера. А на данный момент я не смогу его содержать.

— А Картера он тоже бьёт?

— Нет. Только меня. Маму избил только тогда, после побега. С тех пор не трогал, но запретил работать. Даёт ей деньги только для похода за продуктами в ближайший магазин.

Хитрый ублюдок, понимал, что Картер рано или поздно вырастет и вспомнит всё, что тот с ним сделал.

— А пожаловаться в полицию?

— Тоже не могу. У него здесь есть знакомые копы. На сколько я знаю, полиция не очень-то любит возиться с такими случаями, как у нас. Да и мама боится, что если я пожалуюсь, а его выпустят, то он просто меня убьёт. Понимаешь, чтобы не случилось, любое его подозрение обоснованное или нет — он не остановится. Мне нельзя перечить ему, огрызаться, защищаться. Всё это только сильнее распаляет, делая меня в его глазах безалаберной и распутной шлюхой. Смирение и подчинение. Этому он учил нас детства.

Сердце замерло.

— Он и в детстве бил?! — выпалил я.

— Нет. Просто был очень суровым и жёстким. Но жестоким стал, когда мне было пятнадцать.

Прижимая её крепче, поцеловал в макушку. В голове наконец стал складываться весь пазл. То, что она не хотела брать подарок для Картера, потом джинсы. Почему она шарахалась от парней, была зажата и боялась прикосновений. Почему она носила одежду, скрывающую её тело. Почему была худенькой. Почему была Волчонком.

— Эти синяки появились после того, как мы посидели в шкафу? — вспомнил крики того ублюдка.

— Ну, тогда он пару раз ударил. Поэтому на моём теле синяки разных периодов, если можно так сказать. Тогда он кричал, потому что его знакомый поведал ему, что видел меня прогуливающейся по набережной. Этот знакомый не знал, что мне нельзя этого делать. Он явно думал, что в этом нет ничего такого, просто между делом поделился с отцом. Тогда я соврала, что он обознался. Последний раз он избил после вашего с ним диалога, когда ты привёз джинсы, — произнесла она, напрягшись в моих объятиях.

Меня словно ударили под дых. В последний раз она получила из-за меня. Хотя я ничего плохого не сделал. Она тем более. Но ему явно было всё равно. От этого осознания мне стало совсем не по себе. Как спасти её?! Как помочь?! Что сделать?! С какой стороны подойти?!

— Волчонок, мне очень, очень, очень жаль, что так получилось, — прошептал я. — Я и подумать не мог. Я не знал. Всё старался понять, что же не так, но о таком и подумать не мог. Точнее мысль однажды проскользнула, но я не стал её развивать, — немного отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза. — Посмотри на меня, Джойс, — она подняла глаза. В них было столько переживаний. — Прости меня ещё и за ту мою фразу, что тебя мало пороли. И за то, что я грозился вымыть тебе рот с мылом. Ты ведь столько всего терпишь ежедневно… Это мне надо вымыть рот, — улыбнулся ей.