Не прошло и более полугода так называемой учёбы, как знаменитая загадочность и дверная тайна Сани были не только разгаданы, но и, поверьте, достойно воспеты в студенческих былинах и сказаниях. И вот почему.

Нельзя утверждать, что в ВГМИ праздновала свою победу «дружба народов», особенно народов Африки с народами Ближнего Востока. Студенты, как правило, со стороны наблюдали за сценами «братания». И крайне редко вмешивались в «международные конфликты». Но был один отважный русский парень, который никогда и ничего не боялся, стоило только ему принять на грудь «два по двести». Все в студенческом общежитии гордились такой безрассудной храбростью «героя», граничащей, несомненно, с отчаянным безумством:

– Саня! – кричал какой-нибудь очередной поборник нравственности и зрелищ, – в комнату на втором этаже к Амбиболе и Бабаджайду опять пришла та длинноногая, в красном плаще. Пойди, разберись!

– Господа, ведите – всегда кратко, но важно и с достоинством откликался русский богатырь.

И Саню за белые ручки вели к «приговорённым» африканцам. Все понимали, что сейчас произойдет событие, которое в миллионном городе нигде больше не увидишь.

Саня спокойно, не обращая внимания на собравшуюся толпу зевак, слегка покачиваясь, подходил к обреченной комнате. Также степенно останавливался, лениво поворачивался к закрытой на два замка двери и неторопливо закладывал обе руки за свою мощную спину. В каждом продуманном до мелочей движении чувствовалась врожденная «аристократическая» импозантность, граничащая с барской вальяжностью. Иначе и быть не могло, та как Саня считал себя эталоном великосветских манер.

И вдруг, за какую-то долю секунды Саня откидывал мощный торс назад, а затем мгновенно с размаху наносил сокрушительный удар головой в дверь невероятной силы.

То, что дверь будет выбита, никто не сомневался. Перед этим, столь удивительным цирковым номером, всем приходилось только гадать, сможет ли Саня превзойти самого себя и также чисто срезать дверь с петлями и замками, как два месяца назад он филигранно и безукоризненно снес дверь Джитука. По мнению общаговских экспертов, дверь южноамериканца не стыдно было бы выставить в Национальном музее на его родине в Тринидад и Тобаго, как свидетельство «нерушимой» русско-тринидадской дружбы.

Не обращая внимания на сильно побелевших в одночасье негров и женские вопли, Саня с чувством выполненного долга, с присущим только ему маниакальным достоинством, под восхищенными взглядами первокурсников, величаво удалялся. Овации ему были не нужны, так как он никогда не сомневался в своей необузданной силе. Единственное, что Саня искренне не понимал, зачем люди бьются головой о стену, когда в мире столько «неосвоенных» дверей?!

Но всё же нашелся один человек в институте, который абсолютно был лишен чувства юмора, всего прекрасного и помпезного. Должность, надо отметить, у него была далеко не студенческая. Всё же ректор, согласитесь, есть ректор!

То, что должность, а не пресловутые ленинские кадры, решает всё, твердолобый Саня знал наверняка, поэтому срочно вызвал папу «порешать вопросы». И эта, казалось бы, неразрешимая проблема Саниным папой (не без трудностей, разумеется), была «инкогнито» разрешена и снята с повестки дня.

На многие месяцы в коридорах общаги воцарилась непривычная тишина, так азартно и весело нарушаемая в былые времена истошными воплями: «Саня! Выбей дверь!»

У Сани была еще одна странность, которая «покоряла» многих студентов своей диковинной брутальностью – душ с портвейном. То ли это была Санина хитрость, то ли простое недоумие, то ли он так представлял себе высшее блаженство. Этот «интеллигентный и благородный аристократ» не мог, как какой-то сельский студент, позволить себе пить вино из горла. Стоя намыленным под душем, он наливал в кристально чистый стакан очередную бутылку «Солнцедара» и предлагал своим землякам выпить «за тех, кто в душевой!».

Видя, как вместе с бормотухой в стакан наливается горячая вода с мыльной пеной, желающих выпить на такой Санин брудершафт не находилось. Потом Саня обижался, когда ему предлагали вернуть деньги, взятые взаймы. «Господа, я же деньги брал, чтобы вас угостить. Ведь вы сами отказались пить, когда я вам предлагал. Помните, в душевой…» Или говорил: «Если б должны были вы, то я бы это хорошо помнил, но хоть убейте, господа, не помню, чтобы должен был я!»

Саня, конечно, знал, что много пить вредно, но, изрекал он, вдвойне вреднее и неинтереснее пить мало. Это и любому дураку понятно, чем больше пьёшь, тем красивее студентки, а 500 грамм водки заменяют 5 часов медитации и нирваны.

Когда Сане говорили, что всю водку не перепьёшь, он лишь загадочно усмехался. «Если не пить – отвечал он мудро, – то сначала остановится время, а потом – и сердце!» Или выкладывал свой железный аргумент: «Ребята, чем больше выпью я, тем меньше у вас завтра будет болеть голова!»

Водка нужна была ему, чтобы поправить здоровье, а здоровье необходимо было для того, чтобы как можно больше выпить водки. Когда в общаге у кого-нибудь находилась бутылка, Саня предлагал купить еще четыре, чтобы отпраздновать находку. «Господа! – изумлялся он, – Почему пятая бутылка идет намного легче, чем первый стакан?»

Выпив, Саня становился другим человеком, и этот другой – выпивал ещё больше. Так они и пили всю жизнь вдвоём, не уступая друг другу. Может поэтому Саня всегда был пьян в два раза сильнее, чем все остальные?

Всё хорошее когда-нибудь кончается. Улетела безвозвратно студенческая жизнь и пришла жизнь поликлиническая. Саня, надо отметить, к этому времени из гадкого утенка превратился в матерого дятла Александра Игоревича.

Стукачей, понятное дело, ни в поликлиниках, ни в симфонических струнных оркестрах, ни в созвездии Кассиопеи не любят. А как прикажите по-другому спасти свою шкуру и войти в доверие к руководству? И как не стучать на тех, с кем работаешь и пьёшь, если за тобой тянется такой шлейф отвратительных и уму непостижимых выходок?