Практически каждый год, по итогам экзаменов, на которых присутствовали первые лица Главной конторы нижнетагильских заводов, выбирались лучшие, наиболее способные ученики, которых отправляли на учёбу заграницу. Демидов в своих письмах настаивал, чтобы «…оные мальчики были весьма востры, дабы оных понапрасну сюда не провезти, дураков своих и здесь хватает…»

Отправка талантливой молодёжи за границу, в Европу была удачным вложением капиталов. Всё, что было передового в горнодобывающем деле, геологии и минералогии, точных науках и технике, живописи, скульптуре, успешно осваивалось крепостными юношами в течение 5–6 лет, а затем они, снова оказавшись дома, «возвращали» Демидовым долг за европейское обучение новыми открытиями, живописными полотнами, иконами, великолепными архитектурными зданиями.

Поэтому Нижний Тагил не был похож на обычный посёлок: в нём действовали великолепные церкви, строились особняки для местной аристократии и чиновничества, авторами которых были крепостные архитекторы. А в особняках хранились произведения искусства, приобретенные в Италии, Франции или созданные тагильскими художниками-крепостными, обучавшимися в Европейских школах живописи или Петербургской Академии художеств.

В 1843 году из лучших учеников выйской школы были выбраны трое: Илья Швецов, Иван Сохнин и Фёдор Густомесов.

…На последнем уроке, приоткрыв скрипучую дверь, в класс заглянул старший надзиратель, громко крикнул:

– Швецов, Густомесов, Сохнин – к директору, – поправил на плечах накинутую шинель и скрылся за дверью.

Вызванные к начальству мальчишки, под недоуменные реплики одноклассников вышли из учебной комнаты и отправились следом за надзирателем. Кабинет директора школы Евлампия Максимовича Мосцепанова находился на первом этаже.

Мосцепанов появился в Нижнем Тагиле несколько месяцев назад. За это время и ученики, и приказчики почувствовали его крепкую руку. Он был штабс-капитаном в отставке, ходил, похрамывая, но без трости; когда сердился, шрам от сабельного удара на его лице багровел, и директор начинал говорить отрывисто, словно отдавая команды. Взрослые рассказывали, что Евлампий Максимович участвовал в сражениях с наполеоновскими войсками во время Отечественной войны 1812 года, а ранения получил уже в заграничных походах, когда «наши дошли до Парижу».

До появления Мосцепанова местные приказчики, распоряжавшиеся деньгами, отпускаемыми хозяином на училище, богатели, строили себе двухэтажные дома, а ученики спали на полу и с голоду ели тараканов, которых ловили тут же, в своих классных комнатах и спальнях. Евлампий Максимович написал донесение господину Демидову, жившему во Франции, а пока оно добиралось до адресата, уволил пару-тройку зарвавшихся школьных чиновников. Приказчики, как водится, хотели Мосцепанова сгнобить через суд, но к тому времени ответ Демидова подоспел в Нижне-Тагильскую заводскую контору, и главного учителя Выйского училища (так официально называлась должность Мосцепанова) оставили в покое, позволив ему распоряжаться школьными деньгами и материальными ресурсами, как подобает.

Илья распахнул дверь в кабинетик директора и вошел первым, за ним – понурив головы, Иван и Федька. Евлампий Максимович, перебиравший бумаги на столе, услышал приветствие вошедшего Швецова, поднял голову, оглядел учеников. Он уже знал, что самый высокий из них – с глазами разного цвета – карим и голубым – Швецов, а тот, что пониже – худенький, вихрастый, белобрысый, с белёсыми ресницами вокруг ярких голубых глаз – Ванька Сохнин, а третий – молчаливый, с кожаным ободком на голове, сдерживавшим копну русых вьющихся волос, – Федька Звездин.

Мальчишки молча переминались с ноги на ногу.

Мосцепанов взял в руки листок бумаги, исписанный каллиграфическим почерком, посмотрел на учеников ничего не выражавшим взглядом.

– Ну, раз все в сборе, – сказал Мосцепанов, – объявляю вам решение хозяина нашего, господина Демидова. На весеннем караване отправляетесь вы в Петербург, а через него – во Францию. Так что даю вам два дня на сборы и прощание с родными. В Усть-Утку поедете заранее. Скоро уже лёд на Чусовой вскрываться будет.

Сообщение подростков не обрадовало, но и высказывать возражения они не собирались. Кто ж рискнёт сопротивляться воле всемогущего Демидова?

– Можно сегодня уйти? – уточнил Илья, приняв факт как данность судьбы.

– Вам с Густомесовым можно и сегодня, у вас родители здесь, в Тагиле живут. До ночи успеете. А Сохнин завтра с утра пойдет…

Ванька Сохнин, у которого из родных были только дед с бабкой, наморщил лоб, сказал с обидой:

– Я дедову заимку и ночью найду, не маленький.

Мосцепанов, с заметным равнодушием ответил:

– Ну, коли не боишься, иди в ночь. – Потом, словно спохватившись, сказал:

– И вот ещё что. Учиться в Париже будете, а караван полгода идёт… Ведь забудете всё, ленивцы, а хозяин вас по прибытии сам захочет экзаменовать по языку. Я распоряжусь, чтобы вам учебники выдали… Будете на караване повторять и между собой на французском говорить. А караванный за вами присмотрит.

– А к-как там, в П-париже? – робко спросил Федька. Для него лишнее слово было поступком героическим. Он немного заикался, стеснялся этого, а суровые одноклассники дразнили его и за робость, и за дефект речи. Когда он появился в Выйской школе, то нашел в Илье своего защитника. Дразнить стали меньше, но говорить от этого Федька всё равно не стал больше.