В послеоперационную не разрешено брать телефон, как минимум первые сутки, там нет телевизора, соседи по палате не разговорчивые – максимум, что слышно – стоны от боли, похрапывание и посленаркозный бред. Так что переключиться и отвлечься там не на что, кроме как на сон.

Сразу после операции мне не было дела не до чего особо, я больше мечтала о питье, но пить нельзя… Мне смочили кусок ваты, или марли и обтёрли губы. Не помогло. Я попросила оставить мне воду, чтобы я могла сама протирать рот и нёба по мере необходимости и мне оставили бутылку с водой на тумбочке. Когда я проснулась спустя некоторое время, и мой рот по ощущениям был похож больше на кусок резины – я вспомнила про воду и марлю, вот только дотянуться до неё я не могла. Орать я не любитель, да и во рту так сухо, что мне кажется голоса бы не было… Я решила спать дальше – тут даже стараться не пришлось, засыпаешь сразу, стоит чуть медленнее моргнуть и на какую-то секунду дольше задержать глаза в закрытом положении.

Большой плюс утренней операции – ты не маешься в ожидании, не накручиваешь себя мыслями, не успеваешь проголодаться (ни есть, ни пить в день операции нельзя). Большой минус – ты устаёшь ждать нового утра. Врач приходит к тебе через сутки на утренний обход, а до этого момента, я лежала в одной и той же неудобной позе на спине просто потому, что боялась случайно вырвать тот самый катетер и ещё дренаж, который у меня появился после операции и торчал не внушающей доверия трубкой из левого бока. Сутки проходят как в бреду: проснулась – заснула – проснулась – увидела крест – кого-то нового завезли – заснула и так по кругу. Я ждала, когда уже наступит утро и теряла счёт времени. Тогда я представила себе, как люди сходят с ума, когда находятся в похожих условиях, где нет понимания о том, сколько часов уже прошло и сколько ещё это будет продолжаться. Где ты боишься, либо не можешь пошевелиться, где ты не можешь говорить, или говорить тебе не с кем. Есть только ты, то что ты чувствуешь физически, твои мысли, твоя боль и твои страхи…

Наступил новый день и, вслед за утренними уколами и процедурами в мою унылую палату вошёл он – самый обаятельный доктор на моей памяти! Я так долго ждала этого момента, мне не терпелось услышать хорошие новости, сопровождающиеся его лучезарной улыбкой. Но что-то утро в тот день у меня не задалось… Док был напряжённый и не приветливый. Он спросил, когда приедет ко мне родня и меня пробило холодком – “Зачем родня? Я хорошо себя чувствую, что не так?” – спросила я, а он ответил, что когда приедут есть к ним разговор. Сказать, что я офигела – вообще ничего не сказать. Мне стало страшно и крайне мерзко внутри… “Зачем?! Муж во Франции, в командировке… Что случилось? Вы что – всё мне там вырезали?” – озвучила я свои самые страшные опасения и, услышав их сама, почувствовала, как уходит из под ног (ну из под тела в данном случае) земля.

– Ничего пока не вырезали. Родители, братья и сёстры есть? – сказал он тоном учителя, а у меня в голове билось барабанами это мерзкое слово “пока”…

Врач сказал, что все разговоры только с родственником, но я в полном порядке и могу уже сейчас переходить обратно в свою палату и питаться обычной пищей, после чего пошёл дальше совершать обход. Гнев, страх, обида, боль, чувство собственной беспомощности охватили меня. Я попросила соседок по палате принести мне халат и тапочки, после чего встала и, словив “вертолёты” от слабости, по стенке поплыла в свою палату, благо она была за стеной. В голове никак не укладывалось “преображение” моего врача. Ещё вчера он был душевным и общительным, мягким и чутким. Его ждали в каждой палате, ибо его внутренний свет и спокойствие настолько освещают всё вокруг, что любые тревоги улетучиваются. А сегодня он мрачнее тучи. От него веет холодом и строгостью. Кажется, что это вообще другой человек… Мне теперь было некомфортно рядом с этим врачом, я ощущала в себе то противное чувство некой виноватости, словно он так себя со мной ведёт, потому что я что-то сделала не то, словно я плохая. И, понимая мозгами, что никакой моей вины перед ним нет и быть не может, я пришла к выводу, что что-то не так с моим лечением. Но легче мне от этого понимания совсем не стало.

На тот момент, моим самым близким человеком был никто иной, как муж. Да, у меня были от него тайны и я не всегда была с ним честна, также и конфликты были, но он тогда был первым человеком, к кому я обращалась в сложный момент. Как никак “Муж и жена – одна сатана” и держаться надо друг за друга. Звонить ему я не могла – он в другой стране и со связью было не особо. Тогда я взяла сигареты и пошла на курительный этаж написать ему сообщение. Да, едва выйдя из послеоперационной я пошла курить, хотя слабость была ужасная. Я этим не горжусь, но мне это было нужно. Тогда мне было абсолютно пофиг, что нет и восьми утра, вроде бы, что я лохматая и не умытая, что на мне белые компрессионные чулки, измазанные кровью и марганцовкой и больничный халат, а ещё из под халата свисает дренаж с мутной жидкостью. Мне было пофиг, что я ещё не завтракала и толком воды не попила… Тогда мне было плевать и что врачи могут заругать и что вообще это вредно. Весь мир остановился и жизнь вместе с ним. Я буквально летела вниз с высоты, не зная – есть ли за спиной парашют.

Не помню в деталях и последовательности как именно, но я договорилась с сестрой мужа, чтобы приехала она, а ещё я созвонилась со своим родным братом Семёном. Дальше оставалось смириться и ждать, когда они приедут. А время, точно предатель, стояло на месте, не желая приблизить для меня момент Х.

Машка – сестра мужа приехала первая, она живёт в Москве и это оказалось проще и быстрее. Она старше моего супруга на несколько лет и полная его противоположность. Больше она походила на меня по характеру и манерам – простая и весёлая, тоже, как и я с вредными привычкам – не может отказать себе в кофе с сигареткой, любит выпить в приятной компании под вкусный ужин, готовая на риск и авантюры. У неё уже двое взрослых самостоятельных детей, но по ней самой вообще не скажешь, что она типичная мать, да и вообще не подумаешь, что ей уже под сорок. Лёгкая на подъём и очень человечная. Мы с ней как-то сразу нашли общий язык и никогда не конфликтовали. Поэтому у меня не было ни капли сомнения, чтобы вызвать её, как своего родственника.

Заведующий отделением и мой лечащий врач завели её в кабинет и о чём-то общались минут пять или десять за закрытыми дверями. Я, подобно нашкодившей школьнице, ходила по коридору и ждала, когда меня вызовут.

Неизвестность хуже всего, а в таких моментах особенно. Не знаешь, что делать и в голове миллионы вариантов того, что же будет дальше, но ни один из них неправильный… После позвали меня и наконец-то дали мне частицу информации. Как оказалось, в процессе плёвой лапароскопической операции врачи увидели, что киста – это не киста, а самое настоящее новообразование, похожее на рак. Но мне это преподнесли мягко, как пятилетней девочке, мол: “Образование больше, чем ожидалось, сейчас передали частицы этого на гистологию и ждём результаты, чтобы понимать как лучше это вылечить.” А мне нужно будет пройти консультацию у химиотерапевта – но это так, на всякий случай, скорее химия не потребуется. Один яичник придется удалить, в худшем случае – оба и лишь в самом-самом крайнем случае, ещё и матку. Не так уж и страшно – правда? А что тогда за тайны такие от меня, почему только через родственников? – не понятно… Я предпочла не вникать во все процессы и продолжать делать всё, что говорят. Для себя я держала самый лучший сценарий и больше не впадала в ту панику, какая была в самом начале обследования. Хотя внутри всё разрывалось. Даже если так случится, что маловероятно, что мне удалят всё – можно найти маму суррогатную, чтобы у любимого был СВОЙ ребёнок, а я буду любить их обоих не смотря ни на что!

Какую-то дополнительную уверенность в лучшем варианте событий мне тогда вселил и сам заведующий. Пока мы сидели в коридоре с Машей и болтали на нейтральные темы, он вышел из кабинета и как-то особенно похвалил наши волосы. Тогда и у неё и у меня были очень длинные, почти до поясницы, натуральные волосы – не крашенные, не нарощенные – своя такая русская коса до пояса, и он это подметил, сказав, что очень мы похожи с ней, точно родные, а ещё, что ему очень нравятся длинноволосые девушки. Я гордилась своими волосами, даже фанатела от них и эти его слова так тронули моё сердце, что я расслабилась ещё больше – значит точно химии не будет! Но только сегодня, буквально в этот самый момент, пока я пишу эти слова до меня дошло – он так просто проверил мою реакцию, не рассказала ли мне сестра всю ситуацию, что со мной происходит…. Если бы она тогда сказала мне, что у меня точно рак, что точно будет химия и все эти разговоры лишь для того, чтобы я не ударилась в панику – на его комплимент к волосам я бы 100 % не улыбалась в тот момент, как наивная дура, а, скорее всего, закатила бы истерику.