– Какие результаты? – спросил Корсаков после первого же сеанса.

– Борис Владимирович, вы должны понимать, что результаты могут быть еще очень нескоро.

– Вы же лучший специалист, – требовательно сказал он, – сколько мне ждать?

– Психология не точная наука, я не могу давать никаких гарантий. Может пройти неделя, а возможно, годы, прежде чем появятся положительные результаты.

Борис Владимирович усмехнулся:

– Годы? Она маленькая, должна быстро все забыть.

Должна? Анна Сергеевна заставила себя не подать виду, что слова Корсакова ее покоробили. Хоть она и была психологом, но не могла спокойно относиться к чужим порокам. Спорить с отцом девочки было рискованно, и как втолковать такому человеку, что каждый случай уникален, что нет единого решения данной проблемы, что не может она щелкнуть пальцами перед глазами девчушки и заставить забыть?

Словно угадав, о чем она думает, Корсаков сказал:

– Может, гипноз? Введите ее в транс и внушите, что все хорошо.

Доктор содрогнулась, но взяла себя в руки:

– Обещаю, что попробую все приемлемые методики. Сегодня мы только познакомились, для начала мне нужно проанализировать ситуацию, подумать, составить план. Дарина не знает меня и потребуется время, чтобы девочка начала мне доверять.

Последние слова доктора понравились Корсару, и он кивнул:

– Хорошо, подождем.

Спустя два месяца после первой встречи Анна Сергеевна не могла похвастаться положительными результатами. Порой доктору казалось, что их сеансы не только не помогают, а, скорее, наоборот, усиливают отрицание, девочка явно не хотела двигаться дальше, и вывести ее из состояния апатии не удавалось.

Уговорить Корсакова на совместную терапию оказалось невозможным. Этот человек замкнулся в себе, и Анна Сергеевна была уверена, что в какой-то мере его замкнутость провоцирует и замкнутость Дарины. Он, как единственный близкий человек, должен был помочь девочке, быть рядом, говорить с ней, тогда как он оставил дочь на попечение нянек и психолога и занялся своими делами. Что это были за дела, доктор не знала, но спросить о том, что творится у них в доме, не решалась. Это был, пожалуй, самый сложный случай в ее практике. Корсаков не слушал ее советов, и вряд ли выполнял рекомендации. Она предполагала, что он и сам тяжело переживает утрату, и его эмоциональное состояние мешает им всем. Но оперировать она могла лишь предположениями и домыслами.

– Дарина, – решилась врач, – расскажи мне о маме. Какой она была?

На мгновение Дара очутилась не в парке, где они с мамой собирали каштаны, а в противной комнате с крашеными стенами. Напротив сидела женщина – врач и спрашивала ее о маме. В глазах девочки мелькнуло беспокойство: что значит – была? Суть этого вопроса она отказывалась понимать. Доктор улыбалась малышке и терпеливо ждала.

В ответ пациентка закрыла глаза и тряхнула головой, словно отгоняя назойливую муху, и вновь на ее лице появилось безмятежное выражение. Перед глазами предстала мама – и все стало хорошо.

Мама не боялась носить яркие платья, вплетать в волосы ленты и обматывать руки кожаными браслетами. Ее волосы – пушистые и волнистые – всегда были распущены, а на веснушчатом лице играла улыбка. По сравнению с серыми женщинами, похожими одна на другую, которых Дарина видела вокруг, ее мама казалась феей из сказочной страны. Почему-то все другие мамы были злыми или грустными, ходили в одинаковых унылых платьях, в неудобной обуви на каблуке, из-за чего походка их становилась некрасивой, и шли эти женщины медленно, словно устали от жизни. Прически у них тоже были смешными – похожими на одуванчик, и старили этих женщин на десяток лет. Дарина часто слышала, как они сетуют на жизнь и на мужей-недотеп, по полгода откладывают деньги на новые сапоги и дерутся в очереди за туалетной бумагой.

Ее мама была полной противоположностью этим теткам: она шила себе летние платья из белоснежных вафельных полотенец, а потом раскрашивала их синькой и зеленкой, носила простые сандалии без каблука, плела из кожи браслеты и обходила десятой дорогой очереди. Зимой она вязала всей семье свитера, шарфы и шапки из ярких ниток, красила которые самостоятельно. После просушки они вместе сматывали нитки в клубки, и мама при этом постоянно рассказывала истории, что приключились с тем или иным клубком и какая судьба ждет их в будущем: одним предстоит стать варежками и греть ручки, другим – носками и отмерить много километров странствий.

Маленькая девочка просто обожала неунывающую мать. Она часто слышала странное слово – хиппи – доносившееся от угрюмых теток им вслед. Это звучало как оскорбление, и Дарина никак не могла взять в толк, как может быть оскорблением то, что ее мама самая красивая, веселая и необычная из всех? Она выделялась на фоне других, как единственный цветок, выросший на заброшенном пустыре среди пожухлых сорняков. И ведь такой цветок радовал глаз, был красив и вселял надежду, как можно было его не любить?

– Мама, кто такие хиппи? – спросила Дарина однажды. Слово ей нравилось, звучало оно весело и мягко.

Мама внимательно посмотрела на Дарину:

– Хиппи – это люди, считающие себя свободными… или хотя бы такие, которые стремятся стать свободными.

– Свободными? Разве все люди не свободны? Мы же не сидим в клетках.

– Нет, доченька. Не все люди свободны. Чувство свободы оно рождается внутри нас. Ты должна жить, чувствуя себя свободной, независимой. Должна научиться делать выбор сама, не позволять кому-то руководить твоей жизнью.