— А где ваш автомобиль? — спросила мать.

— Бросил его за пять километров отсюда, у него что-то сделалось с мотором.

— Так как же... — всплеснула руками мать.

— Э, всё равно! — поморщился Ланэ и затопал ногами, размазывая грязь. — Уже есть приказ о конфискации всех автомобилей и мотоциклов, хватит, поездили! — И он снова стал шаркать ногами по полу.

— Да нет, проходите, проходите, — сказала мать, — всё равно придётся мыть пол. А грязен-то, грязен-то как... Сейчас пойду принесу вам что-нибудь из одежды... Господи Боже мой, при вашей комплекции... — Она поглядела ему в лицо. — Слушайте, Ланэ, а вы ведь похудели.

— Уф! — Ланэ шумно вздохнул и покрутил головой. — Ручку вашу, сударыня! — он несколь-ко раз крепко поцеловал пальцы матери. — Похудел? Спросите, как я вообще не издох, вот что удивительно. Если бы вы, мадам, знали, что делается в городе... А где профессор? — спросил он вдруг, воровато понизив голос.

— Он заперся в кабинете наверху. И знаете что? Вам лучше его сейчас не трогать — пусть отдышится и остынет. Три дня тому назад у него был очень горячий разговор с Курцером, и теперь... Ну, да вы же знаете его...

— Они поругались? — испуганно спросил Ланэ.

Он всё шаркал и шаркал ногами о половик, который сразу же пропитался грязью и теперь только хлюпал, как старая галоша.

— Они разговаривали и... — Он пугливо взглянул на мать, полуоткрыв рот.

— Пойдёмте же в столовую, вам нужно переодеться и просохнуть, сказала мать. — Да, да, они очень, очень крепко поговорили.

— И... профессор кричал? — спросил Ланэ, проходя за матерью в столовую.

— Ну, кричал! Нет, конечно. Я взяла с него слово... Но судя по всему, ему были сделаны такие предложения... К тому же ещё ваше письмо...

— Что моё письмо? — быстро спросил Ланэ.

— Марта! Марта! — закричала мать. — Идёмте же сюда, надо затопить камин. Вот, садитесь, Ланэ, сюда, на это кресло, — она провела рукой по его жёстким коротким волосам. — Бедный, бедный! И как вы действительно остались живы?

— Ну, так что же моё письмо? — нетерпеливо повторил Ланэ. — Он очень сердился?

— Ах, да вы же знаете его! Нет, он не кричал и не волновался, но ушёл и заперся в своём кабинете, а когда я сказала ему: «Бедный Ланэ, ему тоже, наверное, не сладко», — он мне ответил: «Ну что ж, ты сам хотел этого, Жорж Данден».

— Да! — Ланэ опустил голову и долго сидел молча. — Бедный Ланэ! — произнёс он наконец с глубоким чувством. — Вы правы, мадам, бедный Ланэ! Но он-то, он-то неспособен понять это. А вот мне рассказывали: выводят на тюремный двор тридцать человек и кладут в ряд, вверх затылками.

— Зачем? — спросила мать.

— А вот зачем. За ними идёт офицер — ефрейторам там не доверяют этого, — наклоняется, приставляет браунинг к затылку, потом — бац! И всё.

— Ужас! — сказала мать, и лицо её дрогнуло, как от сдерживаемой тошноты.

— Ужас! — повторил Ланэ. — А вешают так. Лежат вот они, как спелёнатые куклы, на земле, их берут по одному и на руках подносят к виселице. Одного вешают, а остальные лежат, ждут очереди. Снимут одного — придут за другим. Так и лежат — сначала тридцать, потом двадцать девять, потом двадцать восемь. Лежат и смотрят.

— Ужас! — повторила мать.

— Вот это злодейство, — сказал Ланэ. — А то, что я спасал свою жизнь и свою науку... — Он не докончил и махнул рукой.

— Вы расскажите это Леону! — посоветовала мать. — Но его ещё взбесило именно то, что это письмо не было подписано.

— Письмо? — нахмурился Ланэ. — Разве я сказал о неподписанном письме? Нет, речь идёт о совершенно ином документе, подписанном.

— Как? — спросила мать. — Разве есть ещё что-то?

— В том-то и дело, — сказал Ланэ с горечью, — в том-то и дело, что есть. Вот она, декларация, которую подписали пять сотрудников нашего института. С ней-то я и приехал сюда.

— Ну, тогда я вас, — сказала мать и встала со стула, — сейчас же проведу к Леону. Он никогда не простит мне этой задержки... Идёмте, я вам дам только переодеться... Господи, да где же эта Марта?

— Постойте, мадам! — Ланэ нетерпеливо и досадливо махнул рукой— Никакого удовольствия ему эта декларация доставить не может, до завтра я ещё могу ждать... Ну, а там уж... — Он зябко передёрнул плечами.

Через час Ланэ, чисто вымытый, переодетый во всё сухое и даже побритый, сидел за столом и пил кофе, пыхтя и отдуваясь от удовольствия.

— Так что же это за декларация? — спросила мать, когда Ланэ выпил пять чашек и отказался от шестой. Он отодвинул чашку и откинулся на спинку кресла.