– Судить о его уместности или неуместности позвольте мне. Спрашивайте.

– Конечно, сэр, спасибо! Э-э… Скажите, пожалуйста, почему на вас женское платье?

Собравшиеся дружно охнули, – пожалуй, и на другом конце света слышен был этот звук. Мэтью понимал, что заданный Ефремом вопрос шел от чистого сердца и ни малейшего злого умысла или жестокости не было в его душе. Впрочем, один грешок (если можно это так назвать) все же за ним водился: чересчур непосредственное любопытство. Тут с ним не смел тягаться даже Мэтью.

– А!.. – Лорд Корнбери воздел унизанный кольцами перст. – Ах вот что! Спасибо за вопрос, мистер Аулз. Понимаю, что кому-то из собравшихся – даже, полагаю, многим – мог прийтись не по вкусу мой наряд. Я не всегда так одеваюсь, однако сегодня, в день первой встречи с жителями Нью-Йорка, мне захотелось выразить уважение и солидарность своей августейшей родственнице, подарившей мне поистине удивительную возможность – представлять интересы Империи вдали от родных берегов.

– Вы про… – начал было Ефрем.

– Да. Я про свою двоюродную сестру…

– …Королеву! – закончил за него громкоголосый наглец из толпы.

– Совершенно верно. – Губернатор лучезарно улыбнулся горожанам, возомнив себя, видно, солнцем в небе. – Что ж, нам пора прощаться, а мне пора возвращаться к своим делам. То есть – к вашим делам, разумеется. Обещаю служить вашим нуждам и интересам, насколько это в моих силах. Не верьте, если кто вам скажет, будто Эдвард Хайд глух к чаяньям своего народа. Хорошего вам дня, многоуважаемые, и надеюсь, что на следующем собрании мы уже сможем рассказать друг другу о своих достижениях. Всего доброго, джентльмены! – сказал он олдерменам, резко развернулся на каблуках, прошествовал к выходу и скрылся за дверью.

В спину ему летели крики и улюлюканье. Мэтью стал гадать, сколько часов потратил губернатор на отработку уверенной поступи в дамском платье. Глашатай, не отошедший до сих пор от потрясения, прохрипел, что собрание окончено, боже храни королеву Анну и город Нью-Йорк.

– Ну дела… – подвел судья Пауэрс весьма меткий итог происходящему.

Пробираясь сквозь народ (кого-то из горожан обуял истерический смех, а иные от потрясения начисто лишились дара речи), Мэтью заметил в толпе Ефрема и одобрительно кивнул: мол, превосходный вопрос! Тут в нос ударил дерзкий цветочный аромат: мимо прошла Полли Блоссом. Не успела она скрыться из виду, как дальнейшее продвижение Мэтью к выходу остановила больно упершаяся в ключицу серебряная львиная голова.

Вблизи стало ясно, что ростом Лиллехорн невелик, дюйма на три ниже Мэтью. Чересчур просторный сюртук не скрывал его худобы, а болтался, точно выстиранное белье на веревке. На длинном тонком лице красовались скрупулезно подстриженные усики и бородка. Парика Лиллехорн не носил, однако его черные волосы, собранные сзади пурпурной лентой, имели не вполне естественный синий отлив: главный констебль, очевидно, не побрезговал недавно завезенной из Индии краской. Нос у него был маленький и заостренный, губы яркие, словно у куклы, а кисти рук мелкие, почти детские. Словом, в облике его не было ни единой грозной или могущественной черты. Мэтью подумал, что по этой причине не бывать Лиллехорну ни мэром, ни губернатором: могучей и грозной Британской империи требуются могучие и грозные властители.

Корнбери хотя бы имел внушительный вид – под платьем (впрочем, юный секретарь предпочел не задумываться о том, что скрывается под губернаторским нарядом). Стоявшего перед ним главного констебля так раздуло – кишки, легкие и все его внутренности настолько наполнились кипящей желчью, – что он, казалось, вдвое увеличился в размерах. Мэтью вспомнил, как однажды, еще до приюта, живя беспризорником у реки, он поймал маленькую серую лягушку и та вдруг стала расти у него в руках, пока не превратилась в большой склизкий ком с пульсирующими бородавками и выпученными черными глазами, каждый – с медяк. Вот и Лиллехорн сейчас напоминал разъяренную жабу, которая незамедлительно брызнула ему в руку мочой и плюхнулась в Ист-Ривер.

– Как же вы добры… – процедил сквозь стиснутые зубы бешеный иглобрюх. – Как это благородно с вашей стороны… судья Пауэрс.

До Мэтью дошло: Лиллехорн, хоть и мечет в него смертоносные взгляды-кинжалы, обращается к стоящему рядом Пауэрсу.

– Надо же было подкинуть мне такую свинью, так подставить меня перед новым губернатором! Разумеется, я знал, что вы хотите меня сместить, Натаниел, но использовать для этих целей секретаришку… подловат приемчик! Негоже джентльмену так поступать.

– Я, как и вы, слышал предложения Мэтью впервые. Он все это придумал сам.

– Ах, ну конечно! Иначе и быть не может! Знаете, что мне нынче утром сказала Принцесса? Она сказала: «Гарднер, надеюсь, новый губернатор замолвит за тебя словечко перед королевой Анной и расскажет ей, какой неблагодарный труд ты на себя взвалил». Представляете ее лицо, когда она это говорила, Натаниел?

– Допустим, – последовал ответ.

Мэтью знал, что на самом деле супругу Лиллехорна – особу весьма падкую на славу и почести – зовут Мод, однако она просила величать ее Принцессой, так как ее отец, хозяин лондонской харчевни на Ист-Чип-стрит, где подавали морских гадов, был известен в столице под прозвищем Устричный Король.