Зато перегон от Баку до Махачкалы я запомнил на всю жизнь, – как ад, как кошмарный сон. Мне было девять лет, и я никогда до этого не бывал на море и не плавал на пароходах, тем более на верхней палубе, тем более на высоченных ящиках, тем более во время сильного шторма. А шторм разыгрался действительно не на шутку, папа говорил, 7–8 баллов. На Каспийском море – такой шторм протекает, как 9-ти балльный на других, не внутренних морях. Наша семья разделилась на две равные по количеству, но не равные по несчастью части. Мы с мамой, трудно сказать, кто сильнее, впали в абсолютно невменяемое состояние: на протяжении всего шторма, а длился он не менее пяти часов, нас выворачивало до желчи. Так плохо мне не было потом за всю жизнь, наверное, и бедной маме тоже. У меня в жизни бывали алкогольные и пищевые отравления, бывали и довольно тяжелые. Но такие! Не хотелось жить, казалось, еще мгновенье, и ты кончишься. Все-таки наши организмы таят в себе огромные резервы. Шторм кончился, и жизнь вернулась.

Мы приплыли в следующий транзитный пункт, поближе к Красноводску – это был форт Шевченко в заливе Кара-Богаз-Гол. Почему имени Тараса Шевченко? Потому что его при царе сослали туда за вольнодумные вирши. Не помню, в каком классе, мы изучали творчество Т. Шевченко, как «поэта боровшегося с царским самодержавием». Упек его царь, надо сказать, в место гадкое, но примечательное. В этом заливе Кара-Богаз-Гол самая высокая в стране плотность морской воды, т. е. самое высокое содержание в ней различных солей. Плотность соленой воды там была такая высокая, что можно было лечь на воду, и она держала тебя на поверхности; и вода там абсолютно прозрачная с видимостью на много метров в глубину. Плавать, конечно, было легко, но любую малюсенькую ранку сверхсоленая вода мгновенно разъедала. Берег бухты и сколько видно до горизонта – все была белая соль. Потом, взрослым, я узнал, что там находится богатейшее производство солей различной природы, сырье для химической промышленности.

В форте Шевченко мы пробыли несколько часов и на том же катере поплыли дальше, в Красноводск. Папа доставил нас до Красноводска и через пару дней отправился в район военных действий на Кавказ, на Черное море. А оставил он нас на вымирание от голода и жажды, т. к. более мерзкого места я в жизни ни до, ни после не видел. Пресной воды в городе не было. Ее возили из Баку в специальных танкерах. И поэтому, конечно, пресная вода была страшным дефицитом, абсолютной валютой и бартером для получения в обмен всего, что еще было в этом городе. Воду выдавали по карточкам, продавали на базаре: мера – стакан, выдавали по спискам. Каждый день в определенное время во двор въезжал водовоз на лошади с большой бочкой пресной воды и по списку выдавал жильцам по ведру пресной воды на день. В городе был опреснительный завод, где можно было добыть противную опресненную воду для мытья и для других бытовых нужд. В общественных городских банях тоже использовали опресненную воду.

Опять про школу ничего не помню, кроме того, что я подрядился колоть дрова для семьи своего одноклассника, отец которого был каким-то городским начальником и нас включили в список доставки воды водовозом. Мы жили в комнате на первом этаже и к нам ночью заползали тарантулы и какая-то другая насекомая гадость. Некоторые, как сейчас помню, на спинке имели рисунок в виде креста. Жили мы в Красноводске очень тяжело. Болели с голодухи, от жуткой жары, от грязи. Помыться толком не могли. Ни мыла, ни горячей воды. Спасало море, какую-то самую грязную грязь, в море все же можно было смыть. А еще в море была рыба. Снастей особых у нас не было, но глупых бычков можно было поймать на пустой крючок, а вместо удочки использовались любые палочки, которые, кстати, тоже были здесь дефицитом. В этой местности не росло ничего, кроме низкорослого уродливого кустарника саксаула. Жареные бычки были нашим ежедневным спасением. Правда, дополнительной проблемой было – на чем их жарить. По карточкам полагалось какое-то подобие масла.

В Красноводске я обучился одной необычной игре и очень скоро стал признанным мастером в ней, даже зарабатывал у взрослых кое-какой провиант за показательные выступления. Игра была не умственная (никогда не любил карты, шашки, шахматы, домино, нарды и т. д.) и заключалась в следующем: из меха, чаще всего из старой меховой вещи, вырезалась круглая шерстистая часть вместе с кожей, размером с серебряный советский рубль, даже не знаю, как это назвать. Ну, понятно: кожица с шерстью. К ней пришивалась плоская свинцовая пластинка – грузик. Получалась круглая мохнатка с грузиком, которую называли лямбда. Причем тут одна из греческих букв? То же имя носила и сама игра. Лямбду подбивали ногой столько раз, сколько получится, пока не поддашь неудачно, и она упадет на землю. Тогда в игру вступал следующий игрок. Свинцовое грузило заставляло лямбду, как бы ее не подбросили вверх, на лету переворачиваться грузом вниз, а шерстью вверх, и она парашютиком красиво падала вниз. Можно было по очереди подбрасывать то правой, то левой ногой, делать всякие сложные выверты: зависать в воздухе, бить одной ногой через другую, и много других изысков. Я мог выполнять эти фокусы несколько десятков минут, демонстрируя мастер-класс.

Когда больше чем через год я вернулся в Москву, и попробовал привить эту азиатскую игру на Московской земле, то у меня ничего не получилось. Тут были в ходу и почете другие игры: чижик, лапта, штандарт, казаки – разбойники, опристеночка, расшиши (расшибалочка) и позже, конечно, футбол, хоккей, волейбол, баскетбол. Но класс в лямбде пригодился мне в футболе, вернее в футбольных упражнениях – кто больше начеканит футбольным мячом. Та же лямбда, только вместо пушка – мяч. И вот, буквально в этом году, в Москве, в школьном дворе возле нашего дома я увидел, как мальчишки играли в подобие лямбды, но вместо пушка был предмет того же размера, только не меховой. Точно я не разглядел, было ли это изделие самодельное или фирменное.

В каждом городе, где я побывал во время эвакуации, были свои мальчишечьи игры, и везде, если игры были не умственные, я преуспевал, за что был уважаем, а иногда и знаменит. Как, например, уже позже, в 8–10 классах, я был признанным мастером московских катков на Чистых прудах, на Петровке, в Парке культуры.

Война пережила кризис, немцев начали теснить, а это означало, что и нам, семьям главных советских рыбаков, надо двигаться в обратную сторону. Первым пунктом на пути нашего возвращения стал замечательный, свободный и вольный, что особенно ощущалось во время войны, город Тбилиси. Из Красноводска возвращались мы, конечно, через Баку. Иначе было никак, но этого возвращения я не помню. Вот тупица, как бы сказал один из моих внуков, Гаврик.

Жизнь в Тбилиси я помню гораздо лучше, чем всю предыдущую. Первое впечатление и, соответственно, воспоминание с Тбилиси связано с водой. Я ведь говорил, что в Красноводске был синдром жажды, был дефицит воды, борьба за воду и за жизнь. Приехав в Тбилиси, мы нашли жилье в аренду (хотя тогда таких слов не употребляли) на маленькой, тихой Потийской улице, названной так в честь города Поти. Поселились мы в одном из захудалых одноэтажных домиков, стоящих так, что из них получался замкнутый двор. А посреди двора был кран с водой, – не колонка, а обычная водопроводная труба, которая заканчивалась неисправным краном, из которого постоянно лилась вода. И никто не собирался починить этот кран, никому не надо было остановить течение этой чистой, не опресненной воды. Сколько прожили мы в вольном городе Тбилиси, столько и тек кран. Надо проверить, как обстоит дело сейчас.