– Hic. Citius![4] Дьявол, да принесите же бинты, чтоб вас! Или вы хотите, чтоб я истек кровью?

Удивительно, но даже Виконт Кархародон пережил этот бой. Может, потому, что большую часть времени провел среди мертвецов, скуля от боли в искалеченной руке.

– Вот чего я никогда не понимал, слушая проповеди святош… - пробормотал Бальдульф, осторожно снимая шлем и шипя от боли.

– Чего? – раздраженно поинтересовался Ржавый Паяц, не отрываясь от своего занятия.

Раненных он беззлобно пинал, чтобы поднять на ноги, иных, уже безнадежных, брезгливо обходил стороной или переступал.

– Смотри сам, Господь Бог в первый день сотворил свет и тьму. На второй – земную твердь и воду. А ведь еще были птицы, звери и прочая дрянь…

– И что?

Бальдульф послюнявил пятерню и стер со лба засохшую кровь.

– Вранье все это, вот что… - пробормотал он, - Брешут святоши. Как по мне, Господь Бог все шесть дней был занят тем, что изобретал пулемет. И лишь на седьмой на скорую руку соорудил все остальное, чтоб было, на чем его испытать.

Смех Ржавого Паяца быстро перешел в кашель, от которого задребезжала его грудная клетка. Жуткий смех старого стервятника, способного ценить рутьерское чувство юмора. Гримберт к своему ужасу едва сам не захохотал, но сдержался.

Поле битвы осталось за «Смиренными Гиенами», но что-то подсказывало ему, что Вольфрам Благочестивый, узнав об исходе боя, едва ли распорядится устроить торжественный парад в честь этого сражения. Его воинство скорее походило на окровавленную и взъерошенную крысиную стаю, чем на ликующую армию, отмечающую свой триумф. Слишком много выпотрошенных и освежеванных тел осталось лежать в снегу. А те, кто остались стоять на ногах, выглядели чертовски плачевно.

Отряд Виконта, принявший на себя первый удар, исчез почти подчистую, будто и не существовал вовсе. Вспомогательные партии Ржавого Паяца и Блудницы выглядели так, словно на них вместо соломенных чучел упражнялись в штыковом бою императорские гвардейцы, хорошо, если они сохранили хотя бы треть своего состава. Элитные забойщики Бальдульфа тоже являли собой не самое отрадное зрелище, и уж явно не ощущали себя триумфаторами.

– Потрепало как портовых шлюх в день возвращения крестоносцев, - пробормотала Орлеанская Блудница, поднимая с земли свою саблю, выгнутую, точно побывавшую под колесами грузового трицикла, - Сколько душ мы тут оставили? Полсотни?

– Даже если сотню, - отозвался Ржавый Паяц, - Добыча окупит потери сполна.

Бальдульф кивнул.

– Семья каждого погибшего получит по флорину. И два тройных денье сверху, если тот был единственным сыном. Слово Вольфрама.

Рутьеры одобрительно заворчали. Кажется, это вполне отвечало их представлениям о справедливости. Лишь Орлеанская Блудница сохраняла мрачную задумчивость, разглядывая беззащитный караван. Шлема она по обыкновению снимать не стала, но ее глаза, видневшиеся в прорези забрала, горели недобрым серым светом. И это не сулило ничего хорошего.

– Плата – это хорошо, - наконец произнесла она, - Но если твои ребята, Паяц, собираются получить щедрую плату за сегодняшний бой, я бы советовала им уже сейчас запасаться бочонками, а если их не хватит, то ведрами и тазами.

Плоти на лице Ржавого Паяца сохранилось недостаточно, чтобы он обладал способностью хмуриться, но он привык компенсировать это голосом, которому были доступны тысячи самых разных интонаций одинаково неприятного свойства.

– Что это ты несешь? – скрипуче поинтересовался он, - Какие еще ведра?

– Чтобы разделить между собой захваченную добычу, - хладнокровно произнесла Блудница, - Посмотри-ка на тот вагон.

Ржавый Паяц, проследив за направлением ее взгляда, осекся.

– Во имя всех ересей мира, что еще за…

Огонь «Убийцы» был безжалостен и эффективен, но не всегда безукоризненно точен. На боку ближайшего вагона Гримберт разглядел целую россыпь пулевых отверстий. Слишком аккуратные для аркебуз или картечи, без сомнения, они были оставлены пулеметами «Убийцы». Но ведь он не стрелял по каравану, он стрелял по… Мгновением позже он и сам вспомнил, как это произошло.

Один из Ангелов оказался ловок – чертовски ловок даже по меркам своих нечеловечески проворных собратьев. Он метнулся к «Убийце» с левого фланга и оказался достаточно хитер или достаточно удачлив, чтоб дважды обмануть приводы наводки. Звенящие свинцовые плети дважды миновали его, даже не зацепив, зато третья задела за плечо и закрутила на месте, а четвертая превратила маску из мрамора и серебра в рассыпающееся керамическое крошево. Пули, что он выпустил, не ушли в воздух, они задели один из вагонов и, конечно, с легкостью вскрыли обшивку, как солдатский штык вскрывает консервную банку.

– Никчемный мальчишка, - проскрипел Ржавый Паяц, - Он продырявил нашу добычу своими чертовыми пулеметами! Полюбуйтесь, из нее хлещет, как из дырявой бочки! Ах ты дьявол! Вольфрам будет в ярости, уж можете мне поверить! А если это драгоценное оливковое масло, что идет по лиарду за один сетье! Или мирра. Святоши платят за хорошую мирру больше, чем за лучшее туринское вино!

– Не будет, - произнесла Орлеанская Блудница удивительно безжизненным тоном, - Потому что это не масло. И не мирра. Это кровь.