Чертовщина какая-то! Нельзя ходить по солнцу с непокрытой головой. И вдруг как швырнет его в наглухо позабытое — детская забава всплыла из тумана лет.

Гроза и мост были связаны с этим упоительным переживанием.

…Не сговариваясь, сразу после грозы мальчишки бегут на мост. К этому времени чахлая речонка Даба уже заполняет собою ущелье. Бешеная жидкая глина несется под самым настилом моста.

Мальчишки ложатся животами на мокрые бревна и, свесив головы, подолгу глядят в пучину, балдеют от гула и все ради единой секунды полного слияния с опасной стихией, когда наступает это: нет моста! Нет себя! Есть полость неба, витанье над рекой в земном круженье.

…Под эхо памяти в телесной отрешенности толстяк Датико Гопадзе крепко уснул.

Первой в доме просыпается бабушка, затем уже встает глава семьи. Сегодня, после ночного происшествия, он прежде всего отправился в гостиную, подошел к окну — перед глазами была сплошная стена густой листвы. Понять невозможно: где там кот мог сидеть, откуда светил своими зелеными фарами? Даже сомнение взяло. Датико высунулся наружу и еще раз восхитился смелостью Кинто — ветвь торчала довольно высоко над подоконником.

До ванной Датико не дошел — восторженные визги доносились из кухни. Там он застал все свое семейство на корточках, а кот стоял как ни в чем не бывало, спокойно смотрел на лица, и только белый кончик воздетого хвоста, раздумчиво клонясь то в одну, то в другую сторону, говорил о его чувствах. «Что с вами?» — спрашивал белый кончик. «Я голоден!» — сказал сам кот, деликатно понюхав краешек своей миски.

Бабушка молча взялась нарезать мясо.

— Как следует накормите бандита!

— Ты что, еще не проснулся, или не видишь, как он над нами издевается? Двери еще никто не открывал, а он тут! Негодяй настоящий, и больше ничего! Ты можешь мне сказать, где он шлялся?!

— Могу, — рассеянно ответил Датико. Сложив руки на животе, он с удовольствием смотрел, как «этот бандит» ест.

Маму сердило то, что папа ничему не удивляется:

— Ты что, сам себе голову морочишь или что-то знаешь и не хочешь говорить?

— Я всегда что-то такое знаю, чего вы, женщины, знать не можете!

— Тогда скажи, где и когда ты его видел?

— Ночью на дереве.

— Вааа-ай!

Все семейство перекочевало в гостиную и замерло у окна.

— А теперь выгляни и посмотри направо.

Мама выглянула, все поняла и уставилась на папу испуганным взглядом. Папа тоже все понял и, опережая ее, выразительно развел руками. Мама тут же перевела этот жест на слова:

— Как что делать, все равно надо что-то делать!

— Ничего не надо, пускай уходит, может, у него там дело есть? Как пойдет — так и придет!

— Глупости не говори. Еще какую-нибудь заразу в дом принесет.

— А что ты хочешь, мы не можем в такую жару окно закрывать.

— Послушай меня, Датико, и не кричи.

— Кто кричит, генацвале, кто?

— Ну хорошо, умоляю тебя — послушай! На Майдане [3] у тебя есть человек, сейчас же поезжай и закажи ему решетку, только смотри, такую, чтобы кот не мог вылезать.

— Эээээээээ! Ты что, хочешь, чтобы я сам себя за решетку сажал, — не будет этого, генацвале, нет!

Этим была поставлена большая точка. В доме хорошо знали, что означает папино долгое «э».

Благодаря стараниям бабушки несколько дней в доме было спокойно. Терпеливая, как сам кот, она не спускала глаз с Кинтошки и следила за тем, чтобы дверь в гостиную всегда была закрыта. Для воздуха над этой дверью вынули из фрамуги стекло, и нужный сквозняк был!

В эти дни невообразимой духоты и затишья Ламара помирилась с Ревазом. Как это произошло, никто не знал. Ламара — девочка скрытная, даже бабушке своей не сказала. Просто Реваз снова появился в доме. Одно можно сказать с уверенностью — не он сделал первый шаг. В Грузии это ясно и ребенку, потому что у ребенка мужского пола раньше зубов прорезается самолюбие.

Реваз давным-давно догадывался, кто такой этот Кинто, но сказать: «Прости, я свалял дурака» — был не в состоянии. Он мучился и ждал удобного случая, надеялся, что недоразумение кончится само собой.

А пока Реваз выжидал, Кинто не только рос, но и превращался в члена семьи. Подобрав ко всем ключики, он покорял каждого по отдельности.

А как это непросто!

Каким гигантским обаянием надо обладать, чтобы пробить эту глухую стену ложного величия, которой человек отгораживает себя от всего остального мира живых. Кстати, Датико, как наиболее непосредственный в этом доме, был верно понят котом. Не случайно ведь Кинто общался с ним молча и на почтительном расстоянии. Та единственная оплеуха была детской шалостью. Он делал вид, что не помнит.