Однажды глядя, как плачет дочь, он не стал стыдить ее, как это делает мать, а как бы еще и поощрил, поплачь, мол, детка, поплачь и за меня… Нечто подобное выражало в эти минуты его лицо.

В конце концов он не выдержал и, пыхтя и вздыхая, сказал жене:

— Слушай, надо кого-нибудь попросить, пускай осторожно как-нибудь сообщат в милицию.

— Ваааааа-ай? — Так Ламарина мама поняла, что папа дошел до отчаяния.

— Подожди-подожди, в милицию не надо, лучше поговорить с нашим Карадожем. Давно его не было — не сегодня-завтра голос его услышим. Вы же знаете что это за человек — перед ним все двери открыты.

Бабушке никто не возразил.

Тифлисский Карадож не просто знаток обносков — это знаток бытия. С ним охотно делились и еще охотнее его слушали. Карадож, ходивший по Гунибской, всем своим видом располагал к откровенности: внимательно склоненная голова и безразличные сухие руки как бы говорили: «Я не интересуюсь вашими тайнами», однако удаляющаяся спина утверждала: «Я знаю их».

Нет спору, старьевщик мог больше, чем милиция, которая, кстати, такими пустяками заниматься не станет.

Ламара целыми днями пропадала, и на нее теперь уже не сердились. Вместе с Ревазом, Тинико и еще несколькими верными друзьями она искала Кинтошку. Придумал это Реваз — проникать в дома под видом сбора утильсырья.

Тинико исчезновение Кинто переживала ничуть не меньше Ламары. Такая на вид слабенькая, она проявляла не только смекалку, но и бесстрашие — сама лазила по темным чердакам, а от этого даже мальчишки отлынивали.

Один Реваз нарадоваться не мог пропаже кота и скрывал это довольно неумело. Наконец-то появилась возможность совершить для Ламары что-то исключительное. Он развил такую деятельность, что это не всегда оканчивалось благополучно.

Здесь совершенно необходимо напомнить читателю, что Реваз не просто симпатичный парень, но, как и Ламара, даже для грузина чересчур красивый. А местные жители, и это напомним, питают слабость к красоте.

Мальчишку не только впускали в дом, его зазывали:

— Заходи, генацвале, заходи!

И он шагал через порог как человек, которому всегда все удается — бесцеремонно ходил по квартире, даже заглядывал под кровати…

— Что ты ищешь, генацвале? — ласково, но настороженно спрашивали его.

— Как что, утиль!

— Тогда не забывай, в какой дом пришел — хлама под кроватями не держим.

Ну а если «сборщики утиля» норовили проникнуть на кухню, им указывали на дверь.

Ребята надрывались, но с наслаждением таскали всякую рухлядь, нравилась им эта рискованная игра. Утиль складывали в подвале Ламариного дома.

Так проходили дни. Труднее бывало вечерами. К унынию присоединилась и тревога. Существует, как видно, инстинкт дома: с наступлением темноты все должны собираться у домашнего очага. Ночная тьма сама по себе таит опасность.

Однажды утром вошел Датико в гостиную и увидел ее как бы со стороны: ковры, красивая мебель — все это потеряло свою ценность и даже вызывало глухое раздражение.

Незнакомое чувство подсунуло мысль: «С чего это все мое перестало мне нравиться? И с чего это я так часто вспоминаю детство?»

Он глянул в окно и с острым любопытством посмотрел на липу: то ли она придвинулась, то ли ее вообще подменили. Не просто стоит дерево, дающее тень, а присутствует… Дальше мысль расплылась, оставив смутное ощущение соприкосновения с чем-то значительным.

Он постоял в тишине. Подивился силе безмолвия, которое от дерева исходило.

Поведение главы семьи, такого насмешника и такого от домашних дел далекого, было для всех настоящим открытием. Датико стал вникать в повседневное и перестал вспыхивать по пустякам.

Удивила родителей и Ламара.

Не слишком щедрая на ласку и еще более скрытная, чем мать, она рассказала за ужином, что Кинто каждый день ее будил. И в день своего исчезновения, кстати, тоже.

Он, оказывается, приходил к ней в комнату, когда все еще спали, вставал передними лапами на край постели и пристально на нее смотрел. Если она не сразу открывала глаза, кот легонько притрагивался лапой к ее лицу. Разбуженная, она приподнимала край одеяла. Кот нырял и укладывался рядом. При этом ему непременно нужно было положить голову ей на руку. Как только это ему удавалось, он тут же включал носовой моторчик и так, под уютное мурлыканье, она засыпала снова.

Мама поджала губы. На сей раз она смолчала по весьма важной причине — появилась надежда, что дочь и в более серьезных обстоятельствах будет с нею откровенной.

Бабушка, сидевшая рядом, молча погладила внучку по голове. Ламара встала и вышла. Даже бабушке не могла она сказать, какую боль причиняет ей исчезновение Кинто. Думая о нем, она вспоминала почему-то не игры, не хитрые его проделки, а тот прохладный вечер после грозы, когда он впервые к ней пришел и уселся под лампой. Видела его мохнатые уши над крутым лбом и этот его взгляд, который уводит в мир смутных догадок, узнаваний и еще чего-то тайного и близкого; взгляд, от которого саднит под ложечкой — до того хочется понять, что это.