А дети ждали не только лакомств и каникул. Конечно же, на Рождество, как и в день рождения, им дарили подарки, прежде всего новые игрушки. Так было всегда и дети радовались в ожидании новых плюшевых друзей, солдатиков, кукол, машинок и многого другого, что так ценно для малышей, что составляет их особый мир, отличный от мира взрослых. Тем более, что в 30-е годы игрушки были довольно редким, дорогим и таким желанным подарком — каково же было разочарование, когда любимая бабушка, приехав навестить внучку на Рождество, вместо куклы преподнесла ей платье с кружевами, тут же спрятанное матерью до «особых случаев» [201] . Но для подростков все обстояло по-другому. На Рождество 1937 г. мать исполнила «совершенно особенное желание» 16-летней Лизы Штиммельмаер: подарила ей туфли на высоком каблуке, самые дорогие в соседней обувной лавке. Девушка была совершенно счастлива! [202]

Уже в раннем возрасте детские игры и игрушки оказывают на ребенка развивающее и воспитательное воздействие, формируя его пристрастия и черты характера, волшебным образом вводя во взрослый мир. Поэтому следует ожидать, что национал-социализм не мог оставить без внимания и эту сферу влияния на человеческую личность, должен был попытаться направить социализацию ребенка в необходимом для государства направлении. В каждой игрушке «заложена прежде всего большая ответственность и одновременно большая задача», «игрушка — это средство воспитания», писали нацистские педагоги [203] . И в соответствии с этим выдавали родителям рекомендации по подбору игрушек, среди которых можно выделить несколько основных приоритетов:

— усилить функцию полового разделения игрушек; девочкам предлагалось дарить кукол, коляски, игрушечные стиральные и швейные машинки, утюжки, кукольную одежду, домики, наборы для шитья и вязания и т. п.; мальчики же с детства должны были играть в войну с солдатиками, танками, пистолетами, барабанами, пушками, крепостями, железными дорогами; общими игрушками могли быть мячи, кольцеброс, куклы для кукольного театра, мягкие игрушки (для мальчиков — в ограниченном количестве);

— следовало покупать игрушки недорогие, из натуральных материалов: дерева, железа, тканей, природного цвета, не стремиться приобрести последние «новинки техники», но ориентироваться на вид старых самодельных игрушек, которые являются образцом «народного искусства и имеют поэтому магическую силу народной души», вообще следовало искать, всемерно беречь сохранившиеся старые игрушки и передавать их детям, приучая их к бережливости и осторожному обращению с ними;

— игрушки должны быть простыми и естественными, копировать мир крестьянского двора, животных, определенных областей городской жизни (полицейские и пожарные машины — уменьшенные копии настоящих и т. п.), а не придуманными, уводящими ребенка в опасный мир «бесплодных фантазий», предназначенными «для витрины, а не для ребенка» — к ним относятся, например, «слишком худые, болезненного вида куклы без жизненной силы, фигурки со сладенькими кукольными личиками, ангелочки всех видов в белых лакированных платьицах, детишки с цветочками в руках, гномики с фонариками и др.»;

— наибольшую ценность представляют игрушки, сделанные своими руками, лучше вместе со взрослыми, например, зимой, которая является «временем мастерить игрушки», из подручных материалов. В пример приводится модель танка, которую мальчик склеил из бумаги в летнем лагере Гитлерюгенд, а заботливый отец скопировал зимой уже из дерева, снабдил мотором и теперь оба счастливы, запуская танк на полу в детской [204] .

Итак, нацисты требовали «правду в материале, честность в исполнении и ясность в формах — и эта позиция должна прослеживаться везде, будь то строительство государственной общности или партии, жилья для семьи и вплоть до изготовления игрушек для ребенка» [205] . Все тот же тотальный контроль и унификация, соответствие задачам тоталитарной идеологии и учения «крови и почвы»… Кстати, задачу изготовления игрушек для детских садов, не доверяя взрослым производителям, авторы этих рекомендаций предлагают переложить на Гитлерюгенд, которому вполне по силам заняться этим на специальных занятиях по труду или в летних лагерях.

Следовали ли этим советам берлинские бюргерские семьи, которым было вполне по силам купить хотя бы на Рождество своему ребенку дорогую игрушку? И да, и нет. Здесь следует учитывать, что заботы нацистских педагогов органично накладывались как на особенности детской психологии, так и на традиции, существовавшие в германском, особенно прусском обществе, где делом чести сыновей в дворянско-буржуазной семье рубежа веков становилась служба в армии или продвижение по чиновничьей лестнице. Превосходно изготовленные оловянные солдатики, пушки, знамена и барабаны являлись мечтой любого мальчишки, учившегося в игре командовать и подчиняться, а для девочки все равно не было иной жизни, чем путь ее матери с коляской, платьицами, игрушечным кофейным сервизом и утюжком [206] . Немецкие модели железных дорог являлись образцом для производителей всего мира, с каким удовольствием их собирали и запускали даже взрослые! Из-за недостатка денег отец вполне мог в свободное время смастерить и сам из дерева «железные дороги для детей, кукольные домики для девочек» [207] . По материалам воспоминаний и интервью все эти традиционные игрушки и были самыми распространенными в 30-е гг., можно отметить лишь повышенный интерес мальчиков не просто к военным игрушкам, но к «новинкам военной техники»: «Со знанием дела мальчики говорят о типах самолетов, о механизме маленького автомата и о весе „настоящего танка“. […] Эти дети живут в мире борьбы и сражений и испытывают от этого радость, настоящую радость» [208] .

Полученная в подарок игрушечная машина с мотором, горящими фарами и клаксоном заставила замереть сердце не только у маленького счастливца, но и у его друзей, и осталась в памяти со всеми деталями на всю жизнь [209] . Как совершенно естественное дело воспринимали респонденты вопрос о том, были ли в семье у мальчиков военные игрушки — конечно, были; а девочки любили играть в куклы, учились шить для них, часто действительно вместе с матерью, мечтали о кукольной мебели. «Я как девочка, конечно, имела кукольную коляску. Моим кукольным детям я все связала и сшила сама и гордо вывозила их гулять в Бельвью-парк» [210] . Братья не подпускали сестер к своим игрушечным армиям, те в ответ бежали жаловаться матери или вступали в драку, если мальчик брал любимую куклу [211] .

Но в целом игрушек было мало, их действительно берегли и за порчу родители могли строго наказать ребенка. Соня Шмидт обладала настоящим сокровищем по тем временам — лакированной кукольной коляской. Старая женщина вспоминает, как в белых носочках и накрахмаленном платьице она вышла теплым сентябрьским днем 1941 г. погулять на улицу, чтобы вернуться через несколько часов в песке и грязи после игр в войну с соседскими мальчишками. Коляску они для сохранности подняли на дерево и привязали наверху. Отец снял поцарапанную коляску и «отвесил мне одну из немногих пощечин, которые я получила от него за всю жизнь» [212] .