Он стал удивительно печальным и задумчивым.

И тут меня осенило, почему! Мне не нужно было говорить ему, что именно меня осенило, он понял сам.

– Она думает, что я дурак и не ведаю, что творю, – сказал он загадочную фразу. – Бедная моя девочка, как начала врать, так и не может остановиться.

На чем мы и распрощались.

В доме пахло не так. Пахло теми дорогущими, отвратительными духами, которые называются сексуальными: тут и кошачья моча, и запах спермы, и, прелых черных листьев. Может быть, в умеренном количестве эти духи и впрямь сексуальны, но в неумеренном, да в наложении на не очень ухоженное немолодое тело – святых выноси.

– Кирюша! Сиротинушка ты моя, – голосила прямо в дверях дама торгово-халдейского типа.

Кирюша, вырываясь от нее, орал как резаный.

– Не трогай меня! Не смей меня трогать!

– Оставьте ребенка в покое, – сухо сказал Виктор и кивнул, чтоб Кирюша шел к себе.

– Евгения Ивановна – Вера Вальдемаровна, мать Яны, – представил он так же сухо.

– Наслышана, наслышана, – артистически хлюпая носом, заговорила она. – Уж так вас тут все любили! Так вы им помогали! Яночка не могла нахвалиться.

Мне хотелось спросить: как и каким образом она могла выслушивать Яночкины восторги, если в доме не появлялась, а по телефону не звонила. Впрочем, может, когда и звонила?

Она хлюпала носом (уже в черном кружеве на голове), несла бабью ахинею о любви к дочери, о бедной невинной овечке Яночке, красавице-умнице, лучшей из дочерей, о сиротиночке Кирюше и прочем.

Типаж был ясен. Если вы видите рядом с продавцом бабу с начесами и фиксами, разглагольствующую о пользе неважно чего (отрубей, подсолнечного масла или французских сапог), если вы видите бабу, рассевшуюся посреди парикмахерской и мешающую мастерам работать, покупающую-продающую что попало, если она вся в фиксах и чернобурках, а потому полна апломба – перед вами Вера Вальдемаровна (голову даю на отсечение, что зовут ее иначе).

Виктор явно не хотел с ней разговаривать, но я-то как раз очень хотела.

– Расскажите мне о Яне, только правду. У меня у самой дочь, поэтому я пойму все. Знаете, воспитать дочь…

– Она была красавица и умница. Лет с четырнадцати вся база заглядывалась на нее…

– Какая база?

– Культуры и отдыха. В Зеленогорске, в сторонке. Коммунистики там веселились, то-се… Сами знаете: сауна, массаж, жрачка… Я там работала завстоловой. И квартирка была служебная. В неслужебной жил муженек.

– Яна жила с вами?

– Ну не голодать же ей вместе с папашей на его инженерные гроши.

– Отец жив?

– Помер. Вот уж лет десять как. Ну квартиру я сдала, а мы с Яночкой жили вместе.

– Но ведь ей нужно было учиться, работать…

Ездить из Зеленогорска, сами понимаете…

– А она и не ездила. Я ее в кастелянши пристроила. А уж там…

– Что там?

– А вы не знаете, что там? Там появился ребеночек.

– Чей? От кого?

– Не знаю. Богом клянусь, не знаю.

– И что было дальше?

– Через год она уехала от меня, сняла комнату и пыталась устроить свою жизнь.

– А ваша квартира? Квартира умершего мужа?

– Моя квартира ей не по карману. Я давала ей половину, а она могла пожить и в коммуналке.

Дело молодое. Соседи опять же. То с ребенком посидят, то еще чего. Ведь я права? Зачем девок баловать? Чем ей было хуже, тем скорей бы она нашла свою судьбу.

– И долго она искала свою судьбу?

– Н-ну... девять лет. И при этом не бедствовала. Дело молодое… То один дядечка поможет, то другой. Она и одета была, и обута, и не голодала.

Все, как у людей…

– Разве? Разве это называется «все, как у людей»? Простите, она не пыталась разделить с вами квартиру?

– Со мно-ой? – Вот и прорезалась халдейка, да еще какая. Но быстро опомнилась:

– Вы не знали мою Яночку. Чтобы она, да у родной матери… Мы жили душа в душу…

При этом она сорочьим глазом оглядывала обстановку, пыталась шугануться то к одной комнате, то к другой. Но по взгляду Виктора я поняла, что она не должна видеть квартиры. Я считала точно так же.

Когда она уже впрямую захотела получить что-нибудь на память от любимой доченьки, ей было сказано, что скоро перестанет ходить метро.

– Ты видел ее сегодня в первый раз? – спросила я.

– Нет. На свадьбе.

– И ты не понял, кто она такая?

– Мне показалось, что она верх благопристойности. Из простых, правда, одета крикливо, но вообще-то…

Ох, идиот. Да у бабы же на лбу написано, кто она такая!

– Скажи, а тебе Яна не говорила об отце Кирюши?

– Видимо, лгала. Сказала, что раскусила его до брака и решила не выходить за него замуж.