Все в школе знают моих старших братьев. Всех. Брайс был в футбольной команде еще до того, как решил, что неприятности важнее стипендии. Мейсон, на два года старше Брайса, печально известен тем, что побил рекорд школы по количеству отстранений. А Райан, на полтора года старше Мейсона, в свое время был рекордсменом среди трековых звезд и до сих пор остается легендой. Все они балансируют на этой странной грани между отношением ко мне как к одному из парней и статуэтке из фарфора.

Я ловлю себя на том, что ищу Брайса, отчаянно нуждаясь в знакомом лице, но вместо него замечаю Шона. Он сидит посреди дивана в гостиной, Джоэль Гиббсон с одной стороны и какая-то цыпочка, которую я тут же ненавижу, с другой. Я застываю на месте, и какой-то идиот врезается в меня сзади.

— Эй! — кричу я, перекрикивая музыку, и резко оборачиваюсь, когда этот придурок цепляется за меня, чтобы не упасть.

— Вот дерьмо! Я… — Глаза Брайса встречаются с моими, и он начинает смеяться, обнимая меня за плечи, чтобы удержаться на ногах. — Кит! Я совсем забыл, что ты здесь! — Он сияет, как счастливый пьяница, и я хмуро смотрю на него. — А где Кэл?

— У бочонка на заднем дворе, — говорю я, скрестив руки на груди, вместо того чтобы помочь своему пьяному старшему брату удержаться на ногах.

Он растерянно хмурится, когда наконец обретает равновесие.

— Что ты здесь делаешь одна?

— Мне нужно пописать, — лгу я с привычной непринужденностью.

— О, хочешь, я отведу тебя в ванную?

Только я собираюсь отчитать его за то, что он обращается со мной как с ребенком, когда одна из его приходящих подружек подходит к нему и просит принести ей пива.

— Думаю, что сама смогу найти дорогу в ванную, Брайс. — Усмехаюсь я, и он изучает меня остекленевшим взглядом, прежде чем согласиться.

— Ладно. — Он еще недолго смотрит на меня, а потом развязывает огромную фланель вокруг моей талии и с силой втягивает в нее мои руки. Затем застегивает рубашку на моей груди и кивает сам себе, как будто только что защитил национальную безопасность. — Ладно, Кит, не попадай в неприятности.

Я закатываю глаза и снимаю рубашку, как только он уходит, но потом, когда обнаруживаю, что стою одна в переполненной комнате, жалею, что так быстро отпустила его. Я пристраиваюсь на место у массивного газового камина и делаю вид, что пью пиво из своей пустой чашки, стараясь не выглядеть неловко, что, вероятно, бесполезно, учитывая, что шпионю за Шоном издалека как долбаная извращенка.

О чем, черт возьми, я думала, придя сюда сегодня вечером? Он окружен людьми. Всегда в самом центре. Он потрясающий, популярный и далеко не в моей лиге. Блондинка, сидящая рядом с ним, выглядит так, словно была рождена для того, чтобы находиться на рекламном щите, выставленным перед Abercrombie&Fitch. Она горячая и женственная и вероятно пахнет гребаными нарциссами и… она встает, чтобы уйти.

Место рядом с Шоном освобождается и прежде, чем я успеваю струсить, бросаюсь через комнату и ныряю туда задницей вперед.

Подушка прогибается под моим внезапным весом, и Шон поворачивает голову, чтобы посмотреть на идиота, который чуть не врезался прямо в него. Наверное, мне следовало бы представиться, раскрыть мое влечение к преследованию и нырянию задницей, но вместо этого я держу рот на замке и заставляю себя нервно улыбнуться. Проходит мгновение, и я уверена, что он сейчас спросит, кто я такая и какого черта занимаю место рядом с ним, но затем его губы просто изгибаются в милой улыбке, и он возвращается к разговору с ребятами по другую сторону от него.

Боже. И что теперь? Теперь я просто неловко сижу рядом с ним безо всякой видимой причины, а Блонди вот-вот вернется, прикажет мне двигаться, и что тогда? Мой шанс испарится. И получится, что я выпрыгнула из окна своей спальни без всякой гребаной причины.

— Привет, — говорю я, похлопывая Шона по плечу и стараясь не сделать что-нибудь унизительное. Например, начать заикаться или блевануть прямо на него.

Боже, его футболка такая мягкая. Очень, очень мягкая. И приятная. И…

— Привет, — говорит он в ответ, что-то среднее между замешательством и интересом мелькает в его взгляде. Его глаза, остекленевшие от выпитого, темно-зеленые, и смотреть в них — все равно что в полночь пересекать границу заколдованного леса. Пугающе и волнующе. Как заблудиться в месте, которое может поглотить тебя целиком.

— Сегодня ты играл очень хорошо, — говорю я, и Шон улыбается еще шире, придавая бабочкам в моем животе немного уверенности.

— Спасибо. — Он снова начинает отворачиваться, но я говорю громче, чтобы привлечь его внимание.

— Рифф, который ты исполнил в последней песне, — выпаливаю я, краснея, когда он снова поворачивается ко мне, — это потрясающе. Я никогда не смогу повторить его.

— Ты играешь? — Шон поворачивается ко мне, его колени упираются в мои. У нас обоих на коленях джинсы изрезаны, и клянусь, кожу покалывает там, где он касается меня. Он уделяет мне все свое внимание, и как будто каждый свет в комнате фокусирует свое тепло на мне, словно каждое слово, которое я скажу, будет задокументировано для протокола.