Шрифт:
– Правду, Марк Сидорович, и только правду, – с издёвкой сказал Кривошеев. – Какая сила толкает тебя в церковь, о чём ты думаешь, когда направляешься туда? Кто твои друзья, какие разговоры ведутся у вас по вечерам, что обсуждаете. Одним словом, мне хотелось бы знать, чем ты живешь, и чем живут твои знакомые, твои земляки. В вашем бараке, насколько мне известно, есть ещё несколько семей, высланных из Украины. Вот и расскажи мне обо всём подробнее. А я уж сделаю нужные выводы, – Кривошеев сощурил глаза, – правильные выводы. Надеюсь, ты понимаешь меня?
– Что тут непонятного? – усмехнулся Марк. – Предлагаешь обратиться в дятла, как выражаются уголовники, и постучать на соседа.
– Ну, зачем же так? Просто представишь следствию объективную информацию, только и всего. – Кривошеев сцепил руки на затылке, подержал так несколько секунд, затем, высвободив ладони, потёр ими виски и шею. – Фамилии можешь не называть, – дополнил он неожиданно, – я не настаиваю.
Кривошеев произнёс это сдержанно и спокойно, удивляясь внутренним переменам. Ещё несколько минут назад ему хотелось швырнуть в лицо наглеца что-нибудь тяжёлое, чтобы заставить его замолчать, но кипящая злоба неожиданно угасла, на смену ей пришло простое любопытство.
«Уничтожить его я могу в любой момент, он обречён. А вот послушать умные рассуждения уже не получится, если расшибить мозги», – откуда-то из глубины сознания выплыла внезапная мысль.
«Чтобы бороться с идеологическим противником, нужно тщательным образом изучить систему его взглядов на окружающий мир, постараться понять его психологию», – опять из каких-то потаённых уголков памяти выскочила неизвестно где и когда услышанная или прочитанная фраза.
Кривошеев долго рассматривал Ярошенко, будто определял его истинную значимость для себя. Он поймал себя на том, что у него нет желания отправлять арестанта обратно в камеру. Ему позарез хотелось послушать рассуждения этого человека о религии. Такой возможности ему не представится уже никогда, а знать, каким пряником заманивают людей в церковь, на чём держится сила духа верующих, было заманчиво.
Прошла минута размышлений, наконец, он сказал:
– А ты занятный собеседник, Марк Сидорович. В твоих словах много любопытных вещей. Я бы с удовольствием тебя послушал ещё.
– Я не певчая птаха, чтобы меня слушать. Всё, что хотел сказать – сказал, отправляй в камеру.
– Отправлю, не спеши. Ответишь на мои вопросы и вернёшься в свою вонючую камеру.
– Я же сказал: стучать не собираюсь. А что касается церкви, так тебе не понять моих убеждений. Вера – это зов души, неистребимая потребность общения с Богом всех православных. А ты – антихрист.
– Ну, хорошо, давай оставим тему о религии. Ответь мне тогда на другой вопрос. Почему ты считаешь, что государство обидело простых крестьян?
– У тебя неверное представление о государстве. Крестьян обидело не государство.
– Во как! И кто же? – в глазах Кривошеева заблестели огоньки любопытства.
На лице Марка Ярошенко появилась и тут же пропала саркастическая улыбка. Странно хмыкнув, он начал свой новый монолог:
– Государство – это общность и единство народа. У руля правления этой общности должны стоять люди, способные мыслить и действовать в интересах простого человека – широко и мудро. Между ними и народом должны быть неразрывные связи, чтобы понимать друг друга. Так представлялась новая жизнь простому человеку. Такое государство можно только любить и восхвалять. Однако, ожидания после революции не оправдались. Власть испугалась предоставить истинную свободу, которую обещала. Настоящая правда стала страшить её. Потребовался платок на говорливый роток, и на помощь призвали НКВД. Людей, имеющих собственное мнение, враз объявили отбросами общества и принялись сбрасывать в зловонную яму КПЗ, на краю которой с большим черпаком в руках стоит следователь-ассенизатор, вроде тебя. От него уже не увернуться. Он гребёт всех без разбора, как послушный и бездумный механизм, чтобы наполнить лагеря бесплатной и управляемой рабочей силой для выполнения грандиозных планов верхушки власти. Вот на кого затаил обиду крестьянин. Раньше у него была мечта о счастье, а такие, как ты, вывихнули её и теперь он стонет от боли. Доступно объяснил?
Некоторое время Кривошеев тупо смотрел на Марка, глаза его сделались стеклянными и будто омертвели. Казалось, слова арестанта, словно разорвавшаяся граната, смертельно поразили его, а сам он через секунду-другую обмякнет и повалится мешком на пол.
– Ты что тут плетёшь, сволочь!? – очнувшись от шока, взревел Кривошеев. – Охрана! Бражников! Где вы, чёрт возьми!
Охранник коршуном влетел в кабинет, подскочил к Марку Ярошенко, замер в ожидании команды.
– Уведите!
В этот момент в дверях появился Бражников.
– Пытался бежать? – спросил он со злорадной усмешкой, что было равнозначно вопросу: побить?
Кривошеев немного помедлил с ответом, потом вяло сказал:
– Нет, вёл себя тихо.
– Понял, товарищ майор, – Бражников радостно оскалился, – тихо.
– Вставай, пошли, – буркнул охранник и снял с плеча винтовку. Марк поднялся и направился к двери…
Глава 2
Камера была тесной и грязной. Семь двухъярусных нар, вместо положенных трёх, едва умещались вдоль стен. В левом углу на небольшом расстоянии от крайних нар располагалась параша. Хотя она была засыпана хлоркой и прикрыта деревянным щитом, из неё сочилась вонь, растекаясь по всей камере.
Посредине камеры стоял истыканный и поцарапанный острыми предметами деревянный стол, на котором в беспорядке были разбросаны обрывки старых газет, скомканные пачки из-под папирос, консервные банки с грудой окурков и много другого мусора.
Обычно за столом сидели блатные и играли в карты. Со вчерашнего дня блатных не стало, их отправили на пересыльный пункт в Пермь. Мусор после них никто не убирал.
В КПЗ находилось одиннадцать человек, все они были арестованы за контрреволюционные террористические намерения или по другим политическим мотивам. Большая часть арестованных состояла из спецпоселенцев, высланных из родных мест при коллективизации в конце 20-х годов. Они не догадывались, что попали в так называемый «лимит на репрессии».