Но из песни слов не выкинешь, а из заявления в Комитет государственной безопасности – тем более. Они там и остались, написанные синим по белому: и про внеземной разум, и про субквантовые волны, и про фантомов. Так что после того, как коллеги из управления «К» отработали сигнал, документ этот отправился, что называется, по предназначению – и попал ко мне, в особый отдел 22-го управления, а впоследствии послужил причиной и нашего с вами знакомства, и сегодняшнего разговора.

Кардинал отвернул белоснежный манжет, взглянул на часы в позолоченном корпусе и озабоченно покачал головой.

– Засиделись мы, Виктор Геннадьевич. Это я виноват, конечно: все говорю да говорю, слова вам не даю вставить. Так что теперь ваш черед. И прежде чем вы начнете, хочу вот что еще сказать: я сегодня здесь перед вами только наизнанку не вывернулся, так что уж будьте добры, сделайте одолжение, примите мою самую настойчивую рекомендацию – и расскажите все, как есть. Без вранья и недомолвок. Потому что если вдруг, из каких-то неведомых мне резонов, вы приметесь юлить или лгать, то я сочту, что зря потратил время и что вы для меня бесполезны. И в этом случае, дорогой мой Виктор Геннадьевич, заверяю, что вы менее чем через четверть часа окажетесь в объятиях нашего общего знакомого подполковника Жвалова, ибо если толку с вас нет, так я хоть смежникам подсоблю. Надеюсь, всё ясно?

– Как Божий день, – заверил я.

И рассказал все: от момента, как выехал на место гибели Бори Рубинчика, до того, как спустился с трапа растаявшего в предутренних сумерках плавучего ресторана «Невская волна». А что за смысл был утаивать и запираться? В конце концов, я ведь сам попросил о встрече, да и объятия Жвалова совсем не манили. Кардинал внимательно слушал, соединив перед носом кончики пальцев и полуприкрыв глаза; только чуть поднял бровь да улыбнулся едва заметно сцене в декорациях кабинета НКВД. Я добрался до монолога Иф Штеллай на борту «Невской волны», в последний момент умолчав только лишь о способах связи, которые мне предложила использовать шеда – не хотел скидывать последний из имеющихся козырей; Кардинал кивал одобрительно, а когда я закончил, сказал:

– Ну что ж, большое спасибо. Это было в высшей степени увлекательное и поучительное повествование.

И замолчал.

Под сводчатыми арками равелина замерла каменная тишина. За прикрытой дверью кухни что-то звякнуло было, но тут же стихло, словно испугавшись громкого звука. Рассыпавшаяся по столу соль сложилась спиральным узором, напоминающим галактику в безвестной космической дали. Я ждал – сам не знаю чего.

Кардинал еще раз взглянул на часы, цокнул языком, покачал головой, похлопал себя по карманам и стал подниматься из-за стола.

– И… мы закончили? – спросил я.

Кардинал сделал удивленное лицо.

– А что, у нас еще осталось что обсудить?

– Я думал… ну, может быть, вы что-то посоветуете… или предложите, – произнес я ровным голосом, стараясь не казаться самому себе жалким.

Кардинал снова сел.

– Что ж, если вы сами спросили… Посоветовать мне вам нечего, драгоценнейший Виктор Геннадьевич, кроме как сдаться на милость контрразведки. Положение ваше – швах, что очевидно. Широкую общественность не привлекли к вашему розыску и не предали дело огласке только лишь потому, что на самом верху еще не решили, что делать с такой скандальной историей, как работа капитана уголовного розыска на вражескую разведку: то ли замять и решить все по-тихому, то ли использовать как еще один убойный аргумент против МВД. Но вас ищут очень старательно и непременно поймают – не сегодня, так завтра. А предложить, пожалуй, кое-что могу. Устройте мне встречу с этой Иф Штеллай. В этом случае я смогу похлопотать о том, чтобы с вас были сняты обвинения в измене Родине и шпионаже. Гарантировать ничего не буду, но обещаю, что сделаю все, от меня зависящее. Вот так.

Я чуть было не чертыхнулся непроизвольно.

– И зачем вам это?

– Да уж точно не для того, чтобы повышать обороноспособность страны, – усмехнулся Кардинал. – Эх, Виктор Геннадьевич, вот смотрю я на вас и думаю, что лет двадцать назад дело с воспитанием нашей молодежи и идеологической работой было поставлено куда как лучше, чем сегодня – или это просто вы такой вот удались на славу: верите в дружбу и данное слово, в порядочность человеческую, и даже годы в уголовном розыске аас не испортили. Бессребреник, каких поискать. Неужели не видите возможности, которые открывают для человека мыслящего такие знакомства, какие вы завели в последние дни? Мне еще голову поломать придется, что предложить для партнерства, а вам и думать не надо – торгуйтесь, ставьте условия, сотрудничайте! Так нет же – застыли в позе памятника пионеру-герою. Удивительно, ей-богу. Ну да ладно. Предложение мое вам понятно?

– Вполне.

– Вот и славно. И время тянуть не советую: как только я выйду отсюда, его у вас будет совсем немного, счет пойдет на часы, если повезет – то на дни. А когда контрразведка до вас доберется, то потом, вызовите вы мне хоть шестикрылого серафима, помочь я ничем не смогу.

– Одна последняя просьба.

– Весь внимание.

– Можно отсюда позвонить?

Кардинал ушел, серой тенью растаяв в светящемся солнечной дымкой полукруглом проеме двери. Я расположился за барной стойкой и поставил перед собой телефон.

Загадка двух мертвых тел в автобусе трудности для меня не представляла: я готов был побиться об любой заклад, что у трупов в комитетском морге нежные, как у новорожденных младенцев, ступни и идеальное состояние внутренних органов – как будто и не жили никогда, по меткому определению Генриха Осиповича Левина. Оставалось неизвестным, где скрываются настоящие Савва и Яна, но это меня сейчас мало заботило. Задача с убийством Исаева и несчастной Гали Скобейды была посложнее, однако первичные гипотезы у меня имелись, и я знал, кто мне поможет с дополнительной информацией.