Может быть, когда-нибудь и расскажу ей, но не сейчас. Это одурманит ей разум и заведет туда, куда пока не хотелось соваться.

Брок согласился, что так будет лучше, и убедился еще больше, когда Кали сказала про то, что Дал — акушерка, мужик легко сложил два и два.

Встав, вытер руки о джинсы, желая убраться подальше от всей этой кутерьмы. Не зря же тогда оставил все это позади. Брок стремился к полноте отношений между отцом и сыном, а я давал лишь крохи.

Больше ничего сделать не мог. И никто из нас никогда не пытался.

— Отправляемся в три; это семь часов пути. Арлен, Гримм покажет тебе, где вы будете спать, — объявил я и, повернувшись к Кали, многозначительно поманил пальцем.

Девушка пожелала подруге спокойной ночи и направилась прямо ко мне.

Даже взбешенная и, скорее всего, испытывающая брезгливость, она смотрела на меня так, будто я — единственный мужик в этой гребаной вселенной. Каким бы извращенным или ненормальным ни был, она всегда находилась рядом, принимая каждую темную, мерзкую сторону моей сущности.

Кали позволила мне взять ее маленькую ладошку и повести к трейлеру, в котором остановились.

— Дамы вперед, — галантно указал жестом, отперев дверь.

— Не вижу тут никаких дам, любезный сэр, — ответила девушка с дрянным английским акцентом, сделав пару шагов внутрь. — Вау, — выдохнула она, осматриваясь.

Не то, чтобы было на что любоваться.

В комнате имелся один старый клетчатый диван, который раздвигался в односпальную кровать, ванная комната, с душевой кабиной, и мини-холодильник, с микроволновой печью. Единственный работающий фонарь — тускло-желтый, который сейчас горел в туалете.

— Тут все еще пахнет тобой.

— Что за херня? Это хорошо или плохо?

Щелкнув хлипким замком на двери, сдернул с дивана пару подушек и отбросил их в сторону.

— Хорошо. От тебя пахнет экзотично, это заводит.

— Очень странно, детка. В любом случае, здесь есть душ, в котором можно помыться. Единственный температурный режим — слегка тепловатый.

Неожиданный смех привлек мое внимание.

— И сколько же им лет?

Она взяла в руки коробку с резинками, лежавшую на ночном столике.

— Осталось всего лишь два. Ром, я знаю, что ты не притащил бы меня в трейлер, в котором вы с Дал обычно занимались анальными играми.

— Откуда ты знаешь, что это была Дал?

— Тот странн… твой отец сказал нечто о том, что снова увидит ее через безумно-сумасшедшее количество лет. Однажды он все же отвлекся от разглядывания меня, — она поджала губы, погрузившись в размышления, а затем отогнала их. — А ведь я лишь пошутила — не такая уж и мелочная. В смысле, это так, но мне хотелось бы пообниматься с тобой, пока не перейдем к кровавым расправам.

Склонив голову, бесстрастно изучал ее. Она говорила искренне, но такое не в ее характере.

— Никаких требований, чтобы рассказал тебе все, что хочешь узнать, и детали моего прошлого? По крайней мере, я ожидал, что выдашь хоть что-нибудь насчет моего пристрастия к человечине.

Вздохнув, она уперлась руками в бедра.

— Я хочу знать о тебе все, что только возможно, Ром. Происхождение всех этих шрамов под чернилами и то, как ты вообще оказался здесь с этим человеком. Плевать на твое пристрастие. Таким уж тебя вырастили. До тех пор, пока здесь нет шведского стола с человечиной, я не против, даже если это отвратительно. Типа, действительно, вызывающая рвотный позыв мерзость. — Она сморщила носик. — Хочу знать, как ты встал во главе Дикарей. Почему скрываешь от меня такие пустяки, как мобильник, и что думаешь про малыша, о котором мы, похоже, говорим лишь в кругу друзей. Хочу узнать просто уйму всего, и если не желаешь говорить о прошлом, то хотя бы дай знать, что же происходит в настоящем. У меня никогда не было собственной жизни; тебе известно все. Со мной обращались, как с дрессированным животным. Говорили, когда показываться и как. Если я не участвовала, меня запирали в комнате с кучей фарфоровых игрушек на полках. Я чертовски ненавидела этих кукол. Ты — моя новая кукла. С тобой я хочу провести жизнь.

Бл*ть. Впервые в жизни я ощутил себя полным мудаком, поскольку не нашел слов, чтобы достойно ответить на то дерьмо, которое только что вырвалось из ее рта. Для Кали это была зрелая речь, которую она только что выдала.

Девушка пустилась в некие логически-эмоциональные разглагольствования, которых я избегал, как черной, мать ее, дыры. Половинчатая откровенность — лучшая политика, верно?

— Не представляю, как ответить даже на половину того дерьма, что ты выдала. Просто есть вещи, которые никогда не смогу рассказать. Не в ближайшее время, — или, бл*ть, никогда вообще, добавил безмолвно.

Поднявшись с выдвижной кровати, подошел к ней. Кали — сильная, никогда не стал бы этого отрицать, но она также была хрупкой. С самого первого дня, когда девочка проснулась в моей постели, знал это.

Будь катализатором всего какая-нибудь очередная сучка, я бы ее не пощадил, но это — моя королева. Не мог рассказать Кали о сделке с ее мамой, поскольку это чересчур сильно затрагивало мое прошлое. С неохотой поведал о сделке с Дженис.

Не стал говорить правду о Тиффани, или, как она ее знала, Тилли. Дабы она не пыталась спасти Тито, разложил кусочки и фрагменты неполной головоломки. Девушка восприняла все это практически без всякой реакции, лишь потому, что все они воспользовались ею.