Да, Валерия подарила дочери жизнь. Она кормила, одевала Эмили, давала ей кров. Никогда, ни единого разу она не ударила ее, не обидела, не унизила.

Она ее просто не замечала.

Валерия, – Эмили задумалась в поисках подходящего слова, – она просто не интересовалась ею. Что в какой-то степени поспособствовало тому, что постепенно Эмили превратилась в дочь-невидимку.

Эмили положила свою руку на руку матери и обронила едва слышно:

– Ты меня не видела, мама… Ты меня не видела…

Для Эмили всегда было мучительно осознавать, что ее рождение, скорее всего, было такой неохотной уступкой необходимости. Ведь семейству де ла Мартиньер нужен был наследник по прямой. Как можно прервать преемственность поколений? А потому рождение ребенка было продиктовано не столько желанием Валерии стать матерью, сколько осознанием своего долга перед фамилией мужа. А уж когда на свет появилась наследница вместо желанного и нужного наследника, то Валерия и вовсе утратила всякий интерес к новорожденной. Она была уже слишком немолода, чтобы сделать еще одну попытку стать матерью – ведь Эмили появилась на свет уже на излете ее репродуктивного возраста, в сорок три года. А потому сразу же после рождения дочери Валерия вернулась к своей прежней великосветской жизни в Париже, где она славилась как хозяйка одного из самых изысканных домов, такая очаровательная, утонченная и красивая хозяйка богатого и гостеприимного дома. А что же до Эмили, то ее присутствию в своей жизни Валерия уделяла не больше внимания, чем своим любимицам чихуахуа. Подумаешь, к трем четвероногим, уже обитающим в доме, добавилась еще одна собачонка. Изредка девочку извлекали из детской комнаты и ласкали наравне с собачками, но только тогда, когда маман считала это нужным или необходимым. Впрочем, у чихуахуа было заметное преимущество перед ребенком. Ведь их же было трое, они хотя бы могли играть друг с другом. А вот Эмили провела большую часть своего детства в полнейшем одиночестве.

Пожалуй, прохладному отношению матери к дочери поспособствовало и то, что Эмили пошла в породу де ла Мартиньеров, не унаследовав почти ничего от изящной, миниатюрной Валерии, хрупкой блондинки, позаимствовавшей цвет волос у своих славянских предков. В отличие от красавицы матери, Эмили росла приземистой, плотной, смуглолицей, с пышной гривой каштановых волос, которые регулярно, каждые шесть недель, подстригались под мальчика. Густая челка свисала до самых бровей, темных, как у ее отца, которого звали Эдуардом.

– Я иногда смотрю на тебя, дитя мое, и сама удивляюсь. Неужели это я произвела тебя на свет? – роняла порой мать свои комментарии в те редкие моменты, когда она появлялась в детской перед тем, как, скажем, отправиться в оперу. – Слава богу, хоть глаза у тебя мои.

А Эмили порой охватывало непреодолимое желание вырвать из глазниц эти голубые глаза и заменить их такими же глазами, как у папы, красивого светло-карего цвета. Она считала, что к ее лицу голубые глаза совсем не подходят. К тому же всякий раз, когда она смотрелась в зеркало и встречалась взглядом с этими голубыми глазами, то видела в этот момент перед собой маму.

Да и вообще, Эмили совершенно искренне полагала, что она появилась на свет безо всяких способностей, особенно тех, которые могла бы оценить ее мать. В возрасте трех лет ее повели в балетную школу. И тут Эмили обнаружила, что ее тело категорически отказывается повиноваться ей и отчаянно сопротивляется тому, чтобы встать в нужную позицию. Пока другие девочки порхали по студии, словно легкокрылые бабочки, она неуклюже пыталась продемонстрировать хоть какие-то признаки грации. Но ее маленькие крепкие ножки упорно сопротивлялись, не желая отрываться от земли и взмывать ввысь, а потому любая ее попытка неизменно оканчивалась неудачей. Уроки музыки – ее стали обучать игре на пианино – тоже потерпели фиаско. А занятия по вокалу не состоялись, потому что, как выяснилось, она начисто лишена слуха.

В равной степени она чувствовала себя неуютно в нарядных девичьих платьях, когда мама заставляла ее присутствовать на своих суаре, которые она устраивала в розарии, украшавшем задний двор их парижского особняка. Именно там среди благоухающих роз Валерия проводила свои знаменитые на весь Париж приемы и вечеринки. Как правило, Эмилия забивалась в самый дальний угол и уже оттуда весь вечер наблюдала за тем, как ее мать, красивая, элегантная, обворожительная во всех смыслах дама, искусно лавирует между гостями, ведя с ними непринужденные светские разговоры. Сама же Эмилия, и это постоянно случалось с нею на всяких светских мероприятиях не только в Париже, но и у них в замке, чувствовала себя стеснительно и боялась выдавить из себя лишнее слово. То есть к отсутствию всех мало-мальски стоящих талантов добавлялось еще и это: она начисто была лишена той светской непринужденности и особого шарма, которые были присущи Валерии.

Вместе с тем в глазах окружающих она была ребенком, рожденным, что говорится, с серебряной ложкой во рту. Ведь у нее было все. Поистине сказочное детство: красивый дом в Париже, отменное происхождение – и отец, и мать были из родовитых дворянских семей с многовековой родословной, богатство, которое по счастливой случайности сохранилось и в годы военного лихолетья. Словом, у нее было все, о чем иные молодые француженки могли только мечтать.

Но по крайней мере в детстве у нее был любимый папа. Не то чтобы он проявлял к ней больше внимания, чем мать. Отец был всецело занят своими раритетными книгами, собрание которых он неустанно пополнял и расширял. Это собрание хранилось в их фамильном замке. Но все же когда Эмили удавалось хоть изредка привлечь внимание отца к своей персоне, то он удостаивал ее своим вниманием и дарил девочке ту любовь, которой ей так не хватало.

Когда она родилась, отцу было уже шестьдесят. Он умер, когда ей исполнилось четырнадцать. Они редко встречались и провели вместе не так уж много времени, но Эмили быстро поняла, как многое в своем характере она унаследовала именно от отца. Эдуард был спокойным, уравновешенным и глубокомысленным человеком. Шумной светской круговерти с бесконечной чередой гостей и посетителей, которую устроила его жена в их парижском доме, он предпочитал тихую, размеренную жизнь в замке в окружении своих драгоценных книг. Эмили часто задавалась вопросом, как могли влюбиться друг в друга и сойтись две такие противоположности, как ее отец и мать. Но одно не вызывало сомнения: Эдуард обожал свою молодую, намного моложе его самого, жену. Ни единого слова жалобы или упрека по поводу ее рассеянного образа жизни, хотя большую часть времени он коротал в одиночестве в своем замке. К тому же он явно гордился и красотой Валерии, и ее известностью в светских гостиных Парижа.