А Борис, воодушевляясь, заговорил о своем любимце, о князе Ракоци. Черепахой за обедом не пахло, ели попроще, зато дружба славного венгра без лукавства. Увы, мало подобных ему среди знати!

– Погоди! – прервал канцлер. – Инструкции к нему у тебя ведь не было, помнится.

– Не было, – признался посол. – Я почты от вас по три месяца не имел. А что прикажешь делать?

– От себя, значит, поехал?

– А хоть бы и от себя. Прознает Ракоци баронскую махинацию, про сорок тысяч войска… Он честный рыцарь, измены не простит. Я упредил, обнадежил касательно нас. Смотрел, едучи к Мункачу, венгерскую армию под командой графа Берчени. Тысяч восемь или десять у него, ребята сытые, оружие справное.

– Что ж, добро… Хотя с цесарем тоже не след ссориться. Здоровье твое, князь!

Подняли чарки. Выпив, Борис вытер губы шелковым платком, помолчал политесно, встал. От водки отвык, ударило в голову. Однако, пока шел в гору, к Меншикову, месил жидкий чернозем, хмель выдуло.

Светлейший кинулся, словно к родному, затискал. Кликнул повара-француза.

– Сваргань по-скорому фрикасе-бризе!

Поп перебрался в курную пристройку во дворе, освободил князю весь дом, иначе где бы он поместился с дюжиной прислуги, где расставил бы подарки, коими засыпали его иностранные послы и польские алеаты! Кусок римского бархата против блюд чеканных, ваз, кубков, зеркал в оправе вышел бедноват. Светлейший пощупал, накинул на себя, огладил ворсистую синюю ткань с прилежанием и похвалил.

Пригубив анисовой, Борис вынул из сумки толстый холщовый конверт, застегнутый на пуговицы.

– Голландцы кланяются тебе, Александр Данилыч. Брандт, Гоутман… Паче всех Гоутман.

От него пакет. Его, Гоутмана, корабли возят из Швеции секретную почту.

– Головкин не взял. Сдай, говорит, светлейшему. Мне ведь невдомек, каков порядок у вас в генералитете.

Меншиков взвесил на руке туго набитый пакет.

– Скажу Питеру… Скажу, Куракин в полуполковниках ходит, амбашадур наш. Градус генеральский. Манкевич живой, значит? Хитер шляхтич. Живо-о-ой, не повешен, не колесован…

Вывалил письма на стол, поднес одно к глазам, сощурился.

– Ровно жук наследил…

Манкевича, старого приказного, чистописанью не учить. Это светлейший до сих пор не в ладах с грамотой.

– В Стокгольме заждались короля, – помог Борис – Кабы не Ульрика, сестра Карла, его давно бы коленом в зад… Уже совещаются, кому присягать в случае смертельной оказии.

– Он лезет под пулю. Лезет, ровно заговоренный. Один раз чуть не сцапали его казаки.

– Чуть – она лучше брони спасает.

Зато Борис обрадовал светлейшего, сообщив, что заказ на изразцы исполняется аккуратно, выработка отличная.

– Часть, я чаю, отправлена.

Перешли в трапезную. Ливрейный лакей принес омлет с ветчиной, ароматный, приправленный травами. Угощенье столичное, даром что Погар. Вино красное, терпкое к жирной еде, – уж этой наукой светлейший не пренебрегает. Пуще поповских икон сверкают часы-куранты – серебряная горка, на коей стоит витязь и каждый час, под музыку, машет саблей.

– От Синявского уваженье, – сказал Меншиков. – От коронного гетмана.

– Не сбежал еще?

– Нет. А Вишневецкого сманили, слыхал ты? У Станислава, сучий сын.

– Гляди, Мазепа не подвел бы… Меня Ракоци спрашивал, не слишком ли его величество верит украинскому магнату?

– Херц любезный! Как не верить – стратег могучий, днепровские города отобрал у турок.

– Гистория давняя, – сказал Борис, не уловив в голосе Меншикова усмешки.

– Я говорю Питеру, смотри, вознесся гетман, дворцов понастроил – в Батурине, в Гадяче… Выше нас всех подымется. Багром не достать… Напрасно прогневал его величество. Возлюбил он Мазепу с азовских лет на веки вечные. Режь меня – таит гетман что-то за пазухой. Почто надо было выдавать Кочубея? Жаловался заяц на волка и угодил на суд к тому же серому. Слыхал ты про Кочубея?

– Так его Мазепа порешил?

– А кто же? Дружка закадычного, батьку любезной Мотри, – и тяп, башка прочь… Мне пало на ум: уж больно круто расправился, словно со страху. Теперь вот Синявский зол на гетмана: звал казаков себе в поддержку, не дозвался. Не отпускает старик казаков, и самого в поход не сдвинешь. Пишет, Украина в опасности от Станислава. Король будто намерен идти на Волынь, так можно ли отлучаться?

– Резон серьезный, коли не врет.

– Станислав не вояка, прежде Карла в пекло не лезет. Хотя отрицать нельзя… Между нами, мин херц, я сегодня посылаю к гетману. Чтоб скакал без отпирательства на совет. Возвысился, команды над собой не признает.

Прощаясь, Данилыч обещал еще раз ходатайствовать о переводе Куракина в высший градус. Противности среди генералов быть не должно.

– К тебе все расположены, кроме Долгорукова. Намедни шептал мне, что ты в Италии метреску отбил у герцога какого-то или графа. Было такое? Молодец! Хоть пять метресс отбей, кого касается? Службы не нарушил ведь… Ришпекту сие кавалеру не убавит.

Завистливый боярин, как выяснил Борис вскоре, к былям приплетал небылицы, утверждая, будто он – Куракин – взялся соединить религии и привесть православных под господство римского папы;