Решится ли Куракин обещать Собесскому от царского имени Польшу? Инструкции на это посол, по-видимому, не имеет…

Окна галереи обращены в сторону, противоположную подъезду. Но гул удаляющейся кареты донесся до Паулуччи. Он спустился по скользким мраморным ступеням, шагая через валы свернутых ковровых дорожек.

Королева, выкрикивая площадную брань, гналась по столовой за нерадивой служанкой. Та неслась, опрокидывая стулья.

– Он вполне светский шевалье, ваш русский, – сказала она, отдышавшись. – Я велела ему передать царю… Петр с топором, я со щеткой, мы навели бы порядок у вас в Риме.

– Что он ответил?

– Я зажала ему рот болтовней. На меня что-то нашло… Я развлекала его. Ему страшно скучно среди бесконечных сутан, извините, монсиньоре! А насчет Польши… Он что-то рассказывал… Фу, совсем не стало памяти! Он говорил мне, что французы и шведы в любую минуту отдадут бедного Станислава на растерзание царю или полякам. Как мне жаль его! Впрочем, возможно, не от Куракина я слышала это? От вас, мой друг?

Паулуччи выругался про себя. Чертовка! Играет в независимость!

Куракину свидание в палаццо Одескальки запомнилось до мелочей. Помост без трона, запах пива, блуждающий, диковатый взгляд хозяйки, королевы без королевства, с которой надо считаться в этом странном Риме. Черты своенравные, высеченные словно наотмашь, с возрастом ожесточившиеся. Недобрая веселость, жадное любопытство. Она алчно приоткрывала губы, когда Куракин перечислял панов, ожидаемых в Люблине.

– Пьяный боров, – приговаривала она, повторяя имена. – Блудливый святоша. Разбойник, обокравший родную мать. Поздравляю царя с союзниками. Гнусная шайка.

Разделала всех до единого, хотя внушительное количество знатных лиц не оставило ее безучастной. Потом, показывая послу покои, словно тронутые землетрясением, жаловалась на сына:

– Костик, лайдак, скаженный за цей Толлою…

Открыла поставец с серебряными кувшинами, взятыми Яном Собесским у турок, захлопнула, опять упрекнула сыновей. Оба лентяи, не пекутся о польской короне. Украинские слова, подхваченные, верно, в карпатском имении Яна, она примешивала к польским и была уверена, что изъясняется по-русски.

Посол спотыкался о мокрые тряпки, о щетки. Подобной аудиенции он еще не испытал.

– Корона украсила Станислава, и ваше величество, я полагал, сим контентна.

Ответ хлестнул его.

– Что Станислав! Пустая труба.

Радоваться нечему, она поносит – предупреждал Паулуччи – любимцев и недругов.

– Святой отец, мой благодетель, чрезмерно милостив к вертопраху.

Внезапно возникла другая Марыся – пришибленная судьбой вдова. Она старается не огорчать своего благодетеля, расположенного к Франции и к Станиславу. Она сама избегает ссоры с французами, – как знать, не вынудит ли злая доля постучаться к пожирателям лягушек, чтобы преклонить голову на родине, на старости лет. Родина, с позволения сказать… Конечно, Польша неизмеримо дороже. Польша, не имеющая, увы, достойного правителя.

Последнюю тираду Марыся произнесла царственно, откинув назад черноту накладных волос.

– Если таково мнение вашего величества… – Куракин искал точные выражения и набирался духу. – У меня появляется надежда на то, что ваше величество отнесется благосклонно к предложению моего государя. Его царское величество не видит кандидата более достойного на польский престол, чем Собесский. Новый Собесский, с кровью великого стратега в жилах…

Минуту спустя они сидели, крепко затворившись в будуаре, при слабом, вкрадчивом мерцании зеркал и флаконов с духами, среди коих нагловато торчала початая винная фьяска, оплетенная соломой.

О королеве, о сыновьях ее разговора с царем не было. Звездный брат не ограничил, однако, Бориса пунктами наказа. «Далее поступать по своему разумению», – стояло в конце. Нельзя же упускать случай привлечь союзницу. Паулуччи прав – честолюбие сжигает старую интриганку до помрачения ума. Она хоть сейчас отправит сына в Польшу. Которого? Константина не уломать. Старшего, Александра… Якуб не в счет, он отрезанный ломоть, околачивается за границей, не любит свою мать.

– Святой отец благословит Александра…

Диву даешься, как легко верят люди в желаемое. Уже готова бросить сына в новую авантюру. Подсчитано, сколько ему надо дать в дорогу гвардейцев. Куракин посулил телохранителя от себя – редкого силача.

– Угодно ли вашему величеству выглянуть в окно?

Сойдя с крыльца, Борис растолкал Фильку, уснувшего на козлах, на солнцепеке, и устроил королеве спектакль. Холоп прошелся, расправив плечи, вразвалку, поплевал на ладони, понатужился, подцепил задок кареты, обложенной фигурной медью, и поднял на аршин от земли – колеса повисли в воздухе.