Я смешался. И вдруг в памяти ожило недавнее: Шабуров порывается сесть в машину...

– Однако если бы не майор, - сказал я, - вы бы поехали вместе с Охапкиным.

– Ах, вот вы о чем!.. Так я ради него, чудака... Оказать помощь в случае чего... И вообще, - голос его стал резче, - не обо мне речь. Меня-то все равно, можно считать, нет.

Он опустился на ларь рядом со мной. Нас подбрасывало на выбоинах, сталкивало, он дышал мне табаком в лицо.

– Очень просто нет, - повторил он.
– Оболочка одна... Вот как они...

Он смотрел в окно. Там, качаясь, проплывал редкий лес, и на талом снегу среди нетронутых, свежих березок лежали убитые. Наши убитые.

– Наступление, - услышал я дальше.
– А им уже все равно. Вот и я... Ну, доедем до Берлина!
– крикнул Шабуров и сжал кулаки.
– Мои-то не воскреснут...

Видение за окном уже исчезло. Лес прошел гуще, черным пологом задернув мертвых. Шабуров все смотрел туда.

– У каждого потери, - жестко перебил я, так как очень боялся, что Шабуров разрыдается.
– У меня отец умер в блокаду. А мы все-таки существуем и должны существовать.

"Меня нет", - повторялось в мозгу. Эти слова неприятно кололи. Потом протест сменился жалостью.

Жить на войне трудно. И надо, чтобы человеку было чем жить на войне. Шабурову нечем, и это страшно. Пожалуй, это самое страшное на войне. Он мог бы жить местью, если бы ему дали гранату, поставили к орудию...

– Ну, снова рапорт напишу. Что толку! Уперся майор, как... Ничего, я добьюсь!

Что-то новое шевельнулось во мне.

– Правильно!
– сказал я.
– И добивайтесь, коли так. Меня-то майор не послушает, а то...

Он схватил мои руки.

– Нет, нет!.. Не понимаете вы... Он всегда со смехом к вам: писатель мол... А по сути - уважает вас.

– Ладно, - сказал я, отвечая на пожатие - Ладно... Я все, что могу...

До сих пор я был на стороне Лободы. Сейчас я уверял себя, что Лобода несправедлив к Шабурову.

А Лобода тем временем беседовал в шоферской кабине о Охапкиным. Чаще доносился глуховатый, иногда срывающийся тенорок Коли, он что-то с воодушевлением рассказывал майору.

Окно темнело, близился час ужина. Я обдумывал, как лучше завести разговор с майором о Шабурове. Но все сложилось по-другому. Мы въехали в Титовку.

Эта лесная деревушка не упоминалась в сводке боевых действий. Известна она стала только тогда, когда наши вошли в нее и увидели догорающие костры на месте домов.

Теперь костры погасли. Они лишь дымили кое-где. Тянуло гарью, и к этому примешивался еще какой-то запах, тошнотворный, сладковатый. Я ощутил его, как только вышел из машины. Из мрака вынырнул коренастый белесый лейтенант в угловатом брезентовом плаще.

– Вижу, машина ваша...
– сказал он, переведя дух.
– Генерал Лободу ищет.

Он увел майора куда-то в темноту, наполненную скрипом орудийных колес, хлюпаньем шагов.

– Ряпущев, адъютант генерала, - сказал Шабуров.
– Николай, рули-ка подальше.

Сладковатый запах настигал всюду, вся сожженная Титовка дышала им.

Шабуров мрачнел. Мы догадывались, отчего такой запах. Коля, отпросившийся разузнать, сообщил: на краю деревни сгорел сарай с людьми. Фашисты заперли жителей Титовки, не успевших убежать в лес, и подпалили.

– Наш майор там, - сказал Охапкин.
– Он в комиссии, акт пишут... Там одна женщина с ума сошла.
– Глаза Коли округлились.
– Сына сожгли.

Обычно Коля вечером, перед сном, читал, шевеля губами, затрепанный томик рассказов Чехова и поминутно спрашивал у меня значение загадочных слов: "акции", "исправник". Сегодня ему не читалось. Он покопался в моторе, потом подсел ко мне.

– По-немецки хощу ущиться, - заявил он.
– Товарищ лейтенант, поущите меня.

– Зачем тебе?

– А я бы им сказал, чтобы не смели... Найдем, кто это сделал, так плохо будет.

Я взглянул на Шабурова. Он желчно кривил губы.

– Мы предупреждали, Коля, - ответил я.

И объяснил ему: решено привлекать к ответу военных преступников поджигателей, грабителей, палачей.

Майор вернулся ночью. Впопыхах выпил кружку чаю, от оладий, разогретых Колей, отказался. Некогда. Надо ехать в Вырицу, на новый КП, куда сейчас перебирается и наше хозяйство.

– Генерал приказал срочно дать листовку, - прибавил он.
– Об этом... Ох мерзавцы!
– Он зажмурился.
– Это все-таки нужно видеть, писатель. Ну, в добрый путь!