Всего лишь чаевые

Аннотация

 

Не каждый день встречаешь незнакомца, который знает, как зажечь твои праздничные огоньки...

 

 

Хелена Хантинг и Л. Дж. Шэн ВСЕГО ЛИШЬ ЧАЕВЫЕ Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена. Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного ознакомления, запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Перевод: Екатерина Дощенко Редакторы: Виктория Коробко, Cloudberry Переведено для группы LOVEINBOOKS Глава 1 Реджи Жареный сыр, горячий шоколад и красное вино. Вот что у меня всегда будет ассоциироваться с Парижем. Не ароматная свежая выпечка, не парфюмерные бутики, не потрясающая архитектура города, уже украшенного к Рождеству, не уличные фонари, увитые гирляндами, и не сверкающие, ярко освещенные бульвары и мосты, перила которых украшены мигающими праздничными огоньками. «Окунись в культуру», — говорила мне мама. «Найди работу на полставки», — советовала она. И мое любимое: «Заведи друзей». И я последовала ее совету, хотя уехала за границу вовсе не для того, чтобы учиться, как считают мама и друзья. Я сняла небольшую старомодную квартиру-студию рядом с Парижским университетом Дидро, в котором якобы учусь, и делаю кучу селфи в кампусе, поддерживая таким образом легенду. На самом же деле я ищу своего отца, который бросил меня много лет назад, слиняв после того, как его хотели арестовать за уклонение от уплаты налогов. Я на сто процентов уверена, что он здесь, в Париже, и намерена его отыскать. Еще я устроилась на работу официанткой в высококлассное кафе. Тут у меня выбора не было — без работы жить в этом очень дорогом городе невозможно. Это кафе располагалось на углу, между тунисским рестораном и цветочным магазинчиком, который постоянно поражал меня своей красочностью и яркими ароматами, — прямо под зданием в готическом стиле с коваными стальными перилами на балконах, словно из времен Ромео и Джульетты. Первые несколько недель я наслаждалась французскими хлебом, сыром и вином. Но вскоре острый аромат жареного сыра и вкус знаменитого крок-месье — за этим названием на самом деле скрывается обычный горячий бутерброд с ветчиной и сыром — стали терять свой первоначальный шарм. К тому же у меня непереносимость лактозы… и клиентов. Я глотаю «лактейд», как рейверы — экстази. Что же до клиентов, то лекарство от них я еще не нашла. Я иду по кухне, и в нос ударяют навязчивые, всепроникающие запахи масла, жареного хлеба и готовящегося мяса. Букет этих запахов намертво въелся в мою униформу и его практически невозможно вывести из волос. — Твой заказ для одиннадцатого столика готов. Из-за сильного французского акцента Жака даже такая обычная фраза звучит романтично. К сожалению, самого Жака романтичным не назовешь. Он постоянно подкатывает ко мне, и это жутко неловко, ведь он клеится ко всем официанткам — или официантам, — которые здесь работают. Ему слегка за пятьдесят, у него большой пивной живот, усики, как у извращенца, а в ушах и носу растут волосы. Наверное, на любой мира кухне найдется хотя бы один такой стремный тип. Особенно мило, что заигрывает он со мной на французском, и хотя я изучаю этот язык уже несколько лет, академический французский и разговорный — даже близко не одно и то же. — Спасибо. — Как можно быстрее беру тарелки, чтобы избежать потенциального похабного комментария. Он недвусмысленно подмигивает. — Pas de problem, mon petit chou-fleur . Не понимаю, как можно считать «маленькую цветную капусту» ласковым прозвищем. К нам подходит Элоди, одна из штатных официанток, и разражается гневной тирадой на французском. Говорит она с такой скоростью, что возможно уловить лишь случайные слова. Хотя я практически уверена, что она назвала его говнюком. Затем девушка берет три тарелки и кивает на обеденный зал, показывая, чтобы я шла за ней следом. — Мерзкая свинья. Элоди, как и я, студентка по обмену, только она из Австралии, а не из США. О, и она на самом деле студентка. А я просто притворяюсь ради спокойствия хрупкого сердца моей матери. — Разве можно считать международный опыт настоящим без хотя бы одного домогательства на работе, а? Элоди хихикает, но как только мы входим в зал, натягивает на лицо ленивую улыбку. Огибая столики, мы идем на террасу. Сегодня солнечно, и это смягчает декабрьскую прохладу. От свежего, морозного ветерка меня бросает в дрожь, но на террасе расставлены обогреватели, чтобы можно было есть на открытом воздухе. Я бы не хотела отморозить здесь себе пальцы, но, оказывается, куча людей очень даже не против этого. Я скучаю по теплым денькам в конце лета, когда только приехала сюда и могла отдохнуть в парке: взять с собой багет, сыр и таблетки лактозы, положить голову на накачанный пресс моего воображаемого парня и поразмышлять о бытие. Или просто в одиночку напиться дешевым вином. Все зависело от наиболее вероятного варианта, и если вам интересно, чаще всего это был номер два. Мы с Элоди относим восемь тарелок крок-месье к столику студентов колледжа и обновляем их кофе с молоком и воду. Как только они концентрируются на еде, параллельно выполняя еще семьдесят пять тысяч разных дел, я оглядываю свои столики. В самом углу спиной ко мне сидит новый клиент. На краю его стола лежит простая бежевая папка, из которой выглядывает белый лист, и мужчина с серебряными часами на запястье беспокойно постукивает по ней своими длинными пальцами. Он одет в черный костюм, что для нашего кафе не редкость. К нам заходят как студенты колледжа, так и успешные бизнесмены, а иногда и сотрудники больницы, которая находится чуть дальше по улице. Хотя они обычно берут еду с собой. На полу у его ног стоит поношенный кожаный портфель. Наверняка он успешный бизнесмен, и возможно, слегка со странностями: хороший костюм, дорогие часы и старый портфель, словно из секонд-хенда. Осматриваю свою униформу: черные брюки и белую блузку на пуговицах. Не понимаю, почему кто-то решил, что белый цвет — это хороший вариант для сферы обслуживания. К концу смены на моем рукаве постоянно остается какое-нибудь пятно, и сегодня я, разумеется, уже обзавелась красно-оранжевым потеком в форме дилдо на левой груди, в нескольких сантиметрах от бейджика. Афродизиак? Видимо, так. Но с потеком уже ничего не поделать, я у стола Успешного Бизнесмена, а поход в туалет, чтобы вывести пятно, займет драгоценные минуты, за которые мои потенциальные чаевые уменьшатся. — Bonjour , здравствуйте. Мне удается произнести эти два слова весело и жизнерадостно. Мужчина перестает постукивать пальцами, отрывает взгляд от меню и поворачивается ко мне. И в те короткие мгновения между моими словами и тем, когда наши глаза встречаются, я впитываю каждую черточку его лица. Он буквально самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела. Словно одна из луврских скульптур вдруг ожила и спонтанно решила перекусить здесь, в этом самом кафе. Его темные волосы аккуратно зачесаны на бок, отчего элегантно ниспадают на лоб. Именно перед такими мужчинами я по какой-то причине всегда попадаю впросак. Брови у него дугообразные, точно злодейские, скулы высокие и острые, как у модели. Губы чувственные и мягкие. Будто в насмешку они так манят их поцеловать. Челюсть точеная, квадратная, с легкой щетиной. Он — совершенное произведение искусства, которое так и хочется трахнуть. И каждая жаждущая клеточка моего тела соглашается с этой оценкой. Его живые, ярко-голубые глаза встречаются с моими, и я мгновенно переношусь в пышные тропики. Буквально ощущаю песчинки между пальцами ног и шелест теплой океанской волны, ласкающей щиколотки. Хотя нет, погодите, это просто чей-то сбежавший крошечный пудель использует мою ногу как пожарный гидрант. — Какого… Эй, я же не дерево! Я легонько отталкиваю собачку ногой, и она теряет равновесие. Качается и заваливается на бок, как пьяный моряк, вылизывает себя (опять же, как пьяный моряк), затем вскакивает и тявкает на меня. Тут подбегает какая-то женщина, бросает на меня злобный взгляд, словно я в чем-то виновата, подбирает эту собачку размером с крысу, подносит прямо к лицу и, драматично воркуя, позволяет той себя облизать, а точней, облизать свои губы. — Он только что вылизывал свой пенис, — замечаю я. Да, Реджи, тебе обязательно было нужно произнести это неуместное замечание вслух! Ожившая Скульптура Мужчины скрывает смешок за покашливанием. К счастью, женщина, похоже, меня не слышит, так что мое унижение ограничивается посмеивающимся мужчиной. Женщина надменно возвращается к своему столику, засовывает собачку в обратно сумку и ставит ту на пол. Люди частенько втихую проносят сюда своих собак в сумках. Я, конечно, не против создания благоприятной среды для домашних животных, но быть для них туалетом мне как-то не хочется. Я поворачиваюсь к самому прекрасному мужчине во вселенной и к своему удивлению произношу слова четко, а не как набор бессмысленных невнятных звуков. — Мне так жаль. — Качаю головой. — Je suis tres … Он останавливает меня взмахом руки. — Можно на английском. О боже! Его голос сладкий, как шоколадный круассан, и глубокий, как Большой каньон. Но знаете, что самое лучшее? Британский акцент. Он мог бы целый день напролет зачитывать шепотом пункты из полиса автострахования, и для меня это было бы раем. Мужчина говорит что-то еще, но я улавливаю лишь тембр его голоса, а не слова. — Извините, простите, но я не поняла. Не волнуйся, Реджи. Держи себя в руках. И не предлагай вместо аперитива себя! — Если хотите привести все в порядок перед тем, как принять заказ, я подожду. — О! Точно! Конечно! Я опускаюсь на корточки и достаю из передника салфетку, собираясь вытереть место, где напрудила собачка, но все уже впиталось в покрытие, а также в мой носок и ботинок. — Я имел в виду вас, а не пол. — Британская Скульптура Мужчины нежно проводит кончиками пальцев по моей руке, отчего мое сердце делает сальто и ныряет прямиком в пах. — Если вам нужна минутка, я подожду. Мои соски напрягаются, а внизу живота все невольно сжимается. Я стою перед ним чуть ли не на коленях. Могу юркнуть под стол, и никто ничего не заметит. — Все нормально. Я в порядке, — сипло отвечаю я, вставая. — В полном. — Правда? — скептически переспрашивает он. Где-то в глубинах сознания мелькает мысль, что он , возможно, не хочет, чтобы его обслуживал человек, от которого пахнет мочой, но я уже здесь и могу принять заказ. — Еще никогда в своей чертовой жизни не была так уверена, — непроизвольно произношу я с фальшивым британским акцентом. Мужчина слегка склоняет голову набок, уголки его губ приподнимаются, а возле глаз собираются морщинки. Господи, помоги мне, даже его недоумевающий взгляд восхитителен. — Я не высмеиваю ваш акцент. Такой великолепный. Ваш акцент, в смысле. И вы тоже. — Я машу руками как ненормальная. — Прекрасны, как ваш голос. Просто… как только я слышу британский акцент, то мысленно тут же сама становлюсь англичанкой, а потом такое вот вылетает из моего рта. Прошу прощения. Вы кого-нибудь ждете или будете обедать один? На тысячу процентов уверена, что мое лицо сейчас по цвету не отличается от помидора. Надеюсь, остальные посетители не обратили внимания на мой словесный понос. — Да, я кое-кого жду. — Он откидывается на спинку стула, и в его голубых глазах загораются искорки веселья. Зуб даю, рядом с ним женщины частенько теряют дар речи. Серьезно, быть таким привлекательным должно быть запрещено законом. Как рядом с ним кто-то вообще может работать? — Хорошо, конечно. Принести вам пока что-нибудь выпить? Он заказывает стакан «Перье» с долькой лайма. Невероятно, но слово «Перье» из его уст звучит еще бесподобнее, чем сексуальный британский акцент. Прежде чем проверить остальные столики, я несусь к своему шкафчику, чтобы найти запасную пару обуви, носков или еще чего, чем можно заменить мокрый кошмар, который сейчас на мне. К счастью, у меня есть кеды, которые я ношу на улице, они не особо подходят для обслуживания столиков, но на них хотя бы нет собачей мочи. Носков, увы, нет, не люблю ходить без них, но повторюсь: все лучше, чем то, что сейчас… Помыв руки, я возвращаюсь в обеденный зал и тут же вижу, как Горячий Британец встает, чтобы поприветствовать свою спутницу. — Ну разумеется, она красотка, — бормочу я, рассматривая ее стройную фигуру, роскошные темные волосы и длиннющие ноги в туфлях на каблуках, на которых я и стоять бы не смогла, не то что ходить. Наблюдая за ее движениями, неосознанно шевелю пальцами в своих кедах. Держу пари, у этого парня все вечера забиты свиданиями. И меня бесит то, что я тоже не прочь куда-нибудь с ним сходить. Более того, я бы не отказалась от такой возможности, даже зная, что буду одной из многих женщин, которые ловят каждое его слово. Смею предположить, что у него самомнение размером с Канаду. С такими-то идеальными физическими данными иначе и быть не может. Я дожидаюсь, когда он пододвинет женщине стул и займет свое место, а затем приношу «Перье» и спрашиваю, желает ли его спутница что-нибудь выпить. Она заказывает бокал красного вина, после чего тянется через стол и накрывает руку британца ладонью. — Ты уже решил, что закажешь, Гораций? — спрашивает она с милым французским акцентом. Гораций? Это имя ему совсем не идет. Давид, Микеланджело, да Винчи, даже Господь Всемогущий подошли бы гораздо больше. — Наверное, фирменное блюдо. — Он вытягивает руку из-под ее ладони и переводит свои ярко-голубые глаза на меня. — Что вы порекомендуете, Реджи? На какое-то мгновение я теряюсь в догадках, как он узнал мое имя, но затем вспоминаю, что на мне бейджик… как и каждый божий день на работе. — Крок-минет, — морщусь, — крок-месье очень популярен. — Сами пробовали? — ухмыляется он. Его спутница, очевидно, не расслышала мою оговорку. — Слишком много углеводов, — бормочет она, содрогаясь в своем маленьком — реально крошечном — черном платье. Понятия не имею, как можно носить такое в лютый холод, но, полагаю, будь у меня свидание с этим мужчиной, я наверняка тоже явилась бы полуголой, просто чтобы потом быстрее раздеться. Я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Франция — страна углеводов. Это рай из багетов и сыров. Диета здесь — кощунство. Ну, по крайней мере, так должно быть. В итоге подруга Горация заказывает салат «Нисуаз», но без картофеля, соуса, оливок, анчоусов и бекона. — Значит, только латук, помидоры и яйца? — прищурившись, уточняю я. — Ах, нет, и без яиц. Гораций заказывает каких-то членистоногих. Скорее всего, просто чтобы произнести слово «член», не выглядя при этом явным извращенцем. Странно, но на протяжении всего обеда он украдкой поглядывает на меня. Или же мои органы чувств слишком обострены, потому что я успела перед ним облажаться. В какой-то момент я замечаю, что Гораций постоянно отодвигает полы пиджака. Сначала мне кажется, что он поверяет телефон, но затем я понимаю, что это гребаный пейджер. — Как думаешь, что у них там происходит? — Полируя серебро, Элоди подбородком указывает на Горация. Парочка уже закончила есть и вот уже десять минут просто сидит за столиком. Я предложила им еще выпить, но оба отказались. Наконец сексуальная стройная француженка берет клатч и пиджак. Они оба встают, целуют друг друга в щеки, и она плавной походкой покидает кафе. — Без понятия. Но у этого парня есть пейджер. Я заворачиваю серебряные приборы в чистые льняные салфетки, которые пахнут отбеливателем и въедливым запахом кухни. — Ого. Это же прошлый век. — Не говори. Кто сейчас пользуется пейджерами? Кроме пожарных и сутенеров. Мы на секунду перестаем заворачивать приборы и переглядываемся. — Он явно не пожарный. У него слишком ухоженные руки. — Точно. Да и кто тушит пожары в костюме? — пожимает плечами Элоди. — Может, он связан с эскортом? — Красивый термин для занятия элитной проституцией. Однако это не объясняет, для чего ему старый кожаный портфель. Что он там прячет? Смазку и презервативы? Едва я собираюсь принести ему чек, как через кафе на террасу проходит еще одна женщина. И конечно же, направляется прямо к Го. Да этот парень явно высококлассный бабник. — Черт, та другая женщина ушла… сколько, минуты три назад? Хотя чему здесь удивляться. Он до ужаса привлекателен, наверняка сам это знает и уверен, что честность, верность и моногамия — не для него. Безрассудно, но я все равно переспала бы с ним. Чисто из нездорового любопытства — просто чтобы увидеть, как выглядит его лицо во время оргазма. А потом хранила бы это в памяти до глубокой старости. Обязанности зовут проверить столик и принять заказ у новой спутницы Го. Я неторопливо подхожу и спрашиваю, принести ли им что-нибудь выпить. У этой женщины тоже есть акцент, но, кажется, шотландский. — Кофе и десерт? — спрашивает Го, рассматривая пятно на моей блузке. — Я буду только кофе, черный, пожалуйста, — отвечает женщина, не отрывая взгляда от телефона. Кто знает, может, записывает в расписание свой следующий звонок в службу эскорта. — Один кофе, черный. Как ее душа. — Принести вам десертное меню? — Я выгибаю бровь, глядя на Го. Как же бесит, что я до сих пор нахожу его безнадежно сексуальным, даже несмотря на то, что он определенно бабник и, вероятно, сутенер. — Не нужно. Лучше скажите, какой у вас любимый десерт? — Он подается вперед, заглядывая мне в глаза. — Мой любимый десерт? — повторяю я, косясь на темноволосую Барби, которая сидит напротив и даже украдкой не пялится на него. Он точно ее сутенер — без вариантов. — Да, Реджи, какое у вас любимое лакомство? Его спутница бросает на нас короткий взгляд и, ухмыльнувшись, снова утыкается в телефон. Что, черт подери, здесь происходит? — Наверное, шоколадный пудинг. — Тогда мне его и эспрессо, — подмигивает он, завершая беседу. Через какое-то время приношу им заказ и оставляю наедине обсудить то, что обсуждают сутенеры и эскортницы за чашечкой кофе. Быть может, венерические заболевания? Или скидки? Оплати час с шотландской Барби и получи французскую красотку за полцены! Спустя двадцать минут из кафе уходит и Темноволосая Шотландская Барби. Я выглядываю из-за угла, чтобы узнать, не пора ли принести счет Го за его спаренную встречу с эскортницами. Нахмурив брови, он стоит с пейджером в руке. Затем достает из кармана бумажник, бросает на столик несколько банкнот, перекидывает через плечо лямку портфеля и с потрясающей грацией перемахивает через чертов кованый забор, приземляясь на брусчатую мостовую. После чего срывается с места, будто за ним гонится сама Смерть. Я спешу на террасу, высматривая на оживленной улице его удаляющуюся фигуру, но он уже слился с толпой. Забираю со столика деньги, пока их не утащили, затем сверяюсь со счетом, и оказывается, что Го оставил недостаточно. Не хватает трех гребаных евро. Вот же сексуальный сукин сын. Го кинул меня, и не только на чаевые. Никогда не доверяйте сутенеру. Глава 2 Гораций Давайте сразу расставим все точки над «и»: я совсем не подонок. Во-первых, я бы скорее отгрыз себе руку, чем ушел из кафе, не оставив чаевых — в переносном смысле, конечно. Хотя именно так я и сделал: ушел из кафе, не оставив чаевых, но лишь потому, что знал, что вернусь и все восполню, как только решу проблемы на работе. Во-вторых, я не из тех, кто встречается с двумя девушками одновременно, да еще в один день. По правде говоря, я вообще не из тех, кто с кем-либо встречается. Будучи закоренелым холостяком — или неисправимым Казановой, как постоянно называет меня моя мать, — я выбираю женщин, как стоматолога: она должна знать, что делать со ртом, и предоставлять мне нечастые, стерильные встречи. На эти же два свидания я согласился в угоду своей младшей сестренке Юджине — да, я не единственный член семьи с именем, которое напрочь убивает либидо. Моя двадцатичетырехлетняя родственница сейчас путешествует по Азии, и там она наткнулась на предсказательницу, которая сказала ей, что ее единственный брат встретит любовь всей своей жизни сегодня. Двадцать третьего декабря. Так совпало, что у Юджины сегодня еще и день рождения, и в этот раз она попросила в подарок не эппл-вотч, неоправданно дорогой парфюм или одного из братьев Хемсворт — кстати, для справки: я не одобряю торговлю людьми и сразу же отказал сестричке, — а пожелала разрешить ей устроить мне пару свиданий, поскольку предсказательница была, как она выразилась, «немного чокнутой, но на удивление убедительной». Скрепя сердце, я согласился. Я знал, что из этого ничего не получится. Я уезжаю из Парижа через две недели, когда у меня истечет срок аренды и здешнее отделение моей кампании «Horace at Bamfield Holdings» твердо встанет на ноги. Не могу дождаться, когда вернусь в свою квартиру в Найтсбридже. Скучаю по индийской еде в конце квартала, своему маршруту для бега и даже по швейцару Джо. Как бы то ни было, Юджи не смогла определиться между двумя девушками, которых нашла на сайте знакомств для молодых, привлекательных профессионалов. Я решил пойти ей навстречу и согласился встретиться с обеими. Непризнанный святой? Да, думаю, вы можете назвать меня так. Наверное, не стоит говорить, что оба свидания обернулись сплошной катастрофой. Французская модель оказалась сущей занудой. Таких следует вербовать для пыток террористов при сложных расследованиях: «Давай я расскажу подробнее о своей коллекции обуви». «Откровенно говоря, дорогуша, если это не шпильки на пятнадцатисантиметровом каблуке и не единственное, что на тебе надето в спальне, мне совершенно не интересно». Шотландский геолог была интересной, но со странностями. Она объяснила мне во всех красках, почему лох-несское чудовище существует, а как только поняла, что я не собираюсь жертвовать на его поиски ее фонду «Найди меня», тут же слиняла. По иронии судьбы я действительно встретил интересную девушку в том кафе на углу. Чудаковатую, слегка рассеянную американскую официантку, которая выглядела и разговаривала так, будто вышла прямиком из романтической комедии 90-х. Представьте сочетание умения попадать в комичные ситуации Дженнифер Энистон с ослепительной улыбкой Джулии Робертс. Чего уж скрывать: у меня давняя любовь к обеим актрисам, особенно к Энистон периода «Друзей». Плюс ко всему, моя дорогая сестрица с жутковатой точностью подобрала кафе с террасой, как в фильме «Красотка» — что поначалу меня разозлило, — и в итоге я понял, что уделяю куда больше внимания официантке, чем обеим своим спутницам. Даже подозрительное пятно в форме пениса на блузке и собачья моча на ногах не ослабили ее сияния. Она светилась, точно маяк. Теплая, мягкая и необычайно близкая для незнакомки. Каждый раз, когда она заговаривала, у меня появлялось странное ощущение, что я соскучился по ее смеху, мыслям, словам. Отчего я начал подозревать, что у меня легкое сотрясение мозга. Иначе с чего бы мне скучать по тому, с чем я раньше никогда не встречался? До сегодняшнего дня я не верил в судьбу. Нельзя влюбиться без оглядки в того, с кем перекинулся лишь парой фраз, особенно учитывая, что я был на свидании не с одной, а с двумя женщинами. Но теперь это не кажется таким уж невозможным, потому что в момент, когда наши взгляды встретились, весь мир сузился вдруг до нее одной, редкой жемчужины среди пустышек. Не знаю, как рационально объяснить, но я ощутил непреодолимое желание узнать ее ближе. Я терпеливо ждал, пока шотландка уйдет, чтобы попросить у Реджи номер телефона, но потом получил сообщение о том, что премьер-министр Великобритании подал в отставку, и рынок обвалился. Мне пришлось нестись обратно в офис, чтобы убедится, что активы моих клиентов не обесценились вместе с ним. И вот теперь, четыре часа спустя, я снова здесь, в этом маленьком кафе, распихиваю локтями вечернюю толпу уставших офисных работников, утомленных пользователей «тиндера» и беспрерывно курящих начинающих поэтов. Наткнувшись на первую попавшуюся официантку, нетерпеливо дергаю ее за фартук. Она разворачивается, но на ней угги, а не кеды, которые я так надеялся увидеть, ее лицо в форме сердечка, а светлый хвостик раскачивается из стороны в сторону. Нет тех чарующих каштановых волос с клубничным оттенком, которые мне хотелось пропустить сквозь пальцы. И губы у нее не такие мягкие и пухлые, а глаза не яркого оттенка сапфира. — О, а вот и скупой британец! — с ходу приветствует она меня с австралийским акцентом. — Зачем явился во второй раз за день? Забыл предъявить купоны на скидку? Провожу рукой по волосам, внезапно взволнованный тем, как сильно мне хочется увидеть ту незнакомку. — Американка Реджи… Она еще здесь? Официантка недовольно кривит губы и цокает языком. — Она ушла минут десять назад. Наша смена закончилась. Я просто жду еду. Проклятье! Подумываю попросить расписание смен Реджи, но быстро понимаю, как ужасно стремно это прозвучит. Может, если я приду завтра, будет не так неловко. Как бы то ни было, вопрос с чаевыми стоит решить прямо сейчас. Недодав ей три евро, я поступил некрасиво — я посчитал в уме и понял, что мне не хватит денег для оплаты наличными, даже не глядя на счет. Достав из кармана бумажник, вынимаю двадцать евро и передаю их австралийке. — Это что? — Всего лишь чаевые. — Ладно, поверим, — ухмыляется австралийка, пряча деньги в карман черного фартука. — Ты всегда так некрасиво поступаешь с обслуживающим персоналом? — Только когда начинает штормить европейскую фондовую биржу. — Уважительная причина, дружок. Мы оба замолкаем. Она что-то обдумывает, покусывая нижнюю губу, а потом указывает подбородком на парк через дорогу. — Знаешь, после смены она любит выпить в парке, параллельно лопая «лактейд» и поедая камамбер, который не переваривает. — На улице чертовски холодно. Австралийка пожимает плечами. — Ну, она из Миннесоты, поэтому холода не боится. Судя по ее рассказам, там холоднее, чем на вершине Эвереста зимой. Для нее это наверняка как благодатный весенний денек. В общем, ты можешь застать ее, если… Не дожидаясь, пока она договорит, я выбегаю из кафе. И, хвала небесам, вскоре нахожу Реджи в парке. Одетая в широкую парку, шерстяную шапку, шарф и перчатки, она лежит на покрывале в красно-белую клетку рядом с празднично украшенным деревом, потягивает прямо из упаковки вино и, пока от ее дыхания образуются ленивые белые облачка, покачивает головой в айрподсах, из которых доносится музыка. Я узнаю «Pictures of You» группы «The Cure». И это моментально возносит Реджи от простого любовного интереса до божества. Я приседаю рядом на корточки, глядя, как она покачивает головой с закрытыми глазами. Когда она их распахивает, нащупывая на покрывале очередной кусочек сыра, из ее рта вырывается возглас. С опозданием понимаю, что нахожусь всего в паре сантиметров от ее лица. — Какого черта! Го? Это ты? — Что, прости? — Я моргаю. — Тебя зовут Го. — Она вынимает из ушей айрподсы и бросает их на покрывало. Я нахожусь за невидимой границей — за краем покрывала — на темной траве, от которой слегка пахнет дождем, землей и собачьей мочой. В голове мимолетно мелькает вопрос, какая доля этого запаха исходит от парка, а какая от ее ноги. — Я Гораций, — поправляю я. — А ты — Реджи. Не знаю, зачем я ей это говорю. Уверен, она отлично знает, как ее зовут. — Реджина. — Она пренебрежительно машет рукой, словно признаваясь в постыдном грехе. — Но все зовут меня Реджи. — Извини, что убежал, не оставив чаевых, Реджи. — Всматриваюсь в ее лицо в надежде найти там такое же дикое обаяние и детское озорство, которое заметил в ней во время своих неудачных свиданий. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, она иронично выгибала бровь, как бы говоря: «Серьезно, это и есть твоя жизнь?» На что мне хотелось ответить: «Нет, даже близко». Но пока ее лицо выглядит серьезным, без лишних эмоций. Она насторожена. Но ее можно понять, ведь я помчался за ней, как дикарь. — У меня возникло неотложное дело на работе, но вот, держи. — Протягиваю ей двадцать евро, ведь объяснять, что оставил чаевые ее австралийской приятельнице как-то неловко и столь же по-джентельменски, как не уступить пожилому место в метро. — Как… — она берет банкноту, растеряно глядя на нее, — романтично? — Я умею быть романтичным, — уверяю ее. — У тебя точно море опыта, — бормочет она. Думаю, я это заслужил. — Позволь угостить тебя бокалом вина, — предлагаю я, сверкнув извиняющийся улыбкой. Похоже, на любовном фронте у меня намечается улучшение. Двухнедельный роман с шикарной американкой — не самое страшное, что может случиться со мной до отъезда в Лондон. К тому же я смело смогу сообщить Юджи, что честно пытался наладить свою личную жизнь. — Серьезно? — Реджи задумчиво постукивает себя по подбородку. — Твое увлечение свиданиями уже напоминает зависимость. Это будет твое третье свидание за сегодняшний день, если я соглашусь. — Слово «свидание» она заключает в воздушные кавычки. — Не слишком ли дорогая привычка? Азартные игры и то кажутся менее затратными. У меня вырывается смешок. Скорее даже фырканье, и я качаю головой. — У меня нет зависимости от свиданий. — Значит, ты мазохист? — интересуется Реджи. Снова качаю головой. — Обычно я не хожу на свидания. — Все, я тебя раскусила. Ты сутенер. — Ее глаза округляются. Они сверкают, как редкие бриллианты — голубые с золотистыми крапинками, словно небо, окрашенное закатом, когда перед наступлением ночи на нем появляются звезды. Господи! Она превращает тебя в размазню, а ведь ты еще даже с ней не переспал. Стоп. Сутенер?! — Ты сейчас назвала меня сутенером? От долгого сидения на корточках у меня уже горят икры, но сдаваться — не вариант. Реджи кивает. — А почему еще у тебя имеется пейджер, и ты встречаешься с красивыми девушками, носишь костюм и разбрасываешься наличкой? — парирует она, вздернув бровь. — Потому что я бизнесмен, — невозмутимо отвечаю я, — который был вынужден пойти на свидание, чтобы успокоить свою деспотичную младшую сестру. — Оу. — Она склоняет голову набок. — Похоже, я поспешила с выводами. — Юджи попросила на день рождения подарок — чтобы сегодня я постарался познакомиться с женщиной. По ее словам, именно сегодня я должен встретить любовь всей своей жизни. — Тогда чего же ты болтаешь со мной? Тебе лучше продолжить поиски, потому что те два свидания почили преждевременной смертью, — произносит она так серьезно, что я не знаю, рассмеяться мне или обидеться. Поняв, что я обречен сидеть на корточках до конца тысячелетия, если так захочет Реджи, принимаю рискованное решение — устраиваюсь на краю ее покрывала. Она наблюдает за мной, ее симпатичный ротик протестующе приоткрывается, но — о чудо! — моя нимфа не возражает. — Учишься этот семестр в Париже по обмену? — выдвигаю я предположение. Она пожимает плечами. — Типа того. — По-моему, на этот вопрос точно можно ответить «да» или «нет». — Тогда «нет», но все думают, что «да». Поэтому «типа того». Интересно. Я собираю картину ее жизненных обстоятельств, ее самой , пазл за пазлом, неуклюже склеивая их и желая еще. — Сбежала от семьи? — Не-а. — От парня-абьюзера? Она закатывает глаза. — Я тебя умоляю. Ухмыляюсь. Что-то мне подсказывает, что Реджи способна постоять за себя. Нет, в Париж ее привел точно не страх. Наклоняю голову, рассматривая ее лицо, от которого у меня нет сил оторваться. — Тогда что привело тебя сюда? — спрашиваю я. — Что? Думаешь, я просто так все тебе выложу? Разве ты не должен сначала угостить меня вином или ужином? Те девушки хотя бы ланч получили. — Генриетте досталось лишь кофе, — возражаю я. — Гораций и Генриетта. Уверен, что не хочешь дать ей шанс? Ваши имена одинаково нелепы. — Нет, спасибо, — смеюсь я. — Возвращаясь к сути, я обещаю кормить тебя всю следующую неделю, если ты согласишься мне рассказать, — быстро добавляю следом. — Две недели, если расскажешь всю правду, без утайки. Вообще переговорщик из меня первоклассный, но, чувствую, с этой девушкой я добровольно проиграю все свое имущество и большую часть сбережений. Она мило морщит носик, обдумывая мое предложение. — Соглашайся, — уговариваю я. — Через две недели я уезжаю. Скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Договор аренды истекает к Новому году, так что сейчас самое время для небольшого романа. Ее голубые глаза с золотистыми искорками встречаются с моими, и мне приходится крепко взять себя в руки, чтобы успокоить пульс. — Я ищу своего отца, — признается она тихим шепотом. — Вот как? — спокойно спрашиваю я, отклоняясь назад. Она начинает собирать свои вещи — наушники, корзинку с сыром и виноградом и маленькую сумочку. Я задел ее за живое. — Честно говоря, пока результат нулевой. Я знаю только его имя, а найти нигде не могу. Я бы наняла частного детектива, но, увы, несмотря на расхожее мнение, что официантки, работающие неполный день, хорошо зарабатывают, у меня нет лишних денег, так что поиски продвигаются медленно. Мне тотчас хочется оплатить ей частного детектива. А следом — хлопнуть себя по лбу за мысль о таком предложении. Я и без того веду себя, как богатый папик, и Реджи наверняка оскорбится, если я предложу. — Сколько тебе лет? — спрашиваю я. — Двадцать три. А тебе? — Тридцать. Это будет проблемой? — Не знаю. А должно? — Она приподнимает бровь. Понятия не имею, о чем мы сейчас говорим, но мне это нравится и ужасно не хочется услышать от нее окончательное «нет». Я смеюсь. — Ты бы выпила с тридцатилетним? — Возможно. Если он не забудет оставить нашему официанту на чай. — Как насчет ужина с тридцатилетним? Имей в виду, что бы мы ни делали, каждый платит сам за себя, — шучу я. Реджи сверкает одной из тех улыбок, что я видел ранее, во время ее смены. Улыбкой, от которой мир вокруг нас исчезает, а температура поднимается градусов на десять. — А этот тридцатилетний будет держать свои руки при себе? — Даю слово скаута. — Я поднимаю три пальца. — Очень жаль, — огорчается она, и мы вместе смеемся. — В таком случае, — я протягиваю ей руку и помогаю подняться, — ужин за мной. — Отлично, а я отвечаю за десерт, — щебечет она. Я ухмыляюсь, еле сдерживаясь, чтобы не сболтнуть лишнего. Ты и есть десерт, дорогая. С Рождеством меня! *** Через час мы сидим у меня дома. Реджи методично выбирает сыр из пиццы, которую мы заказали. Я хотел пойти в какое-нибудь изысканное кафе, чтобы показать Реджи все прелести Парижа, но у нее, как оказалось, были другие планы. — Я просто хочу посидеть босиком и спокойно поесть в укромном местечке, — сказала она. Так мы оказались сидящими на моем мраморном полу и распивающими бутылку шампанского, которую мне подарил клиент. Я решил, что наконец пришло время открыть ее. Бокалы нам не понадобились, мы пьем прямиком из бутылки. Реджи рассматривает мою квартиру на улице Сен-Дидье — изящную мебель с вельветовой обивкой кремового цвета, позолоченную люстру и кухню, от которой любой повар с мировым именем пришел бы в восторг. Взгляд Реджи останавливается на небольшой террасе с железными перилами, в которую переходит гостиная. Ее заинтересовывает не дорогущая мебель, престижность района или странноватая статуя собаки у камина, которая, скорее всего, стоит дороже, чем органы на черном рынке. Нет. Ее привлекает ослепительный вид. Ряды старых зданий, прелестные бутики, украшенные к Рождеству, и фонари, увитые гирляндами и создающие романтическое настроение. — Как зовут твоего отца? — спрашиваю я, откусывая кусочек пиццы. — Дрог. Дрог Лапенус. Она сказала «трогать пенис»? Я точно должен переспать с этой женщиной, ради нас обоих. А то у меня уже слуховые галлюцинации начинаются. — Как-как? Ты будешь кончать еще, еще и еще. — Дрог Лапенус. Так зовут моего отца. Он был бизнесменом, занимался темными делишками, и ему пришлось бежать из Америки, чтобы не угодить под суд. На него уже вышла налоговая служба. Думаю, он решил бросить нас с мамой и вернуться в Париж. И скорее всего, сменил имя, чтобы залечь на дно. Иначе как бы он вообще выбрался из Америки, верно? Я думаю так же. Нужно быть очень смелой и целеустремленной, чтобы решиться отправиться через полмира на поиски отца, который, по сути, бросил ее и семью. Она снова оглядывается, и вдруг начинает выглядеть очень ранимой. Как юная и потерянная девушка, коей она и является, несмотря на внешнюю беззаботность. Под ее неоцененной, поражающей красотой скрывается уязвленная, стойкая девушка, которую я отчаянно пытаюсь понять. Я хочу знать, что ее раздражает, что вдохновляет, завораживает, провоцирует. Черт, она так очаровательна, что я хоть сто лет слушал бы, как она говорит о туфлях, и дал бы денег на любую ее причуду, даже если б они понадобились на операцию по добавлению маленьких хэллоуинских глазок на каждый сантиметр ее лба. Она меняет тему разговора. — Тебе нравится быть менеджером хедж-фонда? Я пожимаю плечами. — Это то, чем я занимаюсь. — Значит, нет, — усмехается она, откусывая пиццу. — У тебя есть хобби? — Я помогаю своему пожилому соседу делать керамические вазы. Каждую субботу он продает их на рынке неподалеку. Этим я занят, когда не работаю. — Как мужественно, — дразнит она, поигрывая бровями. — Поверь, я достаточно уверен в своей мужественности, — ухмыляюсь я. — Ну конечно. — Можешь проверить сама. — Это часть услуг твоего сутенерского бизнеса? — Наш девиз — мы стремимся доставить максимальное удовольствие . — Я сверкаю улыбочкой мерзкого торговца автомобилями. Она смеется, и ее смех отдается у меня в груди. — Что у тебя на уме? — смеется она. Она сообразительна, умна как дьявол и столь же очаровательна. Я не могу вспомнить, когда в последний раз женщина так сильно меня привлекала. — Все. Я откладываю пиццу, наклоняюсь и, положив ладонь ей на затылок, привлекаю к себе. По сравнению со мной она такая миниатюрная. Ее дыхание ускоряется, а кожа становится горячей. Я слышу мягкий стук, с которым ее кусок пиццы падает на картонную коробку между нами. Что-то меняется в атмосфере. Она становится плотной, напряженной, тяжелой. — У меня на уме все, Реджина Лапенус. Она резко вдыхает, когда я, загипнотизированный ее пухлыми губами, большим пальцем приоткрываю ее розовый рот. Как же здорово он будет смотреться на моем… Парень, полегче. — Если ты прямо сейчас на меня не запрыгнешь, я сделаю это сама. Просто решила проговорить это вслух, — предупреждает она. У меня вырывается низкий, хриплый смешок, после чего мой рот обрушивается на ее губы, срывая сладкий поцелуй, который уже меня ждет. Она впускает в рот мой язык, и я со стоном беру ее щеки в ладони, тянусь к ней, чтобы быть еще ближе. Раздается тихий звук, словно мы что-то раздавили, и взглянув вниз, мы обнаруживаем, что моя рубашка «Прада» перепачкана жирным соусом от пиццы. — Отлично, теперь не я одна пахну и выгляжу так, словно провела долгий день на работе, — усмехается Реджи, ловит меня зубами за нижнюю губу и, дразня, тянет. Я чувствую, как в груди зарождается нечто… смех или восхищение. Или и то, и другое. Беру ее за руку и веду в душ. Сегодня мы будем пахнуть лишь моим органическим мылом за восемьдесят евро и сексом. Глава 3 Реджи Утром я и помыслить не могла, что в конце дня окажусь в квартире Не-сутенера-Го — будь я в Америке, я бы назвала ее пентхаусом, — где мы будем есть пиццу и целоваться. Мне даже плевать на помидорно-орегано-луковое дыхание с нотками чеснока, которое есть у нас обоих. Я знаю лишь то, что мы идем в его ванную, чтобы смыть с себя суету дня и два его предыдущих свидания, а также въедливый и ужасный запах жареного и собачьей мочи. Еще это значит, что мы скоро разденемся. Я определенно в восторге от такой перспективы. Скрещиваю пальцы в надежде, что то, что он прячет в штанах, соответствует всему остальному. Его ванная ничем не напоминает мою. Разве что полотенцами, висящими на сушилке. Стены отделаны белым мрамором с прожилками черного и золотого, а душевая кабина, наверное, больше, чем вся моя квартира. Стеклянная перегородка в капельках воды отделяет меня от рая. — О боже. Это лучше, чем спа. Я оставляю Го стоять на удивительно теплом мраморном полу, отодвигаю перегородку и вхожу в просторную душевую кабину. Кроме огромной — размером с летающую тарелку — насадки, расположенной в центре потолка, в стену встроены небольшие распылители и панель управления. На полке стоят в ряд три белых бутылочки и лежит серая мочалка. Еще там есть зубная щетка, зубная паста и чашка, которая выглядит немного странно, но какая разница. Я развожу руки в стороны и делаю поворот, но стен не касаюсь — вот, какая большая у него душевая. — Здесь можно устраивать вечеринки. Го цепляется пальцами за карманы и ухмыляется. — Разве не этим мы собирались заняться? Он прав. Я через голову стягиваю толстовку. Уходя с работы, я переоделась из униформы официантки в уличную одежду, но поскольку она лежала в моем шкафчике, то тоже пропахла не очень приятным ароматом кафе «Ла Пети». И совсем чуть-чуть — запахом старых кроссовок. Я бросаю толстовку на пол ему под ноги и тянусь к застежке бюстгальтера, слегка выгибая спину, чтобы мои девочки выглядели побольше. В моем бюстгальтере подушечки для объема, а груди совершенно обычные, но их скромный размер компенсируется тем, что они дерзко торчат. Гораций поднимает бровь. — Твоему стриптизу нужно музыкальное сопровождение? Я останавливаюсь — осталось расстегнуть последний крючок. — Ты точно не сутенер? — Практически стопроцентно в этом уверен. — Сексуальная ухмылка превращается в полноценную улыбку. — Видишь? Золотых зубов нет. — Может, у тебя съемная золотая капа, поэтому, когда нужно, ты сверкаешь белоснежной улыбкой. Инвестор хэдж-фондов днем, сутенер ночью. — Какое буйное у тебя воображение. — Гораций подходит к душевой кабине и поддевает пальцем ремень моих джинсов. — Снимай-ка их, чтобы я мог включить душ и помочь тебе избавиться от белья. Это звучит более соблазнительно, чем стриптиз, поэтому я соглашаюсь и позволяю ему утянуть меня обратно на мраморный пол. Я поднимаю подбородок, он опускает лицо, и наши губы встречаются. Разница в росте у нас довольно приличная — он очень высок, а я… нет. Мягкие подушечки его пальцев скользят по краю моего бюстгальтера, находят застежку и умело расстегивают последний крючок. Бретельки сползают с моих плеч, и я на шаг отступаю назад, что Горацию не очень-то нравится — судя по гортанному рыку, которой он издает. Поглаживая мышцы его груди, я присасываюсь к его нижней губе, после чего разрываю поцелуй. Что оказывается нелегко, потому что он продолжает искать мои губы. — Просто хочу освободить соски. — Правильно. Да. На свободу их. — Он позволяет мне чуть-чуть отстраниться, и я сбрасываю бюстгальтер на пол и ногой отталкиваю его подальше, чтобы не поскользнуться на скользком атласе и не запутаться в бретельках — да, такое уже неоднократно бывало. Гораций берет мои груди в ладони и вожделенно вздыхает, большими пальцами поглаживая соски. — Черт подери, Реджи, твои грудки — настоящее совершенство. Правая на самом деле чуть больше левой, но судя по тому, как зачарованно он на них смотрит, не думаю, что для него это имеет значение. — Спасибо. Он кружит пальцами по соскам, словно втирая в них крем, а потом безо всякого предупреждения наклоняется и агрессивно втягивает в рот правый сосок, одновременно ущипнув левый. — О черт! — вскрикиваю я, хватая его за волосы, и улыбаюсь, увидев, что безвозвратно испортила его идеальную прическу. Он на миг поднимает лицо: — Слишком сильно? — Нет, просто неожиданно. — Отлично. — Он переключается на левую грудь, засасывая и пощипывая теперь и ее. Пока он проводит тет-а-тет с моими грудями, у меня нет возможности раздеваться, но в конце концов он решает, что они получили достаточно его любви — по крайней мере, пока, — и со смачным звуком отпускает мой сосок изо рта. — Я готов взять уроки вокала и игры на гитаре, а также закончить курсы поэзии, чтобы написать оду их величествам твоим грудкам. И-и-и… он снова возвращается к изучению моего рта языком. Я искренне надеюсь, что после душа смогу узнать, какими еще талантами наделен его умелый язык. Пока мы целуемся, я начинаю расстегивать его рубашку, но, видимо, делаю это недостаточно быстро, потому что он резко дергает за свой галстук и, на мгновение разорвав наш поцелуй, стягивает его через голову. Мы боремся с последней пуговицей, и наконец оба оказываемся выше пояса обнажены. Одной рукой Гораций тянется к пуговице на моих джинсах, а второй — к своему ремню. — Нет. — Я поднимаю палец, и обе его руки взлетают вверх, словно я навела на него пистолет. Вид у него безумный и опустошенный. Я тыкаю себя пальцем в грудь. — Сначала я тебя. Он выгибает бровь, и медленная улыбка приподнимает вверх уголки его зацелованных губ. — Где же мои манеры? Дам, разумеется, пропускаем вперед. — Он указывает на свою ширинку. На нем черные брюки, которые скрывают любой потенциальный намек на то, что прячется под ширинкой. По крайней мере, пока. Кажется, у него там что-то довольно внушительное по размеру, но сказать точно пока что нельзя. Я скольжу взглядом вверх, по дорожке темных волос к его пупку — он, к слову, красивый — и дальше по его рельефному прессу до четко очерченных линий груди, широких плеч и восхитительно крупных бицепсов. Его тело так же идеально, как и лицо. Выше талии — точно. Пожалуйста, господи, пусть он окажется идеальным и ниже. Готовясь открыть завесу тайны, я делаю глубокий вдох и встряхиваю руками. — Выглядишь так, дорогая, будто готовишься к бою на ринге. — В голосе Го звучит смех, но еще я слышу легкую нотку волнения. Я тоже волнуюсь. Меня ужасно разочарует, если окажется, что его пенис короткий и толстый, как полбанки колы. Или еще хуже — тонкий, как карандаш. Я встречаю его веселый и чуть-чуть настороженный взгляд. — Извини. — Я призывно прикусываю губу и взмахиваю ресницами. Кажется, это срабатывает. Его взгляд темнеет, а я между тем расстегиваю пряжку его ремня и верхнюю пуговицу и тяну замок молнии вниз. Он резко выдыхает, когда я рывком стягиваю его брюки и боксеры. Чувствую себя как на открытии нового экспоната в Лувре. Который, если говорить честно, оказывается даже более впечатляющим, чем я надеялась. — Ох, блин, слава тебе, господи. Гораций приподнимает бровь, и я объясняю: — Было бы страшно несправедливо, если б такой идеальный мужчина, как ты, имел не самый выдающийся член. Если подумать, то законы природы должны быть не на твоей стороне. Никто не имеет права быть таким потрясающим и вдобавок иметь фантастически великолепный член. — Спасибо… наверное? — Он прищуривает один глаз, превращая утверждение в вопрос. — Можешь потрогать его, если хочешь. — Точно. Конечно. Я веду пальцем по гладкой коже у основания члена и следую по толстой вене до самой головки. Как и все остальные части тела Горация, его член и пах выглядят бесподобно. Мне нравятся даже его яйца, хотя обычно они странные, сморщенные и некрасиво болтаются. Я беру его член в кулак и провожу им по всей длине вверх. Слегка сжимаю его у головки, затем кружу большим пальцем по кончику и опускаюсь вниз. Он стонет, а потом его пальцы зарываются в волосы у меня на затылке. Он запрокидывает мое лицо, и наши рты сливаются в яростном поцелуе, словно мы действительно разогреваемся перед боем на ринге. Его вторая рука тяжело ложится на мою талию, следует по поясу джинсов и расстегивает пуговицу. На секунду я паникую, потому что весь день носила полиэстровые трусики и отбегала в них восемь часов, пока обслуживала клиентов в кафе. Полиэстер — самая ужасная, недышащая ткань за всю историю мира. — Давай зайдем в душ, — бормочу я, не разрывая поцелуя. — М-м-м… да, давай. Го дотягивается до панели управления на стене, нажимает несколько кнопок, и шум воды постепенно превращается в музыкальную интерлюдию. Похоже, будто на фоне играет «Prayers for Rain». И если у меня не галлюцинации… — Это «The Cure»? — Да. Гораций стягивает мои джинсы и трусики вниз по ногам, и я ногой отталкиваю их прочь. — Ты моя родственная душа в плане музыкального вкуса. «Disintegration» — мой любимый альбом. — Мой тоже. — На все времена. — Согласен. Похоже, его чокнутая сестрица и безумная предсказательница оказались в чем-то правы. Возможно, мы и впрямь предназначены друг другу судьбой. Я запрыгиваю на него, как коала на дерево, оборачиваю руки и ноги вокруг его мускулистого тела, и он, будучи идеальным во всем, подхватывает меня, даже не пошатнувшись. Как только мы заходим в душевую кабину, нас со всех сторон окружает вода. Упругие, горячие струи танцуют по моим рукам и ногам, а сверху нас поливает дождь из насадки. Я слезаю с него и оглядываюсь в поисках способов реализации моего плана. Который состоит в том, чтоб не дать его рукам опуститься ниже моего живота, пока я не приведу свое интимное местечко в порядок. Поскольку я умная, изобретательная и в данный момент сгораю от страсти, я тяну Горация к лавочке и, надавив на его плечи, заставляю сесть на нее. Его глаза оказываются на одном уровне с моей грудью, что очень кстати. Мне нужно, чтобы мои девочки его отвлекли. Пока он, постанывая, ласкает, посасывает и покусывает мою грудь, я снимаю с держателя на стене душевую насадку и включаю ее. Руки Го приходят в движение — одна хочет обхватить меня за ягодицу, а вторая определенно задалась целью проникнуть мне между ног. Я уклоняюсь от него, встав на колени. Держась за его бедро, располагаюсь настолько удобно, насколько это возможно, пока стоишь на коленях на кафельном полу. Сжав его член в кулаке, я встречаю его жаркий, почти дикий взгляд. Улыбаюсь и провожу языком по губе, после чего наклоняюсь и втягиваю его головку в рот, нежно посасывая ее и поглаживая языком. — Черт, Реджи, да… — Он нежно убирает с моей щеки мокрые пряди волос, потом со стоном накручивает их на кулак. — Покажи мне, на что способен этот твой миленький ротик. И пока я сосу его удивительно восхитительный член, я направляю душевую насадку себе между ног и смываю со своего естества восемь чертовых часов работы в синтетических трусиках. Уже почти твоя очередь , мысленно обещаю своему священному треугольнику, пока вода смывает все сегодняшние испытания, включая собачью мочу, пятна от еды и рабочий пот. Потерпи еще немного, сестричка . Глава 4 Гораций После того, как я кончил Реджи в рот — она жестами показала, что можно, и нужно заметить, достаточно энергично, словно дорожный регулировщик, — я вытер нас обоих полотенцем и открыл еще одну бутылку шампанского. Скорее бы мой член перезарядился, чтобы удовлетворить все ее ожидания. Мне уже не двадцать три, так что мне требуется несколько минут передышки, прежде чем я смогу подарить ей получасовой раунд секса. Я наполняю для Реджи бокал и уношу его в спальню, где обнаруживаю ее мирно посапывающей на постели. Как по сигналу, мой предательский член решает снова ожить и, пока я смотрю, как она спит с легкой улыбкой на нежных губах, все сильней набухает в моих домашних штанах. Ее длинные, загорелые ноги запутались в моих простынях. Она выглядит в моей спальне настолько уместно, что я уже не могу вспомнить, как здесь было без нее. Мне срочно нужно вставить свой член в одну из ее дырочек — на самом деле, в любую, я совершенно не привередлив, — и будь на ее месте другая, я бы уже разбудил ее и сообщил, что снова готов, но с Реджи я так не могу. Она заслуживает лучшего. Я сажусь на край кровати и смотрю, как она мягко посапывает. Оказывается, Реджи из тех, кто разговаривает во сне, что кажется мне раздражающим и даже немного пугающим. Точнее, казалось . В прошедшем времени. Потому что бормотание Реджи не пугающе, а очень мило. — Я… м-м… — С закрытыми глазами она ворочается среди моих наглаженных простыней. — Ton chien a fait pipi sur moi . Ваша собака пописала на меня. — Non, cela n’a pas de noix en elle . Нет, в нем нет орехов. Она начинает метаться, мотать из стороны в сторону головой и бормотать имя своего отца, и тогда я проскальзываю в кровать и, обняв ее со спины, прижимаюсь губами к ее волосам. Повторяю: я обнимаюсь с девушкой, с которой у меня еще не было секса. Пристрелите меня. Я уже не мужик. Что со мною случилось? Сам не заметив, я засыпаю и просыпаюсь через пару часов. На часах уже ночь. Комнату освещает лишь свет фонаря, который, проникая сквозь средневековые окна с витражными стеклами, окрашивает в разные цвета простыни. По моему телу движется вниз что-то влажное и горячее. Оно тянет мой член, пробуждая его, после чего начинает подниматься к груди. — Реджи? — неуверенно говорю я, приоткрывая один глаз. Полностью обнаженная, она сидит на мне верхом, зажав мою талию между бедер. Ее грудь, достойная поэмы в стихах, чуть подпрыгивает в такт ее рваным вдохам. — Пришло время расплаты, — хрипло произносит она, выглядя словно сексуальная женщина-Терминатор. С любой другой я бы вызвал полицию и до их приезда привязал бы ее к столбику кровати. Но волей-неволей я начинаю осознавать, что эта женщина может делать буквально все, что захочет, и я буду потворствовать ей. — Конкретизируй. Я хочу взяться за ее задницу и усадить себе на лицо, но обнаруживаю, что, пока я спал, Реджи привязала меня к спинке кровати. Ни. Черта. Себе. Я тяну запястья и, повернув голову, щурюсь, пытаясь понять, что Реджи использовала. Мои шнурки. У меня не хватает смелости сообщить ей, что они стоят как вся ее вчерашняя одежда, так что я снова поворачиваюсь к ней лицом и придаю ему невозмутимое выражение. Снова пошевелив руками, понимаю, что она привязала меня недостаточно крепко, но решаю не рушить ее милое заблуждение в том, что я полностью обездвижен. — Пришло время тебе доставить мне удовольствие, — говорит Реджи со своим странным английским акцентом. Наверное, она думает, что звучит роскошно и по-королевски, но на самом деле больше похожа на пьяную кокни с заплетающимся языком. И все же я нахожу ее сумасшедшинку раздражающе сексуальной. — Вперед. — Я бросаю ей вызов, сверкая волчьей улыбкой, которую она замечает даже несмотря на тусклое освещение. Ее глаза вспыхивают в темноте, и она проворно взбирается по мне и располагается у меня на лице. Я прижимаюсь к ней носом, провожу по ее щелке языком — полусонный, но уже полностью возбужденный. Она прекрасна на вкус. Такая сладкая, свежая. — Боже… — Я со стоном втягиваю ее клитор в рот и начинаю сосать. Она подается вперед и, громко постанывая, упирается в стену. — Неужели ты можешь быть еще более идеальной? — Быстрее. Она игнорирует мой комплимент, бесстыдно объезжая мое лицо. Я не могу сдержать улыбку. Что же мне делать с этой маленькой проказницей? Женись на ней, предлагает мой безумный внутренний голос. Одна только реакция твоей сестры будет стоить той головной боли, которую ты получишь, аннулируя брак. Я продолжаю вылизывать и посасывать ее клитор, а она продолжает стонать и просить дать ей еще, еще и еще . Я еле сдерживаюсь, чтобы не развязать хлипкие шнурки, схватить ее за задницу и полностью насадить себе на лицо, чтобы погрузить свой язык в ее естество еще глубже. Я снова и снова вторгаюсь в нее языком, и наконец она хватает меня за волосы, тянет за них очень сильно и кричит «Я кончаю!» так громко, что ее наверняка слышат даже в Брюсселе. Ее дрожащие бедра с силой стискивают мою голову, угрожая раздавить уши, и она стонет так волшебно и сладко, что может составить серьезную конкуренцию «The Cure». — Охренеть… — выдыхает она. — В жизни не кончала так бурно. Мой член, который до этой минуты помалкивал, позволяя моему языку творить свои чудеса, напоминает, что он тоже ожидает внимания, и я решаю устроить Реджи неожиданный, но приятный сюрприз. С постыдной легкостью освободившись от пут, я хватаю ее за задницу и переворачиваю на живот. Она издает удивленный писк — кажется, не протестующий, — и, требуя большего, ерзает и задирает задницу вверх. Я подкладываю ей под бедра подушки, после чего начинаю лихорадочно искать в тумбочке презервативы, одновременно стягивая штаны. — Это было так горячо… — бормочет Реджи. — Ты, наверное, самый сильный человек, которого я когда-либо встречала. Она то ли пьяна от эндорфинов, то ли встречала в жизни не так уж много мужчин. Но это неважно. Я не собираюсь спорить с ее заявлением. Я надеваю презерватив, прижимаю Реджи к кровати, положив ладонь ей на затылок, и погружаюсь в нее со спины. Ее шея выгибается от удовольствия, она закрывает глаза и в экстазе приоткрывает рот. — Да! Я вхожу глубже. — Черт побери! И еще глубже… Вот уж действительно черт побери , ведь она туже сигаретного фильтра. — Я так рада, что меня не было здесь в 1776 году, когда мы воевали с британцами. Я бы сдала собственную мать, чтобы покувыркаться с тобой. — Она хрипло смеется, и мой член в ней еще сильней набухает. Размеренно вторгаясь в нее, я наматываю ее шелковистые волосы на кулак. Она теплая, сладкая, гладкая, в ней есть все, что мне нравится в женщинах. И вдобавок она любит историю, как и ваш покорный слуга. Или у нее просто хорошая память на даты. Но что-то подсказывает мне, что мы, хоть и живем совсем разными жизнями, совместимы слишком во многом. Я решаю проверить свою теорию, пока уничтожаю одновременно ее вагину и ее саму для всех прочих мужчин. — А я сдаюсь тебе, как лорд Корнуоллис в Нью-Йорке, гарантируя твою независимость, — шепчу я ей на ухо, дразнящее покусывая его. — Ты хотел сказать, в Йорктауне, штат Вирджиния? — стонет она, и я вижу, что она хмурится из-за моей намеренной ошибки. — Западная Вирджиния или просто Вирджиния? — спрашиваю я. — Господи, это же было до Гражданской войны. Ее мышцы стискивают мой член, выдаивая его и наказывая меня. Все мое тело гудит от желания кончить в нее без резинки. С ней это будет, как получить все рождественские подарки за раз. Черт, возможно, это и станет моим подарком на Рождество в этом году. — Выходи за меня, — выпаливаю я, и мои яйца сжимаются. Какого. Хрена. Я. Только. Что. Сказал? Прежде чем услышать ответ, я переворачиваю Реджи на спину, забрасываю ее ноги себе на плечи и вхожу так глубоко, что впору удивиться, что я не проткнул ее внутренние органы. Она крутит в кулаках простыни и вскрикивает от удовольствия, запрокидывая лицо. — О боже мой, Го! — Реджи… Я весь дрожу. Нам нужно придумать псевдонимы для секса, потому что, клянусь, «Реджи и Го» звучит как название дурацкой утренней передачи, которую никто не хочет смотреть. — Я уже близко. — Насколько? Я тоже на грани, и кончить вместе было бы божественно. — Ближе, чем Британская империя к мировому доминированию в 1921 году. Черт. Она очень близко. Мы оба содрогаемся и одновременно стонем от наших оргазмов, после чего я падаю на ее хрупкое тело, накрывая его целиком. Наши конечности и влажные от пота тела переплетаются, сладко-солоноватый аромат секса парит над нами, словно ленивое облачко. Наши сердца бьются в едином ритме. Мои губы прижимаются к ее волосам. Я никогда в жизни не трогал ничего более мягкого. Я понимаю, что хочу эту женщину в своей кровати и завтра, и послезавтра, и через неделю, месяц и год… Двух недель недостаточно. Даже месяца мало. Все это и не укладывается в голове, и идеально укладывается, особенно когда я вспоминаю нелепое пророчество на свой счет и осознаю, что начал вдруг верить в судьбу. — Го? — Голос Реджи чуть хриплый — возможно из-за того, что я всем весом лежу на ней. — Да? — Две вещи. Первое: тебе нужно слезть с меня, пока я не стала плоской, как блин. Я переворачиваюсь, увлекая ее за собой, и, прижав к груди, осыпаю ее лицо поцелуями. — Сделано. А второе? — Насчет твоего вопроса. — Которого? — Про «выходи за меня». О. Сказанное во время секса нельзя воспринимать всерьез. Она сама заявила буквально, что ради секса со мной предала бы собственную страну. — Да? — Мой голос становится холоднее. Очевидно же: это была фигура речи. Зачем о том вспоминать? — Ты говорил серьезно? — Да, — слышу свой голос. Что ж. Видимо, это была не фигура речи. Все зависит от ответа Реджи. — В смысле, нет. — Я усмехаюсь, потом откашливаюсь. — Я не знаю, — наконец говорю. Четко, Гораций. Чертовски, блин, четко. — Я могу немного подумать? — имеет она дерзость спросить и прикусывает губу. Как будто у нас все серьезно. Как будто это по-настоящему. Как будто я когда-нибудь правда… — Конечно. — Я слышу в своем голосе безумную, нетерпеливую улыбку. Она кивает, и обняв ее, я шепчу ей на ухо: — В конце концов, маленькая Реджи, ты станешь моей. Над Британской империей никогда не заходит солнце. *** В ту ночь мы еще трижды занимаемся сексом, а останавливаемся лишь потому, что я точно уверен: один из нас вспыхнет и загорится, если все эти толчки и трение не прекратятся. Часы показывают четыре утра, когда мы решаем дать своим гениталиям передышку от бесконтрольной тяги друг к другу. Реджи засыпает, лежа в моих объятьях, но ко мне сон не идет. Мысленно я возвращаюсь к моменту, который привел меня к этой случайной романтической встрече с абсолютной незнакомкой с другого конца света. Что помогло ей проникнуть мне в душу, с устрашающей легкостью миновав все выстроенные за годы преграды? Все женщины, с которыми я когда-либо встречался, допрашивали меня о моем имуществе. О моей компании. О моей недвижимости. О моих отпусках. Их не волновало, что я там видел или чем занимался. Они интересовались лишь тем, в каком отеле я жил и что покупал. И в воздухе, словно кислая вонь, всегда висел подспудный вопрос: сколько ты зарабатываешь? Реджи с самого начала не обращала внимания на мое очевидное богатство. Разве что медленно поаплодировала моим роскошным апартаментам, когда мы вошли, и подогнула от удовольствия пальчики ног, когда ступила на теплый пол моей ванной. Женщины всегда либо притворяются недоступными, либо набрасываются на меня — смотря, от какой тактики ждут успеха. А Реджи… Она просто существует. Искренняя, естественная и чуть-чуть взбалмошная. С ней получаешь то, что ты видишь. У нее нет скрытых целей или фантазий о дорогих подарках. Когда мы с ней встретились, она не пыталась ни впечатлить меня, ни флиртовать, ни как-либо соблазнить. Все время, пока я сидел в ресторане, она смотрела на меня с ужасом — из-за моих двух свиданий подряд. И я сразу понял, что эта девушка всегда будет искренней и честной со мной. Будет все делать открыто. Другие женщины спрашивали, где я себя вижу через пять лет. Реджи едва удосужилась спросить разрешения сесть мне на лицо. Ее искренняя, мятежная жилка взывает во мне к чему-то первобытному, плотскому. Проделав банальный, утомительный путь мальчика из высшего общества — через частные школы к Оксфордскому университету, после которого последовало быстрое знакомство с волками с Уолл-Стрит и оплачиваемая интернатура в крупнейшей бухгалтерской фирме Лондона, — я с юных лет понял одно: никогда не жди ничего неожиданного. Двадцать четыре часа назад я полагал, что в ближайшие несколько лет найду себе милую, скромную, правильную жену, которая носит платья не выше колена. Что у нас с нею будет двое или трое детей. Что возможно мы заведем выдрессированную собачонку модной породы, но только если попросят дети. Что эти самые дети пойдут по нашим стопам, и ничего экстраординарного и неожиданного никогда не случится. А потом появилась Реджи и перевернула мой мир. Я не знаю, хочет ли Реджи детей. Или вообще выходить замуж. Еще я подозреваю, что она любит кошек, а не собак. Она никогда не даст мне расслабиться. Она будет привязывать меня к мебели, объезжать мое лицо, задавать каверзные вопросы по истории, пока мы слушаем «The Cure». И… я хочу всего этого. Или, как минимум, не не хочу. Реджи шевелится в моих объятьях, и я тяжело сглатываю, когда до меня вдруг доходит. Предсказательница была не такой уж и чокнутой. Черт. Глава 5 Реджи Меня будит приятное покалывание. Всюду. Между ног и даже в кончиках пальцев. Застонав, я несколько раз моргаю в мягком утреннем свете. Хочу опустить руки из неудобной позиции над головой… но не могу. Замечаю сразу несколько вещей одновременно. Во-первых, я не могу пошевелить руками, потому что они галстуком привязаны к спинке кровати… что объясняет покалывание в пальцах. А покалывание между ног — это результат умелого языка Горация и агрессивного куннилингуса, которым он сейчас занят. — Что ты делаешь? — выдыхаю я, шире раздвигая колени. Он укладывает руку на мои бедра, прижимая их крепче к матрасу, и, на мгновение оторвавшись от меня, издает полурычание-полустон: — Ем на завтрак тебя. — Это я уже поняла, — шепчу, задыхаясь. — Почему я привязана к кровати? Отвечая на сей раз, он не перестает трахать меня языком, поэтому что бы он ни сказал, это было неразборчиво произнесено прямо в мое счастливое естество. Я прекращаю бороться с галстуком, откидываюсь назад и принимаюсь наслаждаться статусом первого блюда дня. Вот только каждый раз подводя меня к грани оргазма, Го замедляется, не давая мне взлететь в небеса. — Просто позволь мне кончить, — умоляю я. — Скажи «да», — бормочет он, терзая мой клитор. Я не представляю, зачем ему это надо, но соглашаюсь, потому что оргазм уже очень близко, и я хочу достичь его. — Да? — Слово звучит, скорей, как вопрос, но оно — тот ответ, которого он ожидает. Он триумфально рычит, а я закатываю глаза, и они остаются в таком положении, потому что он просто невозможно приятно засасывает мой клитор, и я кончаю, выкрикнув его имя. Так громко, что меня слышат, наверное, все в радиусе десяти километров. Не успеваю я отойти от оргазма, как Гораций устраивается между моих трепещущих бедер и вторгается внутрь. Удерживая свой вес на одной руке, он усмехается, глядя на меня сверху вниз. — Ты. Толчок. — Ответила. Еще толчок. — Да. И еще. — Ты велел сказать «да», как будто я начну задавать вопросы за пару секунд до оргазма. — Я обвиваю ноги вокруг его талии. — Неважно. Ты все равно ответила «да». — Его голос звучит чрезвычайно довольно. И я — потому что я очень добрая — позволяю ему насладиться ложным вкусом победы. После пятого раунда секса я остаюсь привязанной к кровати, а Гораций тем временем, поглядывая на меня, надевает костюм. Не могу определиться, жутковато это или горячо — или жутко горячо. Несмотря ни на что, выглядит он дьявольски сексуально, и я искренне надеюсь, что он не чокнутый на всю голову, и я не стану жертвой маньяка. — Ты не сможешь продержать меня привязанной целый день, — говорю я. Го хмурится. Я не знаю, как истолковать выражение у него на лице, поэтому объясняю: — Сегодня Рождество, и днем мне нужно работать. В праздники обычно дают хорошие чаевые. — Во всяком случае, так сказала Элоди. — И рано или поздно я захочу в туалет. — Верно. Разумеется, дорогая. Гораций садится на край кровати и одним пальцем ведет по моей руке от локтя к запястью, отчего по моей спине проносится дрожь. Затем быстро развязывает галстук, освобождая меня. — Во сколько ты закончишь работать? Я сгибаю и разгибаю пальцы, которые немного покалывает из-за притока крови. — Скорей всего, в пять. — Думаю, тебе следует уволиться. Он поднимает воротничок рубашки и надевает галстук. — Я не могу. — Можешь. — Без помощи зеркала он затягивает винздорский узел, что впечатляет меня почти так же сильно, как и его вчерашнее исчезновение из кафе. — Теперь, когда мы помолвлены… — Воу. — Я так резко сажусь, что кружится голова. — Помолвлены? — Ты ответила «да», — напоминает он мне. — Го, ты серьезно? Я была на грани оргазма. Ты мог хоть анальный секс попросить, и я тоже сказала бы «да». — Ты не против анального секса? — Против. В смысле, конкретно сейчас. А так нет. Но дело не в этом, а в том, что все знают: сказанному во время оргазма верить нельзя. Он мрачнеет. — Почему ты не хочешь выйти за меня замуж? — Я не не хочу. Просто мне кажется, что ты немного спешишь, понимаешь? Я, конечно, офигенно делаю минет, и моя вагина туже, чем сжатый кулак, но ты не думаешь, что одной ночи и пять раундов секса, в общем-то, недостаточно для того, чтобы объявить себя половинками, несмотря на всю нашу любовь к истории и «The Cure»? — Помолвка может быть долгой. Он либо очень напористый, что восхищает, либо не совсем в своем уме. Я, конечно, польщена предложением выйти замуж, но все-таки перед тем, как отдаться ему до конца своих дней, было бы неплохо убедиться, что он не псих. Я похлопываю его по руке и нежно улыбаюсь. Надеюсь, тот факт, что я голая, поможет сгладить удар. — Ты сказал, что пробудешь в Париже еще две недели, верно? — Да. — Давай сделаем вот что: поживем две недели вместе и посмотрим, что будет. У нас появится шанс узнать друг друга чуть лучше. И мы сможем каждый день предаваться дикому сексу — если честно, это лучший подарок на Рождество, о котором только можно мечтать. Несколько долгих секунд он обдумывает мое предложение, перебирая мои пальцы. — Что ж, звучит разумно. — Отлично, — радостно восклицаю я. — Хочешь взглянуть на мою квартиру перед тем, как мы решим, у кого проведем следующие две недели? Гораций приподнимает бровь. — У твоей кровати есть спинка? — У меня не кровать, а диван. — Вечером я заберу тебя из кафе, и мы съездим к тебе и возьмем все, что тебе нужно. — Договорились. — Мне очень хотелось бы провести с тобой в постели весь день, но биржу сейчас лихорадит, и мне нужно ликвидировать кое-какие хедж-фонды и отговорить клиентов от глупостей. — Он целует меня в кончик носа. — Я вбил свой номер в твой телефон, так что не стесняйся присылать мне в любое время голые селфи. — Как ты угадал мой пароль? — Один-один-один-один — это самый распространенный пароль во вселенной. — Ущипнув меня за сосок, он надевает пиджак. — Увидимся вечером, любовь моя. — И он, подмигнув мне, выходит из спальни. Через минуту внизу захлопывается дверь. Я еще немного лежу в его огромной кровати, рассматривая хрустальную люстру, висящую на потолке. Таким будет мой ежеутренний вид на протяжении следующих двух недель. Я на девяносто девять целых и девять десятых процентов уверена, что мы с Го ненормальные. В конце концов я встаю и отправляюсь на поиски своей одежды. В какой-то момент Гораций, очевидно, забросил ее в стиральную машину, потому что я нахожу свои вещи чистыми на ручке дивана в гостиной. Беру в руки толстовку и хмурюсь. Похоже, он стирал в горячем режиме, поскольку теперь она больше подойдет пятилетке, чем мне, но выбор одежды у меня невелик, так что я одеваюсь. Потом решаю, что лучше всего будет провести разведку — или, другими словами, пошпионить. Я заглядываю в ящики его комода и поражаюсь тому, как аккуратно у Го все разложено. Наверняка, он заметит, что я там покопалась. Перехожу к его гардеробу, наполненному костюмами, костюмами и еще раз костюмами. Еще замечаю две пары джинсов, две рубашки-поло и две пары кроссовок. Я перехожу от комнаты к комнате, открывая шкафы в поисках… сама не знаю чего. Коробки с обрезками ногтей? Отрезанных пальцев? Банки с вырванными зубами его предыдущих сексуальных завоеваний, которых он жестоко убил? Тайной комнаты с плетками? Его жилище роскошное, поразительно чистое и вдобавок абсолютно… нормальное. В углу гостиной стоит невысокая искусственная елка, украшенная белыми гирляндами, красными бантами и золотыми шарами, но других праздничных украшений нет. Рассматриваю его коллекцию винтажных пластинок. У него есть все альбомы «The Cure» и даже все синглы. Когда у меня урчит в животе, я решаю перестать стараться убедить себя, что Гораций не псих, и отправляюсь искать еду. На террасе меня ожидают накрытый серебряной крышкой поднос и кофейник. А также записка от Горация с просьбой хорошенько поесть, потому что вечером у него на меня далеко идущие планы. На кованых железных перилах террасы сидит белка. Грызет орех и с подозрением поглядывает на меня. Я опускаюсь в одно из кресел, откидываюсь назад так, что его передние ножки отрываются от пола, и поднимаю лицо, позволяя солнцу греть его, а холодному воздуху раздувать мои волосы. — Надеюсь, мы дали тебе чуть-чуть поспать ночью, — бормочу я, обращаясь к белке. — Когда начались крики, я отключил свой слуховой аппарат. Я чуть не опрокидываюсь в кресле. — Какого черта? Смотрю на белку — та выронила орех и прыгнула через перила на балкон соседней квартиры. Увидев на нем старика, читающего газету с сигаретой в руке, я испытываю облегчение и смущение одновременно. Облегчение от понимания, что белки все-таки не разговаривают, и я не сошла с ума, а смущение — от того, что я, оказывается, кричала действительно громко . В свою защиту могу сказать, что я давненько не услаждала так свою плоть. Плюс Гораций на удивление умелый любовник. — Рад, что вы живы и здоровы. Если быть откровенным, то я немного переживал. Мне нравится Гораций, но он немного чудаковат, и я опасался худшего. Только не говорите об этом ему. Он чувствительный парень, и мне бы не хотелось обидеть его. Старик опускает газету, и я вижу его седые тонкие волосы и глаза за стеклами очков. Глаза синего цвета с золотыми крапинками. Пока я вглядываюсь в них, с моего лица сходит вся краска. Он выглядит так, будто я использовала фильтр из снэпчата, которое превращает тебя в мужчину и одновременно старит лицо. — Отец? Глава 6 Гораций Главное помнить, что ее не убили. Есть абсолютно логичное объяснение, почему Реджи не явилась сегодня на смену и в данный момент не берет трубку. Уверен, потом мы будем смеяться, вспоминая все это. Возможно, она опустошает мою кредитку, совершая, как в фильме «Красотка», покупки в дорогих бутиках, откуда раньше ее выгоняли . Возможно, она помогает другу в беде. Возможно, она ушла в прачечную, потому что на нее постоянно писают собаки. Возможно, она звонит по телефону семье и сообщает о своей… внезапной типа-помолвке. Возможно, из-за сей новости кого-то из ее родственников хватил удар. Господи, это не самое лучшее начало отношений. С телефоном, прижатым к уху, я бегом возвращаюсь домой. Потихоньку теряю рассудок из-за того, что не говорил с ней весь день, и начинаю составлять в уме список людей, которых могу расспросить о ней. Австралийка. Грубый французский шеф-повар, который выглядит как ожившее дело о сексуальном домогательстве на работе. И все. Добираюсь до дома за рекордно короткое время и, перепрыгивая через ступеньки, поднимаюсь по лестнице. Я не в том состоянии, чтобы ждать — в том числе лифт. Мое сердце чуть не выпрыгивает из груди, и я снова мысленно влепляю себе пощечину и даю по яйцам за то, что так быстро к ней привязался. Я распахиваю дверь в свою квартиру — она не заперта, замечаю я со смесью ужаса и облегчения — и резко останавливаюсь на месте. На террасе сидят двое. Гостиная плавно переходит в широкий балкон, и стеклянная дверь открыта, поэтому их нельзя не заметить. Реджи сидит на деревянном полу, подвернув под себя ноги, и не моргая смотрит на моего соседа Пьера Карона — того, что с болезнью Паркинсона, и которому я помогаю по выходным. Точней, леплю вазы, пока он выкрикивает указания. Сидя в кресле, он держится за свою трость трясущимися руками, перевязанными слоями бинта, и я задаюсь вопросом, не упал ли он снова. Я не издаю ни звука. Стою очень тихо. Все это получается непроизвольно. Я просто зачарован тем, как они разговаривают друг с другом, так тихо, но со стороны все равно видно, что в воздухе вокруг них звенит что-то очень важное. Кажется, что если вытянуть между ними руку, то воздух порежет ее своим напряжением и теплом. — Я до сих пор не могу в это поверить, — шепчет Реджи, стирая одинокую слезинку с лица. Она сидит очень прямо, ее голос охрип, и я чувствую за нее невероятную гордость, хоть и не понимаю, что происходит. Почему они разговаривают так интимно и близко, словно всего остального мира не существует? — Каковы были шансы… Что мы встретимся именно так и сейчас? Словно все… я не знаю. Словно все это сон. — Я хотел написать тебе. Как-то связаться с тобой. Много раз, — очень серьезно говорит Пьер, потирая подбородок. — Я мечтал о встрече с тобой. Представлял, как ты приезжаешь на лето в Париж, и мы болтаем с тобой до рассвета. Я так люблю тебя и твою мать, Реджина. Люблю до сих пор. Но именно потому я и молчал, даже когда подозревал, что смогу снова воссоединиться с тобой. — Если бы ты любил меня, то не уехал бы. — Если бы я остался, то на вас с матерью легло бы пожизненное клеймо стыда и позора. Я сел бы в тюрьму — абсолютно заслуженно, разумеется, — а ты бы осталась без денег и прослыла дочерью ублюдка, который обманул сотни людей. Я уехал, потому что не хотел запятнать твое имя. И ваши жизни. Так было правильно: твоя мама встретила нового близкого человека — порядочного врача, — а ты выросла самой красивой женщиной, которую я когда-либо встречал. — Но почему ты потом не связался с нами? Или хотя бы со мной. — Реджи хмурится, и я впервые слышу в ее голосе горечь. Но ее можно понять. Пьер — это ее отец. Пьер — это Дрог Лапенус. Пьер — это мужчина, который бросил ее и ее мать. Он опускает голову, которая дрожит, как и все его тело. — Я написал тебе письмо. Могу показать. В ту неделю, когда я его написал, у меня диагностировали болезнь Паркинсона. Мое состояние уже было плохим, и врачи сказали, что оно начнет еще сильней ухудшаться. И не ошиблись. Я еле функционирую. Я купил конверт, купил марки, но когда дошло до того, чтобы отправить письмо, я просто не смог этого сделать. Я не смог просто вывалить все это на тебя. Мою болезнь. Мои проблемы. Мое ухудшающееся здоровье. Как удобно было бы для меня — человека, у которого нет никого в этом мире — обратиться к дочери, когда я обнаружил, что больше не могу функционировать, как нормальный человек. Но я не хотел, чтобы ты испытывала вину, волновалась или расстраивалась. Я не хотел делать свою проблему твоей. Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной навестить меня или, что еще хуже, заботиться обо мне. И не хотел, чтобы ты жалела меня. Уж лучше остаться у тебя в памяти здоровым подонком, нежели умирающим стариком, который даже номер телефона может набрать только с седьмой попытки. Я не связался с тобой ради тебя, Реджина. Честное слово. Логика странная, но в словах Пьера есть свой смысл. И я страшно рад, что Реджи жива и не пришла на работу лишь потому, что заговорилась с отцом, а не была похищена, изнасилована, расчленена и сброшена в Средиземное море. Реджи качает головой, а Пьер замечает вдруг боковым зрением мой силуэт и поворачивается ко мне. — Реджи, — кое-как произношу я. На Пьера мне сейчас наплевать. Меня волнует только ее эмоциональное состояние. Она резко вскидывает голову и, встретившись со мной взглядом, грустно улыбается. — Предсказательница забыла добавить к своему пророчеству это, — тихо произносит она. Я качаю головой. — Подать на нее в суд? — спрашиваю и понимаю, что подам, если это сделает Реджи счастливой. Она хрипло смеется. — Нет, не надо. — Тебе грустно? Или ты рада? — спрашиваю я. — Есть понемногу и того, и другого. — Она снова прикусывает губу. Я переключаю внимание на Пьера. — Так это… — О. — Он встает и, перенеся большую часть веса на трость, лихорадочно трясет головой. — Как ты посмел, Гораций. — Посмел что? — Я непонимающе моргаю. — Ты притронулся к моей дочери. Я слышал, что ты творил всю ночь. Так что готовься к смерти. Эпилог Гораций Два года спустя — Здесь пахнет жареным сыром. Режди принюхивается и, нахмурившись, крутит головой, когда мы выходим из поезда Лондон-Париж. На самом деле, никаким жареным сыром не пахнет, но я слишком хорошо знаю свою невесту, чтобы спорить с ней, когда дело доходит до ее воспоминаний о французской столице. Все впечатления от Парижа превратились для нее в размытое пятно, полное драмы. — Может, будешь дышать через рот? — Я крепко беру ее за руку, и мы идем к такси. — Ты просто помешан на орале, — весело замечает Реджи. — Ты уверен, что девяносто девять процентов проблем Западного мира можно решить при помощи моего рта. — Потому что оно так и есть. — Я похлопываю себя по паху, когда мы садимся в такси. Потом называю водителю адрес заведения, где сейчас находится Пьер. Мы стараемся часто его навещать, за что он очень нам благодарен. Когда такси вливается в поток машин, Реджи мертвой хваткой сжимает мою руку. — А что, если он не захочет, чтобы его увидели мои родные? — спрашивает она. Это Реджи решила сыграть свадьбу в Париже — чтобы на нее смог прийти и отец. Она думает, что остальные члены ее семьи присоединятся к нам завтра, а церемония пройдет в выходные. Идея подождать со свадьбой два года, пока она учится в Лондоне на медсестру, принадлежит тоже ей, поэтому помолвка у нас вышла долгой, и мы успели узнать друг о друге решительно все. Хорошо хоть, что все это время мы смогли жить вместе и привязывать друг друга к каждому предмету мебели в моей найтсбриджской квартире. — Все будет нормально. — Я успокаивающе поглаживаю ее руку. — Откуда ты знаешь? — Потому что увидеть, как ты выходишь замуж, для него важнее, чем то, что подумают о нем люди, — отвечаю я без заминки. Да, я прожил по соседству с Пьером лишь год, но узнал его за это время в целом неплохо. Мы много времени провели вместе. Я продолжаю развеивать ее тревоги, пока Реджи не перестает волноваться о том, каким получится предстоящий уикенд. Когда такси высаживает нас у дома престарелых, я снова беру свою невесту за руку и крепко сжимаю. — Пообещаешь мне кое-что? — Хорошо, но я оставляю за собой право убить тебя, если ты передумал. Я озадачено смотрю на нее. Зачем мне передумывать, если мы занимаемся сексом по шесть раз в неделю? Я ни в коей мере не имею в виду, что секс для нас самое главное, но сколько вообще может выдержать мужчина? — Не убивай меня, — говорю я. — Что? — смеется она. — Почему я… — Сюрприз! Люди выпрыгивают из-за диванов и другой мебели в фойе. Над нашими головами висит огромный плакат со словами: ОНА ОТВЕТИЛА «ДА»! (ДВА ГОДА НАЗАД, НО КТО СЧИТАЕТ?) Здесь мама Реджи, ее отчим, сестра и моя сестра Юджи. Пьер, австралийка Элоди, мои коллеги и друзья из колледжа, друзья Реджи из университета и еще много людей. Все пришли и широко улыбаются, радуясь нашей любви. Нашей очень неожиданной любви. Реджи смеется и плачет одновременно. Прикрыв рот рукой, она бежит к своей маме, и та ловит ее в объятия, а ее отчим гладит ее по спине. Вскоре к ним присоединяется Пьер и обнимает всех троих своими слабыми руками. Потом к ним присоединяется Юджи. Потом Элоди. Потом сестра Реджи, Стелла. Потом я. Вскоре мы превращаемся в один комок счастья на большом фестивале объятий. Когда мы, наконец, отпускаем друг друга, Реджи поворачивается ко мне, и я понимаю, что поступил правильно, когда попросил ее выйти за меня меньше, чем через двадцать четыре часа после знакомства. — Спасибо, что исполнил все мои самые большие мечты, пусть иногда и не подозревая об этом. Я знаю, что она не имеет в виду мои деньги или положение в обществе. Речь о встрече с ее отцом. Я улыбаюсь, мягко целую ее сладкий ротик и шепчу: — Спасибо, что приняла меня, и за то, что была послана предсказательницей, чтобы подарить мне мое счастливое завершение. — Ты сейчас думаешь об интимном массаже, — бормочет она, приподнимая бровь. И я со смехом произношу то самое слово, которое через два дня повторю перед четырьмя сотнями гостей: — Да.