Юрий Дружников
Мой первый читатель
Микророман
1.
Позвонила незнакомая женщина, судя по голосу, пожилая. По имени себя не назвала, сказала, что ее муж велел со мной встретиться. Я осторожно поинтересовался, а кто, собственно, ее муж. Она ответила, что скажет потом. Пригласил ее к себе, но она отказалась: лучше на улице. На другой день мы увиделись на площади Революции возле лестницы, ведущей к ГУМу.
Была она с меня ростом, а я не маленький. Возраст неведом, лицо без краски. Из породы худощавых старух, для которых время остановилось. Под маленькими бесцветными глазами мешки: может, что с почками.
– Давайте отойдем в сторонку, чтобы не толкали,- предложил я.
– Нет, тут лучше,- твердо возразила она.- В толпе нас не так видно.
Глаза у нее бегали, и я подумал было, что у нее, может, не совсем в норме психика. Но она словно прочитала мою мысль.
– Не бойтесь, я в здравом уме. Очень даже в здравом.
– Не сомневаюсь,- я старался ее успокоить.- А в чем все-таки дело?
– Муж велел передать вам вот это,- оглянувшись, не следят ли за ней, она протянула сверток.- Конечно, лучше бы это уничтожить от греха подальше. Но он так пожелал. Боюсь я не выполнить последней его воли.
Приняв сверток, я тоже инстинктивно оглянулся.
– Да кто ваш муж-то? И сам он где?
– Умер. Неделю назад.
– Извините... А я знал его?
– Он говорил, вы вместе работали.
– Не сказал, где?
– Как же - в газете. Он был у вас цензором, то есть, я хотела сказать, уполномоченным Главлита.
– Цезарь Матвеич? Боже ты мой! Замечательный был, добрейший человек,безо всяких колебаний кривил я душой.- Все его любили.
Наверно, в голосе моем было недостаточно искренности.
– Он был абсолютно честный и порядочный,- резко сказала она.- Так получилось, что он попал в эту организацию. Не его вина.
– Конечно,- согласился я.- В общем-то, мы все занимались одним делом. А что в свертке?
– Не знаю,- ответила она.- То есть что это я несу? Знаю, разумеется: это его, ну, как бы сказать, записки.
– Воспоминания?
– Не совсем. Сперва это был его личный производственный дневник. Но после... После он говорил, что все стало смотреться иначе и что эти записи его реабилитируют перед... Она смутилась, умолкла.
– Реабилитируют?- переспросил я.
– В общем, чтобы внуки о нем плохо не думали. Поэтому приказал, чтобы вы делали с записками все что захотите. Я была против, у нас ведь дети, у них все благополучно. Мало ли что? Но дети тоже решили, как он... Что вы все вертите сверток в руках? Спрячьте в портфель!
Я послушно спрятал. Нам все-таки пришлось отойти в сторону, потому что нас толкали. У музея Ленина мы постояли еще несколько минут. Она спокойно, сказал бы, даже отстраненно (что делало ей честь) поведала о том, как закончил свои дни ее муж.
– Он хорошо умер, быстро...
Я никогда до этого не слышал, чтобы так говорили о близком человеке: "Хорошо умер".
– Как это "хорошо"?- спросил я.
– Тихо. Не мучился, как другие. Сердце - и все. Всем бы так... А вы когда это... туда?
– Уехал бы сегодня, да не выпускают.
– Выпустят!- убежденно сказала она.
– Могу я вам позвонить, когда прочитаю?
– Разве у вас имеется наш телефон?- опять встревожилась она.
– Нету, но...
– Ну,- заспешила она,- это ни к чему. Я вам все отдала. Желаю, чтобы у вас все получилось, как задумали!
Резко повернувшись, она ушла.
2.
Держась за поручень в вагоне метро, я прикрыл глаза, и передо мной возник Цезарь Матвеич Цукерман. Или Цензор Матвеич, как звала его вся редакция. Еще он был Цензор Цезарь, сокращенно Це-Це. Был также эвфемизм "Заведующий тем, чего нельзя". Некоторые звали его просто Цука. А главный фельетонист Аванесян в узком кругу величал его "наш советский Сахаров".
Цукерман был грузным, неторопливым, непременно учтивым человеком. Напоминал он главбуха. Всегда ходил в черных нарукавниках поверх коричневого пиджака. В волосатых руках держал термос, из которого наливал чай по глотку. Еще помню его раздражающую привычку то и дело подтягивать галстук под свой двойной подбородок, будто он сейчас выйдет на трибуну или готовится войти в кабинет к высокому начальству.
– Это он хочет сам себя удушить за содеянное,- ворчал Аванесян, которому доставалось от цензора чаще других.