В старом доме на окраине провинциального посёлка томится юная девушка. Она красива, талантлива и... живет в бреду. Она мнит себя Антигоной — дочерью мифического царя Эдипа, отправившеи?ся в изгнание вслед за слепым отцом.
Её отец не верит в болезнь дочери, полагая, что врачи его обманывают. После трагической смерти её матери он увёз Антигону за город, считая, что свежии? воздух и время помогут еи? оправиться. Но все тщетно: бред прогрессирует, и Антигона все больше теряет связь с реальностью.
В тихую жизнь отца и дочери врывается молодой врач, поселившийся по соседству. Он замечает состояние девушки и начинает борьбу за то, чтобы она получила необходимое лечение.
Пролог
Полтора года назад
С тех пор, как квартира лишилась своей владелицы, здесь властвовал холод. По документам у нее теперь было целых три хозяина, в равных долях унаследовавших жилплощадь покойной, но вольной стихии людские законы были не писаны. Ветер носился по комнатам, вздувая паруса занавесок и разбрасывая скопившуюся пыль. Обитатели квартиры потирали плечи, шмыгали носами и тянулись за очередным одеялом, но окон не закрывали. Даже на ночь ручку герметичных стеклопакетов проворачивали наверх, оставляя щель для проветривания, в которую втекала весенняя прохлада.
К центральной отопительной системе дом подключен не был, а советский газовый котел, некогда белый, а ныне грязно-бежевый, испещренный пятнышками копоти, пылился без дела: никто не думал греться с его помощью. Не собирались его ни ремонтировать, ни выкидывать – лишь боязливо обходили стороной, протискиваясь к плите (тоже газовой, но что поделать?), будто котел был чернобыльским саркофагом, под оболочкой которого дремлет присмиревшая атомная энергия. Зубы батарей щерились из-под челюстей-подоконников – безжизненные, с удаленными нервами. Трое жильцов уже почти забыли, каково это – жить в тепле. Как забыли и собственные лица: зеркала не спешили раззанавешивать, хоть прошло и три дня, и девять, и даже сорок…
О покойной старались не говорить, но ее призрак незримо присутствовал повсюду, позаботившись об организации быта живых наперед. Выглаженные простыни высились в шкафу аккуратной стопкой, в морозилке лежал кулек домашних пельменей, а лимонный освежитель воздуха ещё не закончился – она его перед самой смертью купила. И над всем этим царил сквозняк, которого умершая так боялась. Поэтому и закрыла окна, и включила котел, а затем зажгла плиту и… На этом моменте память стопорилась, не желая отматываться назад. Жильцы замирали перед раскрашенной застывшим счастьем фотографией на стене – семья на школьном выпускном старшего сына – и сглатывали горький ком.
Только одну обитательницу промозглых чертогов, казалось, температура воздуха не беспокоила. В маленькой комнатке, что пряталась за проходной гостиной, на кровати распростерлась юная девушка. Одета – в один лишь трикотажный сарафанчик на бретельках, застиранный и слегка ей маловатый. Длинные темные волосы разметались по лицу, придавая ей сходство с Самарой Морган из «Звонка», только с налетом провинциальности. Это сравнение забавляло девушку. Пожалуй, это была единственная вещь, ещё способная всколыхнуть ее спящее чувство юмора.
Девушка не замечала никого и ничего: настойчивые касания ветерка ощущались что вес муравьиных лапок. По правую ее руку лежал смартфон; к нему тянулись проводки наушников, по которым в другой сообщающийся сосуд – ее пустую и гулкую, невыносимо легкую голову – струилась музыка. По левую – очередная книга, которую девушка пыталась одолеть. В этот раз – «Мифы Древней Греции». Любимая с детства, читанная-перечитанная, заляпанная чаем и измазанная в варенье – даже она не сумела развеять тоску.
Так и тянулось время – дряблое, как резинка старых трусов. Единственный способ отличить один день от другого – заметить новую порцию прыщей на лбу. Постели девушка почти не покидала, вставая только в туалет, или промочить горло, или заглушить тявкающий в глотке голод. Возвращаясь, бросала взгляд на валяющийся в углу футляр от скрипки, но сил взяться за инструмент не находила.
Ближе к ночи, бывало, тучи рассеивались. В ребра впивалось железное «надо», и девушка вытаскивала тело из кровати и волочила в душ, напоминая себе поменять нижнее белье и расчесать волосы. Потом набирала на экране смартфона пару строчек в блог – да только получалось одно бессмысленное нытье. Иногда и на скрипке поигрывала, но без смычка, перебирая струны приглушенным пиццикато. Робкие вздохи струн превращались в ее собственный голос, уже давно не вырывавшийся из гортани, – такой же робкий, жалобный и надломленный.
За малейшие усилия приходилось расплачиваться бессилием. Девушка падала в кровать, и мутные воды сна смыкались над ее головой, а на дне ожидали сокровища – яркие сюжетные сновидения, после которых не хотелось просыпаться. Но уже через несколько часов прибой выбрасывал ее на берег, и она упиралась взглядом в потолок спаленки, неумело ловя ртом воздух, словно та самая доисторическая рыба, что первой выбралась на сушу, положив начало новой ступени эволюции. Грезы блекли в памяти, тело становилось тяжелым и непослушным, а душа принимала привычное состояние дырявого решета, не удерживающего в себе эмоций. И резиновое время тянулось дальше – пока не порвётся.
Одиночество девушки не нарушалось почти ничем. Иногда приходили тени. Не люди – тени. Одна тень была седая, в очках, в поношенном костюме-тройке. От нее веяло книжной пылью и шипровым одеколоном. Тень говорила:
– Как ты, доченька? Чем сегодня занималась? Сходила бы погулять, на улице погода отличная.
Или:
– Тебе нужно в школу. Мне твоя классная, как ее… Ева… телефон обрывает. Ты не была на занятиях уже месяц… полтора… два…
Или:
– Жизнь ведь продолжается. У тебя остались я и Илюша. Главное, что мы друг у друга есть. Тонь… А, Тонь…