Подъём с каждым шагом заметно набирал крутизну. Плотно подогнанная к спине сумка с рацией начала сползать с левого плеча, но остановиться, поправить ремень нельзя. Под куст рядом с Дьяком на колени упал, дыша, часто, как собака, Пичуга. Согнувшись – лбом в землю – подкинул-подтянул аккумуляторы. Ничего, терпит парнишка. Радист и переводчик, перегруженные самым ценным – радиостанцией «РБМ» с двумя аккумуляторами, компенсированы облегчённым боезапасом: их «ППШ» не с барабанными магазинами, а с лёгкими секторными «рожками». И «карманных» патронов по двести штук.

А так-то разведчик, уходя в тыл врага, брал с собой порядка семнадцати килограммов патронов «семь шестьдесят два» – под обязательные пистолет-пулемёт Шпагина и самозарядный пистолет Токарева: пять снаряжённых дисков по семьдесят одному – при умелой прокрутке дисковой пружины – семьдесят три патрона, и столько же в пачках по карманам. Добавить вес самого оружия – три с половиной «ППШ» и увесистый «ТТ», пять-семь гранат – вот ещё десяток кило. Бинокль, кинжал, аптечка, никаких продуктов, только фляга воды.

Почти тридцать килограммов подогнанного, нигде не бряцающего, нецарапающегося и нецепляющегося боеобеспечения – подъём с каждым шагом заметно набирал крутизну.

Луна села за гряду, и звёзды окончательно заполнили разреженную черноту налёгшего на взмокшие росой кроны карагача и лещины космоса. Земля ответно пружинила, остро пронзая пустоту шпилями пирамидальных тополей. Где-то близко уже должна проходить дорога. А над ней, слева – эсэсовский ДОТ.

Обнажённая глина длинными светло-серыми стяжками прошила обжимающую дорогу тёмную вязь акации и крушины. По отмашке командира разведчики развернулись цепью метрах в двадцати от кювета, залегли. Пять пятьдесят две.

– Ярёма и Копоть – на фланги, потом замыкаете. Кырдык и Живчик, на ту сторону. Осмотритесь. Если чисто, мы за вами.

Шесть десять. Звёзды тускнели с каждой минутой. Светает здесь так же стремительно, как и темнеет. Шесть четырнадцать. Наконец-то! Живчик на секунду вынырнул из-за куста, призывно помахал и вновь пропал.

Старшой, Лютый, Сёма. За ними сразу командир, Дьяк и Пичуга. Чуть позже фланговые Копоть и Кырдык.

Едва углубились на двадцать-тридцать метров, как Кырдык дважды тихо крякнул: по только что пересечённой разведчиками дороге спешным маршем шагал патруль. Приближаясь из-за дальнего поворота, громко, не в ногу топали четверо румын. Два почти мальчика и два почти деда, измученные длинными немецкими «манлихерами» – винтовками чуть ли не с Первой мировой – и тяжеленными ранцами. Взгляды под себя, ладони глубоко под лямками. Пояса перекошены штык-ножами и подсумками. Полная безалаберность, как будто в глубоком тылу на отдыхе.

Дьяк буквально ощутил, как слева напрягся, залучился злой энергией Живчик – такой лёгкий трофей! Наверняка в заспинниках у них и хавчик, и экспроприированные у местных шмотки. Только что где-то намародёрствовали и прут домой. Отсылать родне в Констанцу или Яссы.

Лес разорвался в отдельные гряды, на всё ширящихся полянах низенькое солнышко искристо розовело влажное разнотравье. Сбиваемая роса чётко обозначала след. Ещё и певчие птахи предательски смолкали, едва группа входила под ивовые или ясеневые завесы. Выбрали хоть и одинокую на лёгком всхолмье, но достаточно плотную толпу разлапистых каштанов в окружении колючих кустов шиповника и дерезы. Залегли: командир, Дьяк и Пичуга с рацией по центру, остальные – широким кругом по границе рощицы. Наблюдать и дремать по очереди – через одного!

Пичуга, едва скинул мешок и вытянулся, мгновенно отключился. Дьяк покосился на командира, но тот нарочито отвернулся. А потом и вовсе ушёл к Старшому.

– Общее воскресение прежде Твоея страсти уверяя, – тихо-тихо запел за спиной внезапно появившийся Лютый, – из мёртвых воздвигл еси Лазаря Христе Боже. Темже и мы яко отроцы победы знамения носящее…

– Тебе победителю смерти вопием: осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне! – также шёпотом подхватил Дьяк.

– Осанна в вышних, отец диакон! – Лютый в рейдах всегда демонстративно открыто крестился.

– Да, с Вербным тебя, брат Антиох.

Улыбающийся Лютый уселся рядом, плечо в плечо. На всякий случай пооглядывался и – мол, попала грязь – переломил автомат, изъял затвор, просмотрел, протёр боёк чёрной тряпочкой.

– А я помню: к бате протоиерей ещё царский приезжал. Мощный такой старик. Весь круглый, тяжёлый, точно дубовая бочка. Бывало, разгладит усы да как дунет через белую бородищу: «Сам, Владыко! и нас, по подражанию онем… в предпразднственный сей день ваия… и ветви древес в руках носящих… соблюди! и якоже онии народи! и дети! осанна Тебе приносящих, сохрани-и-и!!»

– Тише ты!

– Гм, в образ вошёл. – Лютый подсоединил магазин, передёрнул затвор. Проверил предохранитель. – Командир возвращается. А меня нет. Как не было.

И, опять шёпотом, удаляющееся:

– Благословен Грядый… во имя Господне…

Забавный человек Антиох Лютиков, какой-то сложнейший замес чистоты и наивности с лукавой прагматикой. Обаятелен, артистичен, постоянно в контексте: с одними – такой, с другими – совершенно противоположный. А ещё от времени суток и от погоды может легко меняться. Белобрысый, круглолицый – кажется с пермяцкой кровинкой. До всего интерес. И руки всё время в деле – что-то вертит, крутит, совершенствует – спуск пистолета, баланс ножа, брючные карманы. Уже двадцать шесть, а не женат. До войны всё метался, искал себя. Верит глубоко, искренне, службу знает – с пяти лет в алтаре прислуживал. Но об отцовской стезе даже слышать не хотел. Вот и проискался.