Я протягиваю руку через прутья, пытаясь дотянуться до ее ноги, глупо думая, что смогу приблизить ее к себе. Я жажду ее.

– Терпение, – произносит он, когда видит, как я отчаянно пытаюсь добраться до нее. – Награды для хороших маленьких мальчиков, не так ли?

Он продолжает связывать ее на месте. Я нетерпеливо наблюдаю. Я хочу ее сейчас. Не хочу ждать. Но у меня нет выбора, кроме как смотреть, пока он не решит отдать ее мне. И когда это произойдет, я буду владеть ею, каждой ее частью. О, что я сделаю.

Глава 1

РОК

Двадцать лет назад…

Ключ поворачивается, и я снова заперт на чердаке с Джессикой. Я давно к этому привык и не утруждаю себя слезами, но Джессика рыдает и умоляет, чтобы ее выпустили. Она колотит в дверь, но он игнорирует нас, спускается по лестнице, оставляя нас одних.

– Все не так плохо, – уговариваю я Джессику, обнимая ее за плечи. – По крайней мере, мы есть друг у друга.

Джессика возмущается несправедливостью:

– Но я ничего не сделала.

– Знаю, – подтверждаю я, замолкая рядом с ней.

В конце концов, ее слезы утихают. Я узнал много лет назад, сколько бы ты ни плакал, это ничего не изменит. Ты все еще в той же ситуации. Тебе можно вполне не беспокоиться. Хотел бы я научить Джессику сдерживать свои эмоции. Она чувствовала бы себя лучше.

Чердак – это место, которое мы знаем лучше всего в доме. Это место, где нас закрывают, когда мы плохо себя вели, когда отец хочет побыть наедине с матерью, когда его просто тошнит от нашего вида, а это происходит чаще всего.

Я начинаю понимать, что он делает это не просто для того, чтобы наказать нас. Он делает это, чтобы наказать маму. Когда она протестует против него, он больше не бьет ее, вместо этого бьет нас, осторожно, стараясь не оставлять следов. У него не всегда получается, у меня исчезает синяк на руке и опухоль на лбу, из-за которой мое зрение затуманилось на два дня. У Джессики хуже. Я ненавижу это.

Когда ее сопение стихает, мы решаем поиграть в игру. У меня есть свернутая колода карт, спрятанная за стропилами, нашел ее в одной из древних коробок, разбросанных вокруг нас. Большинство карт покрыты черной плесенью, но они служат нашей цели.

Джессика рисует неровный круг в пыли, а затем мы садимся на наши отметины, бросая карты в круг.

– Ты жульничаешь, – произносит Джессика сквозь сопение, когда на пятом броске мне удается попасть точно в яблочко.

– Тогда сядь поближе, – отвечаю я, наблюдая, как она шаркает ногами по полу.

Джессика бросает следующую карту, ухмыляясь, когда вытаскивает мою из круга.

– Ха! – громко кричит она, мгновенно закрывая рот рукой.

Мы оба знаем, как рискуем наделать слишком много шума. Если отцу придется вернуться, мы оба «заплатим за это», так он выразился.

Мы играем трижды, прежде чем нам надоедает.

– Я голодна, – поясняет Джессика.

– Я тоже, – отвечаю я.

Сомневаюсь, что нас сегодня снова накормят. Нам везет, если мама подсовывает еду, когда он не видит, но она этим рискует. Он тоже не прочь запереть ее в отдельной комнате в подвале, куда нам не разрешают входить. Он построил его сам, срубил дерево, прибив панели гвоздями, подключив много электричества, больше, чем нужно для обычного освещения.

Мы иногда слышим, как она там кричит. Иногда слышим, как он смеется. Он не очень часто смеется.

Этот дом – весь наш мир. Я держу Джессику за руку, и мы подходим к ящику с книгами. Мы бесшумны, насколько это возможно, дотягиваемся и вытаскиваем верхнюю книгу.

Мама научила меня читать. Он не знает. Она делала это, когда он спал, заставив меня пообещать не говорить ему. Я сдержал обещание. Теперь я учу Джессику. Она учится быстрее меня.

Каждый раз, когда нас закрывают на чердаке, я изучаю немного больше. Мы должны быть осторожны. Знаю, что он сделает, если поймет, что здесь есть книги.

– Книги не для детей, – скажет он, вынося их на улицу, чтобы сжечь вместе с остальным.

Я прислушиваюсь, прежде чем взять книгу. Помятая, испорченная водой копия «Рождественской песенки». В ней много слов, которых я не знаю, но этого достаточно, чтобы научить Джессику простым предложениям.

Она читает четыре слова самостоятельно, и я хвалю ее.

Мы слышим шум снаружи, и моя душа ликует.

Она там.

Встав, мы подходим к покрытому грязью окну. Оно крошечное, всего четыре дюйма в высоту и восемь в длину, потрескавшееся и покрытое паутиной.