Колин стоял в треснувшей деревянной шайке, и по его синеватому, покрытому пупырышками телу стекали ручейки ледяной воды.

– Помнишь, как мы начинали?
– вдруг спросил Корвуд.

– Да, Фил, - Колин спрятал вздох за наброшенным на плечи махровым полотенцем.

Они начинали молодыми, безвестными живописцами. Еще не зная, что через несколько лет оба навсегда изменят живописи: Фил - с кинорежиссурой, а сам Колин - с музыкой и неотъемлемым от неё учением о гармонии тела, мыслей и эмоций. Да, было...

Он помнил полуподвальное помещение студии, пыльный гипсовый конус с отбитым кончиком, совсем юную натурщицу, которая приветливо улыбалась - но не ему, а Филу. Все всегда доставалось Филу. Невозможная, как выигрышный билет в лотерею, удача, потом слава, немыслимое богатство... А Фил - иногда он отшвыривал все это, как попавший под ноги камень. А иногда - ему было мало, и этого Колин тоже не мог понять. Не мог, но старался. Он всю жизнь старался сделать что-то для Фила, для единственного друга...

– Бери карандаш и пиши выпрямляясь, скомандовал Корвуд.
– "С тех пор, как увидел вас, не могу думать ни о ком другом... Пленен вашей красотой... Единственная мечта моей жизни - написать ваш портрет... Жду вас с надеждой и страхом не дождаться никогда..." Подпишись.

– Я?

– Адрес. Адрес отеля. Мадемуазель Люсии Луэгос.

Колин поднял от листа бумаги недоуменные глаза. Но этот немой вопрос остался без ответа.

– Отнесешь в поселок на телеграф. Сколько там слов?

Колин посчитал.

– Сорок три.

– Откуда у тебя столько денег?

И, мощным движением выхватив бумагу и карандаш, Корвуд провел по строчкам прерывистые размашистые полосы.

* * *

Синее искрометное платье Вайолет облегало её от декольте до щиколоток, раскрываясь длинные разрезом сбоку. Платье Люси, отрезное под грудью, падало до колен широкими огненно-алыми складками.

– А мне очень понравилось, - объявила она, распахивая двери номера. Так красиво, и страшно, и оригинально...

– Что Франкенштейн милый, хороший человек, а его чудовище вообще ангел, мы должны были догадываться, - Вайолет презрительно повела смуглыми плечами.
– Сделано добротно, но - дешевка.

Люси, вскинув, как крылья, складки платья, бросилась на тахту.

– И все-таки, Вайолет, я не могу... Стоит подумать, что ты могла бы... Да если бы мне... И вместо этого - "Пена моря"!

Вайолет подняла с туалетного столика скрутившийся по краям бланк телеграммы.

– Это тебе, Люси.

– Да? Интересно, - Люси одним прыжком вскочила с дивана и выхватила бумажку из рук подруги.
– "Не могу думать ни о ком другом. Пленен вашей красотой. Мечта моей жизни - написать ваш портрет. Жду. Колин Смит."

Вайолет улыбнулась и вдруг прислушалась.

– Ты включала радио?

Неизвестно откуда в комнате возникли звуки воздушного, пьянящего вальса. Они ширились, нарастали, и девушки сами не заметили, как, взявшись за руки, закружились в его звонком ритме. Вайолет тряхнула головой, и её сложная прическа в один миг рассыпалась по плечам блестящей черной волной. Они засмеялись - сначала тихо, потом громче, и этот смех тоже подчинялся трем чудесным тактам.

– Знаешь что?
– сказала, будто пропела Люси.
– Давай поедем к нему, к этому художнику! Прямо сейчас!

– Давай, - откликнулась Вайолет.
– Что я говорю, это же чистое безумие... Все равно, давай!

Они продолжали кружиться под уже стихающую музыку, когда Вайолет сказала:

– Все-таки в этом "Франкенштейне" была одна сильная сцена.

– Вальс?
– полуутвердительно спросила Люси.

– Вальс.

* * *

– Она приедет, - сказал Корвуд, а на его широком, поросшем черной бородой лице была написана тревожная, беспомощная неуверенность. И Колин, собиравшийся было доказывать очевидную неправоту Фила, поспешил прийти ему на помощь:

– Конечно. Но как ты собираешься принимать её здесь? Вернее - их?

Корвуд стоял, прислонясь к бревенчатой стене, по-наполеоновски скрестив волосатые руки.

– В сторону!
– неожиданно громовым голосом рявкнул он.

Вздрогнув всем телом, Колин отпрянул к стене.

С грохотом опрокинулся дощатый стол, лязгнул кофейник, брызнула черепками во все стороны разбитая вдребезги посуда. Деревянный табурет подкатился к ногам Колина.

Выстланный досками пол раскрывался. Сначала посередине хижины возникла длинная черная щель. Она ширилась и наполнялась светом, две наклонные плоскости поднимались вверх, как разводные мосты, и вот это уже были вертикальные стены, одна из которых стискивала Колина, доходя ему до груди. Потом они бесшумно и плавно ушли куда-то вниз.