— По-подожди. — Мы уже добрались до своей двери, провожаемые вполне понимающими взглядами посетителей и слуг. И я попытался взять ситуацию под контроль. Нет, я не был против продолжения! Но! — Подожди. Это все розовое. Когда пройдет его действие, ты пожалеешь и…

— Да что ты говоришь, — незнакомо улыбнулась ненормальная. — Мсье маршал, я слишком взрослая женщина, чтобы не понимать, чего хочу. И детская доза спиртного тут ни при чем, даже если в нее подмешали какой-то афродизиак.

Голос ее звучал абсолютно трезво и уверенно, а глаза сияли все теми же шалыми огнями, которые только стали еще ярче.

Я не выдержал и зарычал:

— Сама напр-р-росилась, женщина!

И снова впился в эти непристойно припухшие губы жадным поцелуем, одновременно яростно дергая шнуровку на ее рубашке. В ответ получил не менее яростный укус и рывок за ворот.

Где эта дверь?! Почему она заперта? Дьявол, она в другую сторону открывается. Сейчас…

— Брат маршал! Брат маршал! Бра-а-ат ма-а-аршал! — Громкое шипение из-за ближайшей драпировки далеко не сразу дошло до моих затуманенных страстью мозгов. Только после того, как шипящий пришел в совершенное отчаяние. — Брат маршал!

— Что?! — Я моргнул, осознал растерзанное декольте своей дамы, едва не взвыл, сдернул полуснятый камзол и накинул Лине на плечи, запахнув поплотнее. — Чего тебе?!

— Брат маршал. — Из-за занавески, скрывающей нишу в глухом конце коридора, высунулась…

— Филь-Филь?! Ты что тут делаешь?! И какого дьявола тебе от меня надо именно сейчас?

— Прости, брат маршал. И ты извини, подруга, — ухмыльнулась белокурая авантюристка, скользя в нашу сторону. — Я не хотела портить вашу борьбу с соблазнами. Но на твоем месте, Лирэн, отложила бы залипушки на полчаса и послушала. Тут у нас такие цветочные поляны пахнут, что тебе по ветру должно быть. Только вот с подружкой твоей я обсуждать не нанималась, мало ли, растреплет. Скажу наедине. Это важно, маршал, зуб даю.

Я прищурился и оглядел бедовую девицу с ног до головы. Задержал внимание на невинном личике и вздохнул. Раньше Филь-Филь всегда была на моей стороне и не раз действительно приносила полезные новости в клювике.

— Алина, подожди меня в комнате. Две минуты.

— Хм, — несколько скептично ответила пришелица и я мысленно взвыл, понимая, что белобрысая вестница порушила нам все настроение и больше за этот вечер приятного ничего не случится.

А вот неприятностей, судя по всему, уже тем самым ветром принесло.

— Две минуты. Пожалуйста, — повторил я, мысленно упрашивая свою спутницу не поддаваться женской мстительности и не устраивать разборок с Филь-Филь за прошлую подставу.

— Ладно. — Дверь за спиной тихонько скрипнула и греющее присутствие самой странной женщины в моей жизни пропало.

— Ну? — Я надвинулся на веселую девицу, заталкивая ее обратно в нишу, из которой она вынырнула.

— Да тут такое дело… — Филь-Филь выглянула из-за моего плеча, убедилась, что в коридоре больше никого не видно, и улыбнулась…

Есть песни, которые я узнаю с первой ноты. Напитки — с первой капли. Вот и эту улыбочку я оценил с первого движения губ. Оценил и прочел.

Она сделала то, что надо. Добилась своего. И очень радовалась чему-то, чего я еще не видел.

Никаких размышлений не было — тело все решило само. За спиной вблизи никто не стоял, опасность могла лишь прилететь. Поэтому тело отскочило в сторону и брошенный кинжал воткнулся в стену. Я рванул обратно, распахнул дверь в комнату и…

Успел увидеть, как серая тень, перекинув через плечо бессознательное тело Алины, выпрыгнула из окна.

ЭТЬЕН

Если ты ничего не можешь сделать, надо спать — эту истину я запомнил с детства, когда болел мотыльковой сыпью. Был такой маленький, что всерьез поверил, будто пятнышки, высыпавшие на коже, напоминают мотыльков. А если не похожи, ты просто не пригляделся. Уже потом, когда выздоровел, узнал настоящий смысл названия: три четверти заболевших ребят живут не дольше мотылька в холодную пору.

Тогда мне первый раз повезло, я оказался в счастливой четверти. Запомнил испуганный голос матери, непритворно озабоченный голос отца и ровную речь доктора:

— Что сделать еще? Я сделал все, что мог. Вам остается молиться всем богам. Ему — спать.

«Как хорошо, что мне не надо молиться, еще пропущу одного из десяти древних богов», — подумал я, засыпая. И проснулся три дня спустя, почти здоровым.

Тогда я болел в кроватке из дорогого дерева, на перине, набитой лебяжьим пухом, под балдахином, стиранным в ароматной воде. Сейчас моим ложем был грубый плед на груде сухих листьев, подушкой — камень, завернутый в рубашку, а между мной и небом со сгущающимися тучами был навес из веток и листьев. То, что единственное доступное мне занятие — это спать, я прекрасно понимал и без врача.