Он нисколько не изменился. От взгляда его сонных глаз у нее, как и прежде, начинало щекотать в животе. С чего бы это, ведь взгляд его ничего не выражал. Многие думают, будто глаза – зеркало души. В данном случае зеркало было наглухо занавешено. И это, наверное, к лучшему.

Впрочем, она бы все равно ничего не прочла бы в его душе, даже если бы он приподнял завесу: в данный момент ум не подчинялся Олимпии. Когда она пыталась думать, мысли прыгали и разбегались – не поймаешь.

Кроме того, из-за этой дурацкой прически болела голова и думать было невозможно.

Всему свое время, сказала себе Олимпия. Когда они доберутся до Баттерси-бридж, она сделает следующий шаг, каким бы он ни был, а пока главное – унести ноги, и как можно дальше.

– Отодвиньтесь на край сиденья и наклонитесь ко мне, – приказал Рипли.

Олимпия сомневалась, что сможет удержаться: еще не протрезвела, – но признаваться в этом не хотела. Наверняка он задумал очередную шутку! С другой стороны, кто сказал, что этот герцог отличается от двух других? Более того: если уж по справедливости, она и правда сейчас собой еще то зрелище.

Самое главное сейчас – освободиться от чудовищного свадебного сооружения на голове: казалось, она таскает на себе колокольню.

Олимпия переместилась на край сиденья, наклонила голову и чуть не подскочила на месте, когда герцог запустил свои длинные пальцы в ее прическу, дотронувшись и до кожи. Гофрированные манжеты рукавов чуть коснулись лица, и она уловила запах влажной льняной материи и чисто мужской аромат – одеколона или мыла для бритья.

В этот момент она с внутренним трепетом вспомнила то ощущение, когда его руки подхватили ее, вытаскивая из грязи: такие крупные сильные руки, и таким властным было их прикосновение… Она прижималась спиной к его теплому торсу, твердому как скала. Потом его руки с длинными пальцами сплелись с ее руками, помогая взобраться… обхватили лодыжки…

Случалось, конечно, братья помогали ей перелезать через ограды или заборы, то есть прикосновение мужских рук ей было не внове, но он-то не был ей братом. Это был мужчина, который смотрел на нее так, что у нее путались мысли и куда-то девалось самообладание. Некстати вспомнились маловразумительные намеки матери насчет того, что происходит в первую брачную ночь, которые совершенно не способствовали восстановлению ее душевного равновесия.

Олимпии хотелось выпрыгнуть из собственной кожи.

Но нет. Она не позволит себе думать о том, что мог увидеть герцог Рипли, пока она стояла на его плечах. Стоило только подумать – и у нее начинала кружиться голова.

– Не дергайтесь вы, – прервал он ее душевные муки.

– И не думала, – буркнула она.

– Сидите спокойно: мне и так приходится действовать на ощупь в темноте.

– Что я могу поделать, если карету трясет, – возразила Олимпия. – И мне ужасно неудобно.

Это еще мягко сказано: ей было не по себе, бросало в жар, гудела голова.

– Я пытаюсь сделать это побыстрее, однако ваша горничная – или парикмахер? – запрятали шпильки так, что не найдешь. Или эту штуку промазали клеем?

– Нет, там только шпильки – примерно тысяча – и немного помады для волос.

– Протяните руку, я буду подавать вам шпильки, – предложил Рипли. – Полагаю, листья и сухие ветки сохранять не нужно? Сейчас вы похожи на Офелию, после того как она утопилась.

– Фата цеплялась за что ни попадя, – объяснила Олимпия. – А вы что, читали «Гамлета»?

– Мне нравятся пьесы Шекспира: и трагические, и комические, и шуток непристойных полно.

Олимпия протянула руку, их пальцы соприкоснулись – это Рипли опустил в ее ладонь несколько шпилек, – и мимолетное прикосновение отдалось во всем ее теле. Надо было надеть перчатки, прежде чем бежать, но тогда пришлось бы вернуться в комнату, а там наверняка кто-нибудь ее дожидался – мама или тетя Лавиния. Вот и угодила бы в ловушку. Значит, возвращаться было нельзя, как не следовало тянуть до последнего, чтобы дать деру, да и вообще не следовало удирать. Что с ней не так?

Олимпия смотрела, как кружатся в воздухе и падают в солому цветочные лепестки: вишнево-красные, белые и нежнейшего розового цвета, – а вслед за ними пикировали блестящие обрывки зеленых листьев.

Что она натворила? Впрочем, не стоит убиваться: всему свое время.

Насчет количества шпилек она ошиблась: по прикидкам Рипли, их было тысяч десять по меньшей мере, – однако принцип он постиг и теперь извлекал их более сноровисто. Густые блестящие волосы девушки благоухали лавандой с примесью розмарина. Поразительно целомудренный аромат. Он привык к пряным, насыщенным духам, которыми актрисы, куртизанки и самые смелые дамы света обильно приправляли помаду для волос.