— Если б не нога… — с болезненной досадой выговорил он, не обращаясь к матери. Через мгновение взглянул на нее: — Все в порядке, просто ушиб… когда упал с коня. Уже не болит.

И — чуть помолчав:

— Матушка, вы должны присутствовать на турнире. Один из коней неожиданно задрал голову и заржал так, что заложило уши. Королева отвернулась, прикусив губу.

Сын прогоняет ее. Его можно понять: мальчику хочется остаться наедине со своим поражением, снова и снова все обдумать и утешиться тщательнейшей стратегией поединка на следующий раз… Следующего раза не будет! — но сегодня Эжан должен верить в возможность реванша, она понимает… Она все понимает. В конце концов, не выходить же ему из этой конюшни среди бела дня под руку с матерью…

И все-таки он ее прогоняет. Сын. Королева сильнее сжала зубы, и на язык просочился приятный солоноватый вкус.

— Мы поговорим вечером, принц Эжан, — бросила она не с угрозой, а с бесстрастной неизбежностью в голосе. И, пригнувшись, шагнула в дверной проем.

Литовт не дожидался ее — хотя, вне всякого сомнения, кто-то из его людей на расстоянии обеспечивал ее безопасность. Как долго она отсутствовала? Три-четыре поединка, а может быть, и все пять. Нечего надеяться на то, что это прошло незамеченным. Более того, у многих хватит ума связать ее отлучку с шарфом, брошенным на арену в знак прерывания поединка, — такое королева позволяла себе нечасто. А там недалеко по цепочке и до Черного рыцаря… хоть бы люди Литовта казнили того бастарда раньше, чем он начнет болтать!

Эжан, Боже мой… Меньше чем через год он станет совершеннолетним, будет коронован и взойдет на престол. Надо смотреть правде в глаза: вряд ему удастся стать королем мирно и спокойно, без неожиданностей, — с его лицом, фигурой, голосом… Она всегда это знала, она сделала все, чтобы свести риск до минимума. Все, что могла, — но она не всемогуща. Мальчику придется бороться, стать жестким и жестоким, расчетливым и дальновидным, окружить себя такими людьми, как Литовт, и беспрекословно следовать советам матери…

Придется. Иначе не бывает.

…а он втихаря выносит свою мальчишескую гордыню на арену, вырядившись в чужие доспехи позорного для королей черного цвета.

Порыв ветра собрал в складки ее накидку: кружево замельтешило перед глазами, и королева резким движением сорвала подношение старшего советника. Даже из соображений тайны и безопасности Каталия Луннорукая, единая властительница Великой Сталлы и провинций на Юге и Востоке, не собирается ходить в черном!

Она швырнула съежившуюся накидку на землю и, повыше подобрав подол, каблуком ввинтила ее в грязь.

Почувствовала чей-то взгляд и подняла глаза.

Полог ближайшего шатра был откинут. У рыцаря, вышедшего на воздух, были светлые волосы и тонкое, почти женственное лицо с прямым носом, красиво вырезанными губами и большими глазами сине-зеленого морского цвета. Совсем молодой, года на три-четыре старше Эжана. Уже без доспехов, в легком камзоле — белом с голубым.

Каталия улыбнулась.

Она шила это платье вечерами, при свете керосиновой лампы, а то и тусклых коптилок на топленом сале. И сейчас, в лучах яркого солнца, впервые увидела издевательское рыжее пятно посреди подола длинной юбки. Старое и несмываемое, явно появившееся еще в те времена, когда платье было портьерой в большой комнате. И что же теперь делать?!

Только расплакаться.

Так Лили и поступила.

Она бы плакала долго и безутешно. Однако древнее зеркало, мутное и пощербленное, бесстрастно отразило красное некрасивое лицо разобиженной девчонки шестнадцати лет. На такое лицо она просто не имела права! — она, владелица великолепного парчового платья с глубоким декольте, пышными буфами рукавов и присборенной юбкой до земли…

С рыжим пятном.

Все еще шмыгая носом, Лили присела на корточки перед комодом и с трудом выдвинула нижний рассохшийся ящик. Не вынимая, приоткрыла шкатулку с бабушкиными «драгоценностями». На ощупь разыскала круглую брошь с пластмассовым жемчугом и задвинула ящик на место. Не до конца, конечно, — но времени уже не было.

Новая складка до треска стянула пояс, но пятно полностью скрылось в ней. Вот видишь — а ты переживала. Лили поправила перекошенную брошку. Некоторые «жемчужины» еще поблескивали, хотя большинство давно стали матовыми белыми шариками.

Она выпрямилась и улыбнулась своему отражению. Пора.

— Уходишь? — отозвалась с кухни мать на протяжный дверной скрип.

— Да, ма. — Створка двери, как назло, прижала подол. — Там фильм из города привезли. Не выходи, я сама закрою!

Поздно. Мама уже показалась в кухонном проеме, локтем откинув тюлевую занавеску. Изможденные черты стянулись в напряженную сосредоточенную гримасу — выражение, давно ставшее главным на когда-то мягком и красивом лице. Кисти худых красных рук были сейчас белыми от муки.

— А я думала, ты мне с оладьями помо… Что это ты на себя нацепила?!

Лили вздохнула.

— Ма, я пойду, хорошо?

— Живо переоденься по-человечески!

Не слишком далеко убранные слезы сами собой встали на изготовку в уголках глаз.

— Я опоздаю. Я уже опаздываю! Джерри, он меня пригласил, он ждет…

— Я кому сказала!!!

Мать шагнула вперед и всплеснула руками. В воздухе вздымилось белое облачко, и она жалобно вскрикнула, глядя, как частички муки медленно опускаются на пол. Пробормотав что-то нечленораздельное, развернулась и бросилась обратно в кухню.