Собственность мажора

Аннотация

Мой сводный брат настоящий болван. Со мной он грубый и жесткий, я не могу выдержать даже пяти минут в его обществе, но когда на меня обращает внимание капитан университетской футбольной команды, все вдруг кардинально меняется…

 

Глава 1 — Ты что-нибудь решила насчет завтра? Смахнув со стола свою лекционную тетрадь, отправляю ее в сумку и запихиваю в карман толстовки телефон. — Алена, ау! — пихает меня в бок подруга Анька. — Я с кем разговариваю? Со стеной? — Не решила, — отвечаю, ожидая, пока прозвенит звонок. Ненавижу пятые пары. За окном темень, хотя еще и шести вечера нет, а в лекционной аудитории такой холод, что я не стала снимать пуховик. Сегодня аномально холодный день, хотя начиналось все довольно безобидно, поэтому я даже перчатки с собой не захватила. — Ой, да ладно тебе, — закатывает подруга свои красивые зеленые глаза. — Суббота же. Что ты дома делать будешь? Гарри Поттера смотреть? Неплохая идея. Что еще нужно в выходной? — Конечно, — киваю ей. — Лучше тащится на другой конец города, чтобы полночи играть в «правда» или «действие» в компании всяких придурков из футбольной команды. — Они не все придурки… — тихо говорит она. Вздыхаю, глядя на нее. Хмуря свои рыжие брови, смотрит в окно. Она уже целый год влюблена в Кирилла Дубцова — спортсмена, краснодипломника и сыночка нашего местного мэра. Именно в его доме в субботу планируется грандиозное пати для нашего физматовского потока. Разумеется грандиозное, потому что других Дубцов не устраивает. А еще у него есть девушка, вся такая розово-пушистая Марина, само очарование, а Анька… Ну она рыжая. Очень рыжая. Но если это не всем парням нравится, то Дубцов точно не из их числа. Однажды я видела, как он на нее смотрел. Как голодный волчара, правда она мне не поверила. У нее поразительно низкая самооценка когда дело касается парней. — Ладно, — вздыхаю, вставая, как только звенит долгожданный звонок. — Схожу я с тобой. — Честно? — хлопает она глазами, подскакивая. — Нет, шутка, — опять вздыхаю я, натягивая на голову шапку. Я не хочу идти. Мне нечего надеть, и на таких сборищах со мной, как правило, ничего особенного не происходит. Со мной никогда не знакомятся парни. Я не знаю, почему так происходит. Может потому что у меня на лице написано, что я примерная девочка? Что меня не получится уложить в постель раньше, чем я пойму, что мы влюблены друг в друга по уши? Кому нужны такие заморочки? Анька догоняет меня на выходе, где я вливаюсь в толпу сокурсников, выходя из аудитории, и дергает за рукав так, что возмущенно кричу: — Эй! — Глянь, кого принесло, — кивает она на коридор. Меня всю, от макушки до пяток, встряхивает, когда вижу застывшую прямо посреди коридора фигуру. Засунув руки в карманы короткого пуховика и слегка расставив ноги, мой сводный брат Никита Барков смотрит прямо на меня со скучающей миной на своем красивом лице. Я всегда хотела братика или сестричку, но никогда не думала, что моя мечта примет такое кошмарное воплощение. Его совершенно не смущает то, что он мешает всем этим людям, и им приходится его обходить, и уж конечно его не смущает то, что все проходящие мимо девушки жрут его глазами. Включая меня. Дура. — До завтра, — шепчу, целуя подругу в щеку. — Ален… — обнимает меня ответ. — Хочешь, я с тобой поеду? — Я сама, — мотаю головой. — Эльфам привет… Анька хмурится, глядя то на меня, то мне за спину. Кивнув, натягивает на голову шапку и уходит, махнув мне рукой. Ее дед профессор. Они с ним живут в студенческом городке, она здесь родилась, так что домой ходит пешком. — Чего тебе? — спрашиваю, подойдя к Баркову. Упрямо смотрю в голубые насмешливые глаза, сжимая кулак в кармане до скрипа. Общаться с ним, это как есть колючую проволоку. Он на один год старше, а ощущение, будто на десять. И он невзлюбил меня с первой встречи, а я… При воспоминании о том дне всегда сжимает горло. А я влюбилась с первого взгляда. Да так, что до сих пор не разлюблю, хотя уже полгода прошло. Не знаю как это задушить. Не выходит! И он об этом знает. — Какого ты так смотришь на меня? — угрожающе понижает он голос. Сжав челюсти, цедит: — В потолок, мать твою, смотри, Алена. Щеки заливает краска. Сглотнув, смотрю в пол. — Чего тебе? — повторяю зло. — Мать просила тебя забрать. Город стоит. Забрать меня? В нашей с мамой семье я взрослый, а она ребёнок. Очень странно, что она его попросила. Они с отцом Никиты поженились полгода назад. Он бизнесмен. Очень известный в городе. Она была секретаршей в его приемной. Она беременна. Рожать через три месяца. — Я сама… — Не тарахти, — перебивает Барков, срывая с моего плеча сумку. — Там минус тридцать пять. Развернувшись, уверенно идет к лестнице, зажав в кулаке ручки моей сумки. *** Пушистые снежинки тают на моих пылающих щеках. Когда он рядом, я всегда такая. Блеющая, тормозящая, заикающаяся. Его это дико бесит. Смотрю ему в спину, отмечая, как потрясно сидят на нем эти джинсы. На нем все потрясно сидит. Он высоченный, и у него на животе эти проклятые кубики. В парковой аллее Универа горят фонарики. Холодно так, что в носу стынет воздух. Снег скрипит под подошвами моих зимних кроссовок. Я знаю, что одеваюсь ужасно. Не привлекательно. Но я настоящая шпала. Я выше всех девушек потока, и одного роста со многими низкорослыми парнями. Но не выше Баркова. Он меня на голову выше. И шире во всех местах. Каблуки носить совершенно не умею. И макияж тоже. Переживу. Закончу институт и уеду куда подальше. БМВ Баркова припаркована у шлагбаума. Каким бы придурком он не был, но никогда не лихачит и не творит всякой жести на парковках. Машина стоит ровно, как под линейку. А ещё у него есть мотоцикл. Разблокировав двери, открывает для меня пассажирскую и ждет, с каменным лицом глядя в пространство. Выдернув у него сумку, забираюсь в машину и вижу на панели малиновые кожаные перчатки. С силой закусываю губу, потому что знаю, чьи они. Его телки Леры. Она звезда Универа. Разумеется, кто же ещё. Не с замухрышками же ему встречаться. Ламинированные волосы и надутые губы. Все по феншую. Надеюсь, когда он ее целует, эти ее губы застревают у него в зубах. Сглотнув противный ком в горле, отворачиваюсь к окну. Усевшись на водительское место, заводит машину. Со свистом вдыхаю. Он рядом. Мне этого достаточно, чтобы начать хотеть его трогать. Или смотреть на него. Именно поэтому я стараюсь встречаться с ним не чаще раза в неделю. В их доме это не проблема. То есть в нашем. Слушая старую новогоднюю песню, наблюдаю за проносящейся за окном картинкой. Обычно я добираюсь до дома на трамвае, а дальше пешком. Игорь Николаевич, отец Никиты, предлагал мне водителя, но я отказалась. Какой еще водитель?! Зачем он мне? Вообще-то странно, что они прислали за мной Баркова, а не того же водителя. Скосив глаза, смотрю на его лицо. Оно все такое же каменное. Когда я поблизости, он вечно будто кирпичей обожрался. Всегда рычит, орет и злится. — В окно смотри, — рявкает зло. Резко повернув голову, сжимаю кулаки. Если бы не этот чертов мороз, я бы даже близко не села в его машину. Магазины, тротуары, мужик с елкой… — Останови… — прошу, вывернув шею. Не реагирует, продолжая движение. — Останови! — выкрикиваю, развернувшись. — На фига? — рычит он. — Там… котёнок… Смотрит на меня с выражением полного неверия на лице. — Что там? — Котенок! — хватаю его за куртку на плече. — Останови машину! — Где?! Посреди проспекта? Угомонись! Бросаюсь к двери и отстегиваю ремень, как только машина тормозит, встав в пробку. — Алена, твою мать! Выскочив, несусь назад, огибая тыкающиеся в пробке машины и получая в ответ злые сигналы. Впившись глазами в рыхлый снег, пытаюсь разглядеть крошечный черный комочек, и молюсь, чтобы его не раздавили… Глава 2 — Как ты сюда попал, дуралей? — бормочу, расстегивая куртку и засовывая за пазуху дрожащее тельце. Бедненький… — Ты больная?! — орет Барков, развернув меня за локти так, что я чуть не упала. Опомнившись, смотрю по сторонам, а потом испуганно смотрю на Никиту. — Его чуть не раздавили, Ник… Хочет сказать какое-то дерьмо, но потом сжимает челюсти до пляшущих желваков и на секунду прикрывает глаза. — Валите отсюда, деграданты! — летит в нас вместе с воем клаксона. — Варежку закрой! — орет Барков, резко повернув голову. — Понаделают дебилов! Сдавив рукой мои плечи, прижимает их к себе и тащит к машине, лавируя в этой пробке. Все мое внимание сконцентрировано на дрожащей у меня под курткой крохе, поэтому я даже не замечаю, как оказываемся у нашей БМВ. Она мигает аварийкой, и нас стопроцентно все ненавидят. — Ему, наверное, к ветеринару надо, — хватаю с сидения свою сумку, вместо того, чтобы его занять. — Сядь в машину, — надавливает на мою голову Никита, заставляя сесть. Сбрасываю его руку, но он преградил мне дорогу, зажав у двери. Смотрю на него снизу вверх, говоря: — Едь. Я сама доберусь, мне надо в ветклинику. — Сядь в машину, — опять кладет ладонь на мою шапку. Сам он без неё, и у него уши красные. — Отстань, Барков! — пихаю его в грудь. — Я дальше сама! Протяжный гул клаксона заставляет его обернуться. Вновь посмотрев на меня, требует: — Алена, сядь, блин, в машину! — Но… — Да чтоб тебя! Скрутив, бесцеремонно толкает в салон, и захлопывает дверь с такой силой, что мне хочется прикрыть уши. — Мяв… Мелкие коготки впиваются в мою толстовку так, что приходится отдирать от неё Черныша, и я боюсь, как бы он не вырвал клок ткани. — Какой худой, — тараторю, как только Никита оказывается в машине. — Все косточки наружу… А глаза какие испуганные… Барков вдыхает так, будто всосал в себя весь кислород в салоне. — Бедненький… — Мяв-мяв… Мы трогаемся, и я лепечу: — Думаешь, он блохастый? — Прям всю голову сломал, — тормозит у тротуара так, что меня бросает вперёд. — Я тебя не заставляю нас везти, — взвиваюсь я. — Можешь высадить нас на остановке! — Чтобы ВЫ там от дубака скопытились? — делает тонкий голос, копируя меня. — И мне отец башку оторвал? — А она у тебя есть? — цежу я. — Не замечала. — Наверное потому что в твою мозги забыли положить, — цедит он в ответ. Пихаю котёнка назад за пазуху, пыхтя от злости. Сделав ещё пару вдохов, сквозь зубы спрашивает: — Ехать куда? — Откуда я знаю? Я что, Яндекс Карта? — Алена, у тебя тридцать секунд. Сжав зубы, достаю из кармана телефон и загружаю приложение. — Горького 71… Это где памятник… — Разберусь. *** — Обезвоживание и недовес… — жалостливо поглаживает котёнка парень-ветеринар, удерживая Черныша на большом металлическом столе. — Это опасно? — также жалостливо хнычу я. — При правильном уходе — нет, — щупает крохотные косточки. — Где вы его взяли? Кошусь влево, глядя на Никиту, который сидит на диване в приемной, заняв его полностью. Хмуро тычет большими пальцами по дисплею, уперев локти в колени. Наверное, пишет своей губастой Лере, а мы с Чернышом тратим драгоценный вечер его пятницы. — На дороге… — отвечаю я, как есть. — Сейчас кровь возьмём на анализ. На всякий случай. — Это больно? — смотрю в круглые желтые глаза Черныша. — Неприятно… — Капец… Зло смотрю на Баркова, который с видом очумевшего болвана качает головой, продолжая строчить в телефоне. Бесчувственное бревно. С замиранием сердца наблюдаю, как на маленькой мохнатой лапке машинкой сбривают шерсть. В стол рядом с моей ладонью упирается кулак Никиты, а сам он становится за моей спиной. — Мяв. — Потерпи… — шепчу. — Так надо. Тихое дыхание надо мной трансформируется в смешок. Повернув голову, сверкаю глазами. Игнорируя, Барков кивает на стол, мол «смотри». Вокруг многострадальной лапки затягивают крошечный жгут и, вгоняют в неё иголку. — Осторожнее… — прижимаю к груди руки. Черныш издает очередной скулящий «Мяв», глазами прося у меня помощи, пока трубка катетера наполняется его кошачьей кровью. — Вот и все… — объявляет ветеринар, освобождая моего кота. — Посидите минут десять. Проверяю намотанную на его конечность «повязку» из пластыря и прижимаю к себе. Подняв глаза на Никиту, буркаю: — Что? — Ничего, — проводит рукой по своим светлым волосам и идёт к дивану. Сажусь рядом, устроив Черныша на коленях. Улыбаюсь, когда начинает мять их и топтаться, с любопытство глядя на колени Баркова. — Скоро поедим, — чешу за маленьким ухом. — Молочка… — Молочка не надо… — летит из открытых дверей лаборатории. — Воды, и корм сейчас подберем. Вцепившись когтями в джинсы Никиты, забирается на его бедро. Протянув руку, он чешет длинными пальцами черную макушку. Маленькое помещение приемной заполняете довольное кошачье мурчание. Кусаю губу и улыбаюсь, посмотрев на Никиту. Ловит мой взгляд, продолжая баловать котёнка. Мое дыхание останавливается. Он так близко, что у меня опять начинается. Ступор и все прочее. Глаза сами падают на его губы. Полные и застывшие в полуулыбке, а его глаза вдруг падают на мои губы. Все краски стекают с лица, и сердце замирает. Резко выпрямившись, Барков вдруг становится самим собой. Отдирает от своей штанины Черныша, и вручает мне, вставая. — На улице жду, — бросает, прежде чем хлопнуть дверью. Поджав подрагивающую губу, смотрю на котёнка. — Ну и проваливай. Больно нужен. *** Окна дома подозрительно не горят. На первом — только в коридоре, а на втором вообще все черное. Обычно у Барковых на электричестве не экономят. У них вообще ни на чем не экономят, и я не думаю, что сыну известного бизнесмена когда-нибудь приходилось выбирать между новыми ботинками и поездкой в летний лагерь, скорее уж между БМВ и Мерседесом на день рождения, но и это вряд ли. Своему сыну Игорь Николаевич не отказывает ни в чем. Вообще-то, они больше похожи на друзей, чем на отца и сына. Никита родился, когда его отцу было восемнадцать. Они с его матерью давным-давно в разводе, ну а на меня ему в основном плевать. Кажется, он иногда забывает, что я вообще существую. — Где все?.. — спрашиваю грубо, не глядя на него. Черныш притих на моей груди. Он вообще крайне молчаливый. — Днюха у Бродсмана, — бросает Барков в ответ. Странно, что он вообще мне ответил. Видимо влюбленных в себя дур он за людей не считает. Мама мне ничего не говорила о своих планах. Удивительно, что она успела попросить его за мной приехать. Такое внимание к деталям не ее конек, в основном она думает, что все всегда происходит само собой. Обычно за себя я все продумываю сама. За себя и за нее. Иногда мне кажется, что это ей девятнадцать, а не наоборот. Просто она такая… легкая, воздушная и не от мира сего. Я очень ее люблю. Такой, какая она есть, но иногда не до конца понимаю, как мы выжили с таким отношением мамы к жизни. Видимо, ее тактика работает. Все в нашей жизни и правда происходит как-то само собой. Машина заезжает на парковку сбоку, и я с насмешкой бросаю: — А тебя что, не пустили в приличное общество? Бродсман — его крестный отец и он депутат и меценат. Когда я попала в семью Барковых, была шокирована размахом их семейных связей. Вообще-то мой сводный брат в это общество прекрасно вписывается. И он умеет быть очень даже располагающим, когда ему это надо. Двуликий козел. Только мне одной достаются тумаки и всякие насмешки. Всегда. От обиды хочется швырнуть ему в лицо Черныша, чтобы тот расцарапал его как следует. — Выходи, — бросает этот грубиян, откинув голову на спинку кресла и барабаня пальцами по рулю. Схватив с коврика пакет с вещичками своего кота, выпрыгиваю из машины и хлопаю дверью. Машина тут же сдает назад и, сверкая фарами, скрывается в воротах. Смотрю ей вслед, поджав губы. Он часто в доме не ночует. У него своя квартира в центре города. Он вообще живет так, как ему захочется. Сам решает что ему есть, что носить, во сколько и когда приходить. Я уже давно не мечтаю о нем по ночам. Чаще я представляю, как не повезло его «девушке», но она кажется до безумия счастлива быть с ним. Смотрит на него, как на Бога! Ловит каждое его слово и с каждым словом соглашается. Какой-то чертов гипноз. Смотрю на пустой трехэтажный дом, который выглядит пугающе пустым, но гирлянды на окнах делают его не таким уж мрачным. Это рука моей матери. Когда мы сюда въехали, здесь о гирляндах вообще не слышали. Как и о том, что в мире существуют еще какие-то цвета, кроме белого, серого и коричневого. В большой гостиной мигает огнями новогодняя елка. Сбросив кроссовки, вешаю в шкаф куртку и надеваю домашние тапки, позволяя Чернышу карабкаться по своему плечу вверх. — Надеюсь, ты умный, — бормочу, поднимаясь на второй этаж и включая свет везде, где только могу. Глава 3 — Что делаете? — спрашиваю в трубку, глядя на свое отражение в трамвайном окне. За ним кружатся толстые снежинки и снуют прохожие, нагруженные пакетами. Через неделю Новый год, а потом у меня начнётся сессия. Так что, можно сказать, это самая лучшая неделя в году. — Ужинаем, — отвечает в трубку мама. Сегодня весь день она какая-то странная. Смотрит то в пространство, то в одну точку. Для нее это обычное состояние, но в этот раз что-то во всем этом не то. Все эти полгода она была такой счастливой. Светилась будто изнутри. Совершенно очевидно, что она влюблена в своего нового мужа по уши, а по нему сложно что-то утверждать. Как и его дурацкий сын, Игорь Николаевич не разбрасывается улыбками и шутками. Просто не представляю, что могло свести их вместе. Хотя, тут долго думать не надо. Причина находится в ее животе. Это девочка. Меня мама родила в девятнадцать, они с Барковым-старшим ровесники, но моя родительница выглядит лет на десять моложе, а он… ну, порода у них отличная, чтоб ее. — Только не корми его сметаной, — инструктирую маму, трогая длинную металлическую сережку в своем ухе. — А то у него животик заболит. — Он же кот, — вздыхает она. — То есть, сметаной ты его уже покормила? — улыбаюсь я. — Не хочет он твой корм, правда, малыш? — Привыкнет… мама, мне Анька по второй линии звонит… — Кладу трубку, — отзывается она. — Хорошо вам потусить. — Так уже никто не говорит, — просвещаю ее. — Целую… — И я тебя. — Ну где ты? — стучит зубами подруга. — Я уже нос отморозила! Держась за поручень, пробираюсь к выходу. — Обернись, — выбегаю из трамвая и засовываю телефон в карман норкового полушубка, который мама подарила мне на Новый год. Иметь отчима бизнесмена очень даже удобно. — Ого… — изумляюсь, рассматривая подругу. Не удивительно, что она замерзла. Замшевые ботфорты на шпильке, короткая рыжая дубленка и вихор рыжих завитушек на голове. — Что? — смущается она, переступая с ноги на ногу. — Ты постриглась! — констатирую, рассматривая ее изменившееся лицо. С этой прической оно приобрело форму сердечка на палочке. Волосы стали короче на полметра, и сейчас выглядят взрывом на макаронной фабрике. — Плохо, да? — кусает она подкрашенные губы. Закатываю глаза. — Только не додумайся спросить такое у Дубцова, — беру я ее под руку. — Ты смеёшься… — с тоской мямлит она, переставляя ноги на шпильках. — Он что, меня заметит? Он уже заметил. Но разве ей объяснишь, что это скорее всего плохо, чем хорошо? Я за нее боюсь. Она слишком ранимая для таких, как Дубцов, и мне все это не нравится. Если он ее обидит, я… Я что-нибудь придумаю. Такое, что он меня на всю жизнь запомнит. — Тебе юбки нужно носить всегда, — бормочет подруга, пока семеним вниз по улице, ориентируясь на план, который Дубцов разослал всем приглашенным в свой дом. Мы на такое сборище попали впервые. Впервые сынок мэра устраивает тусовку не для избранных, а для всех подряд. — Не шути так, — отвечаю я. — Нет, ну правда… Барков язык проглотит, — зло рыкает она. — Ань… — говорю с нажимом. Барков — это запретная тема у нас с ней. Только с ним я такая дурная. Это как слабое место. — Извини… Мои ноги настолько худые и без каких-либо плавных линий, что юбки — это просто временная необходимость. Все равно больше ничего подходящего у меня нет. Мини-юбка в красно-черную клетку, плотные колготки и высокие здоровые «военные» ботинки на толстой подошве — вот мой сегодняшний лук. Дом Дубцова пропустить сложно. Такое количество машин вдоль бордюра лучше любой сигнальной ракеты. — Я не знала, что это его дом, — говорит подруга, когда останавливаемся у высокого железного забора. — Я тоже… Хотя часто проезжаю мимо. Огромный особняк, но из трамвая видна только крыша, поэтому присвистываю, когда охранник открывает нам калитку. За зарешеченными окнами виден размах мероприятия. Там снуют тени и грохочет музыка. Топчемся в дверях, не зная куда деть вещи. Дубцов возникает из ниоткуда. Голубоглазый жилистый брюнет, одетый в джинсы и дурковатый свитер с оленями, что судя по всему является проявлением его остроумия. На этой подошве я с ним почти одного роста, но я ему явно по барабану. — Вечер добрый, дамы, — обращается он к нам, но в упор смотрит на Аньку. Я никогда так не смотрю на людей. Для этого, видимо, нужно родиться в семье мэра. Анькины щеки становятся маковыми, но вместо того, чтобы смотреть в пол, она смотрит в его глаза и молчит, как заколдованная, а он возвышается над ней, как чёрная тень. Кошмар… Все еще хуже, чем я думала. — Кхе-Кхе… — пытаюсь прервать эти гляделки, расстегивая свою шубу и доставая из-под нее волосы. На лице Дубцова появляется жестковатое выражение, от которого мне становится не по себе. — Кажется, у тебя волосы были длиннее, — кивает он на Аньку. Ее бледная рука взмывает вверх, хватаясь за одну из своих кудряшек. — Я… — прячет она глаза. — Постриглась. Хмурюсь, глядя то на одного, то на другого. Засунув руки в карманы джинсов, Дубцов безапелляционно заявляет: — Больше так не делай. Моя челюсть падает вниз. Что за?.. Кем он себя возомнил? В панике смотрю на подругу. Ее рот открывается, а потом закрывается. Судя по всему, этот придурок остался удовлетворен ответом, потому что, сопроводив шевеления Аникиных губ взглядом, спокойно объявляет: — Гардероб там, закуски и напитки там, танцпол за лестницей, развлечения вон там, санузлы здесь и наверху. Хорошего вечера. С этим он уходит, оставив нас спокойно приходить в себя. — И после этого он не придурок? — смотрю вслед нашей университетской знаменитости, которая оказала честь ВУЗу, изъявив желание учиться именно в нем. Его выбор очень просто объясним, далеко ходить не надо. У него и декана нашего факультета одна и та же фамилия, и не потому что она очень распространённая, а потому что наш декан — это его мать. В ответ на свой вопрос я получаю тишину, поэтому смотрю на подругу. Она хмурит лоб, поднимая на меня расширенные глаза. — А-а-а-нь… — тяну я. — Обещай мне… — Что? — лепечет она. — Если он сегодня предложит тебя подвезти, ты с ним не поедешь. — С чего бы ему предлагать? Смотрю на неё, хмуря собственные брови. Он не для неё! Вернее, она не для него! — Просто обещай. — Я… — затравленно ищет она глазами фигуру Дубцова. — Обещай, — настаиваю, повернув ее к себе за плечи, но она выглядит как безмозглый мотылек, собирающийся сигануть прямо в костер. — Я не знаю, — говорит упрямо, поджимая губы. — Парней что ли мало? Что на Дубцове свет клином сошёлся? Она упрямо отводит глаза. Когда она так делает, это значит все уже решено. — Угу, ты же себе нашла, — говорит тихо и мрачно. — Мало их что ли, вон, бери любого. Я слишком долго мечтала о Баркове. Пока он не отбил у меня эту охоту напрочь. Замолкаю на полуслове, когда мои глаза спотыкаются о и стриженный светло-русый затылок и знакомую спину, одетую в белую футболку. Ник стоит между широкой лестницей на второй этаж и каким-то игровым автоматом в компании нескольких человек, и вдруг поворачивает голову, будто его внутренний радар резко уловил что-то интересное, а потом он оглядывается через плечо. Бегает глазами по людям вокруг меня и, будто наконец-то, находит то, что искал… От этой мысли мое сердце ухает вниз. Это совершенная чушь, но он совершенно точно больше ничего не ищет. Его взгляд падает на мои ботинки, пробирается вверх по ногам и мини-юбке, заглядывает в мое лицо… Я не видела его со вчерашнего вечера, когда он привёз нас с Чернышом домой, и ещё я знаю, от этого мое сердце весь сегодняшний день ведёт себя странно, что мама не просила его за мной приезжать. Он сам приехал. Приехал за мной… В его супер-модной стрижке легкий бардак, и это сумасшедше ему идет. Почему я не могу просто выбросить его из головы? Почему все еще замечаю, как ему идет все и всегда? На его локте вдруг появляется миниатюрная миловидная брюнетка с пухлыми губами и в коротком обтягивающем платье. Обхватив ладонями его бицепс, целует плечо через футболку и прижимается к нему лбом. Быстро отвожу глаза, бросаясь к гардеробу. Обещаю себе, что за весь этот вечер не вспомню вспомню о Баркове-младшем. С Лерой они встречаются два года. Стали встречаться на после первого курса, но за это время он успел потоптаться в универе, как петух в курятнике. А потом встретил свою единственную и неповторимую. По крайней мере никто не слышал о том, чтобы он ей изменял. Я тогда даже не знала о его существовании. Я не завидую. Встречаться с ним я бы не стала и под дулом пистолета! Я видела ее фотографии двухлетней давности. Она прошла серьезный апгрейд. Не говоря о губах, сменила цвет волос и серьезно укоротила гардероб. Еще похудела… А вот Ник не особо изменился, только волосы стали чуть-чуть длиннее и мышечной массы прибавилось. Наверное, они поженятся. Такие отношения обычно заканчиваются свадьбами, нет? Войдя в гардероб, пытаюсь развеять тоску в душе. — Помочь? Подпирая дверной косяк плечом, на нас с Анькой смотрит двухметровый качок со стрижкой «единичка» и в футболке «Манчестер Юнайтед». — Ты что, карманник? — бросаю хрипло, поглощенная своими душевными терзаниями. — А ты «сестра» Баркова? — спрашивает он в ответ. Удивленно поднимаю на него глаза. Глава 4 — Я — это я, — сообщаю ему, избавляясь от своей шубы. Оттолкнувшись от стены, подходит ко мне, и мне приходится поднять глаза, настолько он высокий. В моей жизни такое случается не часто, поэтому решаю присмотреться к нему получше. Яркие карие глаза, густые темные брови, полные губы и короткий ежик темных волос на голове. Немного грубый фейс, но высокие скулы все компенсируют. Далеко не каждый может позволить себе постричься под «нолик», но ему и это пошло бы. Первый раз его вижу, иначе запомнила бы. — Ну ты и амбал, — бормочу удивленно, окинув взглядом широкие плечи. До этого дня я чувствовала себя хрупкой только рядом с одним парнем… «Отвали, Барков», — посылаю ему телепатический сигнал. — «Занимайся своей Лерой». За моей спиной хихикает Анька. По лицу парня стелется ленивая лыба, пока его глаза пристально изучают мое лицо. Я не умею флиртовать. В очередной раз в этом убеждаюсь. — Я футболист, — склоняет набок голову. — Перспективный. Почти заезда. Играю за Универ. За Универ? Он имеет в виду наш? — О-о-о… — тяну я. — Твоя обязанность всех соперников затоптать что ли? Тебя случайно не Халк зовут? — Я… я… пойду в уборную… — будто давясь воздухом, хрюкает подруга. Не удостоив ее взглядом, перспективный футболист забирает у меня полушубок и вешает на свободную вешалку со словами: — Почти. Я Артем. Амплуа — защитник, так что иногда топчу. — Ну, — складываю на груди руки. — Я бы с тобой ночью на районе не испугалась ничего. — Зачем ночью? — замерев с моей шубой и вешалкой в руках, смотрит на меня. — Давай сейчас. — В… смысле? — спрашиваю осторожно, мгновенно теряя уверенность в себе. Он что, меня приглашает на свидание? Я была только на одном свидании в своей жизни, и тот парень не знал, как от меня избавиться, потому что, кажется, я уболтала его до нервного срыва… просто я не знаю, о чем говорить на свиданиях. Логика подсказывает, что лучше всего быть самой собой, но в моем случает это оказалось не так, и теперь у меня психологическая травма, которая никак не заживает и портит мне жизнь. — Давай прогуляемся, — говорит спокойно Артем, глядя мне в глаза. — Э-э-э… прогуляемся? — Да, — кивает он. — Типа ножками. Убираю за уши волосы, натягивая на ладони рукава водолазки. Честно говоря этот футболист… ну, очевидно он не преувеличивает свою звездность. Я не вижу дешевых понтов. Вообще никаких понтов. Я — это я. Я не из тех, с кем встречаются «перспективные футболисты». — Я не люблю футбол… — сообщаю тихо. Что я несу?! — Ладно, — ухмыляется он. — Переживу. Так что? — Я… с подругой… — говорю неуверенно. — Не могу ее бросить. — Я возьму друга, — разбивает он мой аргумент. — Пойдем вчетвером. — Там минус двадцать пять… — Я на машине. В кафешку сядем. Подойдя, разворачивает мой полушубок и предлагает просунуть руки в рукава. Такая настойчивость немного сбивает с толку. Он решит, что я легкодоступная? Побежала по первому зову? Но если быть самой собой, я не вижу в этом ничего ужасного. Возможно я должна дать ему свой номер и сказать — можешь позвонить мне на следующей неделе, а потом не взять трубку и перезвонить еще через пару дней, сказав что была очень занята? Вместо этого я разворачиваюсь и позволяю надеть на себя шубу. Молча сняв с вешалки громадную куртку с капюшоном, вешает ее на плечо, говоря: — Подожди меня у входной двери. *** — Меня этот Арсений немного пугает… — подставляет Анька руки под дозатор, из которого на них проливается пенное жидкое мыло. — Почему? — делаю тоже самое, рассматривая свое лицо в зеркале над умывальником. У меня немного горят щеки. Это от того, что пять минут назад я узнала о том, что у меня очень красивые глаза. Улыбаюсь, кусая губу. Разумеется это чушь. Они у меня обычные, но слушать такие глупости оказывается очень приятно. Очень приятно, когда внимание парня всецело сконцентрировано на тебе одной. — Он все время придвигается ко мне, — поясняет подруга. — И задел своей рукой мою руку. — Просто ты ему понравилась, — констатирую я очевидное. С этой прической она и правда выглядит дерзкой и очень стильной, даже не смотря на простое короткое черное платье. Даже наоборот. Оно только усиливает эффект. И Дубцов со своими недовольными минами может катиться под гору. Анька и длина ее волос — не его царского ума дело. — Просто он хочет пригласить меня к себе в общагу, — моет она руки, подставив их под струю воды. — Понятное дело зачем. И я не хочу, чтобы он меня трогал, — отрезает она. — Тогда вылей ему на голову морс, — советую я. Мотивы Арсения и правда очевидны, но Анька… она с парнем ни разу в жизни не целовалась. Не знаю как такое возможно в девятнадцать лет, ведь даже у меня есть кое-какой опыт. Просто ее воспитывал дед. Очень интересный, содержательный и консервативный человек. Профессор философии, в прошлом заведующий кафедры, а сейчас он для этого староват. Так он сам говорит, самокритика — его любимый конек. Аня сирота, родители погибли, когда ей было девять. И в отношении парней она очень пугливая, именно поэтому я убеждена, что Дубцов — это не то, что ей нужно, ведь без сомнений сейчас она сравнивает немного недалекого Арсения именно с ним. Хотя как она может сравнивать, если с Дубцовым общалась ровно пять секунд неделю назад? Каким-то невероятным образом мы с ней залетели в команду нашего факультета по местным «Умникам и умницам». Толку от нас команде не было никакого, но команду соперников представлял сынок мэра и декана — Кирилл Дубцов. Родословная у него что надо, многие не отказались бы, чтобы их с ним перепутали в роддоме, но этого не случилось. На том мероприятии Анька и увидела его впервые. И он ее тоже. Просто бред какой-то. Они уставились друг на друга, как два глухонемых. — Можно я поеду домой? — вздыхает подруга. Чувствую себя виноватой. Ведь это был ее вечер. Она накрасилась и напялила платье, обрезала волосы. И все это известно для кого… — Хочешь, вернемся к Дубцову? — спрашиваю ее виновато. — Нет, — мотает она рыжей головой. — Ты сдурела! Улыбаюсь, снова краснея. — Он классный, — улыбается в ответ Анька. — Садись, пять, — смеюсь я. Она уже целый час терпит компанию Арсения в кафе, поэтому вздохнув, говорю: — И можешь ехать домой. — Ура! — закатывает она глаза. Прощаясь с ней у гардероба, встречаем пару знакомых лиц, и ещё парочку вижу за столиками своей любимой кафешки, где мы с Анькой стабильно наедаемся от пуза два раза в неделю и запиваем все это двумя стаканами кофе. Я ем много, но наесть приличные формы так и не смогла. Это у нас с мамой семейное. И рост тоже. Достался от деда, он у нас инструктор по плаванию, а в прошлом победитель всяких разных чемпионатов страны, но ни я, ни она к спорту не имеем тяги, как и к спортсменам. По крайней мере так было вчера, а сегодня… сама не знаю… Пробираясь к своему столику, натыкаюсь на внимательный взгляд капитана университетской команды Артема Колесова по кличке Трактор. Его карие глаза изучают меня не стесняясь. В основном ноги и лицо, а я взволнованно пытаюсь определить, хочу ли продолжить это «свидание», или нет. Кажется, я хочу… — Твоя подруга сбежала? — спрашивает он, когда останавливаюсь рядом. — Ты тоже собираешься? — Я не собирался ее есть, — усмехается развалившийся на своем стуле Арсений. — Че она у вас такая пуганая? — Нормальная, — отвечаю немного грубо, посмотрев на него. — А по-моему ее вчера из монастыря выпустили. — А тебя из леса? — завожусь я. — Не, я из городских джунглей, — хмылится он. — Арс, — раздаётся над столом пропитанный холодком голос Артема. — Ты ей не понравился, смирись. — Я умею разговаривать с неандерталами, — говорю ему резко. Я не просила помощи. Но теперь я, по крайней мере, понимаю, почему он стал капитаном команды. Потому что имеет целый набор всевозможных лидерских качеств. Он уравновешенный, умный, красивый. Это нужно лидерам? На него пялятся все девушки вокруг. Во-первых, с его габаритами затеряться в толпе невозможно, а во-вторых, читайте выше. Поднявшись со стула, Артём нависает надо мной. Упрямо смотрю в его глаза, задрав подбородок. Я не люблю, когда парни строят из себя покровителей. Я понимаю, что так им легче самоутверждаться и чувствовать себя мужиками, но это не моя тема. Я прекрасно могу постоять за себя сама. — Ты феминистка? — спрашивает спокойно. — Стремлюсь к этому, — отвечаю, хотя не думаю, что я феминистка. Я люблю брить ноги. И люблю, когда мне говорят, что у меня красивые глаза. Я полгода сохну по одному белобрысому болвану, который даже не в курсе, что я ушла с этой черновой вечеринки. Когда вышла из гардероба его уже нигде не было. Почему он так смотрел на меня сегодня? Будто из всей толпы вычленил именно то, что искал. И он притащился за мной вчера, отодвинув другие планы. Зачем он это сделал? Что б тебя, Барков! — Хочешь сбежать? — повторяет Артем свой вопрос, глядя на меня сверху вниз. Этот вопрос возвращает меня на землю. Этот человек явно любит все раскладывать по полочкам. — Нет… — отвечаю, отводя глаза. — Тогда остаемся? — допытывается он. — Ты мог бы… подкинуть меня до дома… — пожимаю я плечом. — Если хочешь остаться вдвоем, домой ехать не обязательно, Арс уже уходит. — Ну да. Арс может идти на фиг, — ворчит его полузащитник, вставая из-за стола. — Нет… в смысле… мне уже пора… — смотрю я на него. — У меня там кот… На самом деле я боюсь, что Артем сделает что-нибудь не то. Например, решит меня поцеловать. Или возьмет за руку. Я не знаю, хочу ли этого. Мы час назад познакомились! Но он и в жизни настоящий трактор. — А-а-а, кот… — глубокомысленно тянет Артем. — Да, кот, — твердо смотрю в его глаза, пытаясь не вспоминать подробности того, как у меня появился кот. На самом деле, «не вспоминать» сегодня проще пареной репы. Артём молчит, очевидно пытаясь вычитать на моем лице ответы на все свои вопросы. Но у меня в голове такой бардак, что вряд ли у него получится. — Тогда поехали, — наконец-то произносит он. Глава 5 — Откуда ты знаешь Баркова? — наконец-то решаюсь задать вопрос, который висел на языке весь этот вечер. Возможно, меня выдало то, что я слишком пыталась заставить его звучать непринужденно, и в ответ на это Артём оторвался от дороги и посмотрел прямо мне в лицо. Сощурив глаза так, что мне захотелось провалиться сквозь землю. — В одной школе учились, — отвернувшись к лобовому стеклу, бросает он. Смотрю на его грубоватый профиль, пытаясь понять что это значит? Звучит так, будто за этим кроется что-то большее. — Откуда ты знаешь, что я его «сестра»? — Я много чего знаю, — выкручивает он руль и сворачивает на светофоре. Фыркаю, глядя в окно его старенького, но громадного «Форда». Просто не представляю сколько эта машина жрет бензина. С другой стороны, вряд ли он смог бы влезть в какой-нибудь Фиат. Колёса у его машины новенькие и какого-то нереального радиуса. Очевидно, он над ней повозился, потому что в дополнение к этим «мелочам» на капоте красуется большая волчья морда. Он старше на два года, но я о нем раньше ничего не слышала. Я бы и о Баркове узнала как утка на третьи сутки, если бы не наше «родство». Где-то за поворотом взрывают салют. Разноцветные искры сверкают над крышей пятиэтажки, напротив которой маячит указатель с названием «моей» улицы. — Здесь поверни, — велю я, указывая пальцем на поворот. — Прямо и до конца. Красный забор… Подъехав к воротам отца и сына Барковых, Артём глушит мотор и мы погружаемся в тишину. На этой улице все дома элитные, и жильцы тоже. Полгода назад я даже не знала о существовании этой улицы и в эту часть города никогда не забредала. У нас с мамой своя квартира, но мне даже в голову не приходило оставить ее на новом месте одну. А когда родится наша кроха, я понадоблюсь ей тем более. Искрящиеся снежинки начинают медленно приземляться на лобовое стекло. Дернув ручник, Артём набрасывает на голову капюшон и выходит из машины. Надев шапку и варежки, слежу за тем, как он обходит капот и открывает для меня дверь, протянув руку. Морозный воздух забирается под мою юбку, но по каким-то причинам я не спешу сорваться с места и умчатся в дом. Вместо этого держу свою руку в его и наблюдаю за тем, как вокруг его капюшона клубится снег. Сделав глубокий вдох, он смотрит в мое лицо исподлобья. Передергиваю плечами, посмотрев на небо. Оно черное, как бесконечная пропасть. Я не сопротивляюсь, когда вокруг моей талии завязывается петля из стальной руки. И когда меня прижимают к большому теплому телу. И даже когда за моей спиной смыкаются полы огромного черного пуховика. И когда щеку обдает теплым дыханием, в котором улавливаю привкус кофе. Просто закрываю глаза и позволяю мягким, очень осторожным губам коснуться моей кожи. Сначала на скуле, потом на щеке. — Я тебя сейчас поцелую, — хрипловато говорит Артем. — Если не остановишь. — Ты всех девушек на первом свидании целуешь? — шепчу, чувствуя его губы в миллиметре от своих. — Только тех, кого завтра поведу в кино. Смеюсь, открыв глаза. — Ты наглый, — замечаю, глядя в его улыбающиеся глаза. В остальном он спокоен и собран. — Просто сильно хочу тебя поцеловать. Мои щеки загораются от удовольствия. Я тоже хочу, чтобы он меня поцеловал. — Поцелуи полезны для здоровья, — пожимаю я плечом. — Угу. Жизнь продлевают, — кивает Артём, внимательно наблюдая за моим лицом. — Так что, целуемся? Обведя кончиком языка свои губы, киваю. Выпустив изо рта клубок пара вместе с дыханием, Артём склоняет голову и прижимается своими губами к моим. Стайки мурашек бегут по моей спине, когда он начинает прихватывать мои губы своими. Пробуем друг друга целую вечность, пока его грубоватая ладонь не ложится на мою щеку, заставляя склонить набок голову, и мы начинаем целоваться по-настоящему. Черт… Он целуется… умело. Так, будто сдавал экзамены. Забирая весь мой воздух до головокружения и крепче сжимая мою талию. — Полегче, Трактор… — шепчу, разорвав поцелуй. Издав тихий смешок, запрокидывает голову и вдыхает, спрашивая: — Пойдёшь со мной в кино? — Мы будем целоваться? — кусаю я губу. — Будем, — говорит убежденно, размыкая руки и выпуская меня из своей куртки. Пятясь к двери, беспечно бросаю: — Я подумаю. Развернувшись, вставляю ключ в замок и закрываю за собой калитку, бросив взгляд на застывшую посреди улицы фигуру. Прижавшись лбом к холодному металлу, улыбаюсь и закрываю глаза. Губы горят, и щеки тоже. И мне почти плевать на то, что стоянка у дома пуста. И на то, что свет горит только на первом этаже. Но меня расстраивает то, что в доме я застаю только свою маму в компании черныша. Расстраивает, потому что она выглядит очень печальной. Закутавшись в толстый вязаный свитер, она смотрит какой-то фильм в гостиной под мигающие огни новогодней елки. Полулежа на диване и придерживая одной рукой свой большой живот, рядом с которым храпит свернутый в калачик Черныш. — Ты рано… — приподнимает мама голову, на которой красуется высокий конский хвостик. Я думала в беременность женщины набирают вес, но у неё все как-то наоборот. Будто растет только живот, а сама она на его фоне становится все тоньше и тоньше, хотя на этой неделе ее щеки начали округляться. Усевшись на пол рядом с ней, заглядываю в чёрную сонную мордашку своего кота. Еле поднимая веки, он пытается тряхнуть головой, но вместо этого снова ее роняет. — Вкусно пахнет, — улыбаюсь я. — Я готовила ужин, — прикрывает мама глаза. — Игорь задерживается. А ты голодная? Задерживается? Уже почти одиннадцать вечера. Он «задерживается» частенько. Их совместная жизнь мало похожа на супружество в моем понимании. Кажется, мама думает также. Это очень меня расстраивает, и я не знаю чем ей помочь. Не могу же я указывать Баркову-старшему во сколько ему приходить домой? — Я не ем после шести, — говорю маме, проваливаясь в сообщение на своём телефоне. — Ну и зря, — вздыхает она, снова укладывая голову на диванную подушку. — Ходишь полуголодная… «Подумала? 16.00, 17.00, 18.00… выбирай время», — читаю я на дисплее. «Мы расстались десять минут назад», — быстро печатаю я в ответ. «Окей, сам выберу», — тут же прилетает мне сообщение. Боже. Как меня угораздило вляпаться в Артема Трактора Колесова? *** «Карина, которая живет в одной комнате с двоюродной сестрой Барковской Леры, спросила у меня в чате, встречаешься ли ты с Колесовым», — читаю сообщение от Аньки, пытаясь вникнуть в суть написанного. В девять утра воскресенья сделать это не просто, особенно мне. Чтобы начать соображать более менее ясно, мне нужно дождаться минимум одиннадцати утра. «И что ты ответила?», — печатаю, морщась от запаха жареного бекона, который наполнил просторную кухню дома Барковых. Я говорю «Барковых», потому что ни я, ни мама не чувствуем себя здесь… как дома в полном смысле слова. Она точно не чувствует себя здесь «хозяйкой», я слишком хорошо ее знаю, чтобы этого не понять. Подняв глаза, смотрю на нее, снующую между плитой и бесконечным разделочным островом. Она погружена в себя, но с ней такое часто бывает. Полгода назад мне показалось, что ее подменили, такая она была счастливая и живая. А сейчас… даже не знаю. На ней очень милый лиловый вязаный костюм, состоящий из пушистого свитера и юбки, а поверх них фартук в цветочек. Ей и ее животу очень идет, как и собранные в аккуратный пучок на макушке волосы. У неё такая тонкая шея, как у какого-нибудь эльфа. У меня в принципе такая же, но мне ведь не тридцать восемь. Кажется, моя мама задалась целью стать идеальной хозяйкой, потому что до переезда сюда мы завтраками не заморачивались. Мой аппетит не просыпается раньше моей головы. Чего не скажешь о Баркове-старшем, который не страдает ни одним, ни другим, ведь именно для него она готовит этот кошмарный английский завтрак. Его ужасный сын питается также. То есть, как отпахавший двойную смену бурлак, правда я не так часто видела, чтобы Никита просыпался к завтраку. «Я ответила, что не знаю. А что ещё я могла ответить? Но ты просто представь…», — снова три восклицательных знака. — «Уже все знают. Так вы встречаетесь?» «Ань, ты сегодня из люльки вывалилась?», — раздосадованно пишу я. — «Мы только вчера поз…» Пальцы замирают над клавиатурой, когда на кухню, вслед за Игорем Николаевичем Барковым, заходит его высочество наследный принц. На нем спортивные штаны и толстовка с капюшоном, который наброшен на голову. В руке спортивная сумка гигантского, просто гигантского размера, на ногах кроссовки. Он играет в хоккей. Они оба играют. За команду каких-то местных шишек в крутом городском благотворительном чемпионате, на финал которого билеты продаются за деньги, а не за аплодисменты. — Доброе утро, — улыбается мама, приветствуя обоих, но ее глаза приклеиваются к гладковыбритому лицу Баркова-старшего, который в принципе является очень сильно возмужавшей копией своего отпрыска. Мне хочется застонать и накрыть руками голову, потому что мама смотрит на своего супруга абсолютно также, как я смотрела на его сына. Эта чертовщина что, заразная? Это какое-то наше семейное проклятье?! Разница лишь в том, что она может себе позволить так на него смотреть, а я на его сына — нет. — Давай я… — подходит она к мужу, убирая в сторону его руку, которой он пытается завязать свой галстук, пока вторая его рука прижимает к уху телефон. Рядом с ним мама выглядит очень хрупкой, даже несмотря на беременность. Мне этот человек кажется очень энергичным, и вообще он очень привлекательный мужчина, но сейчас мне хочется запустить в него телефоном, потому что он совершенно никак не реагирует на сервированный к завтраку стол. Да и на сам завтрак тоже. Он просто скользит по нему беглым взглядом и будто тут же о нем забывает. Убрав от уха свой проклятый гаджет, сверху вниз смотрит на склоненную голову мамы. Прикусив губу и опустив глаза, она накручивает на его шее какие-то неведомые мне петли и говорит так тихо, что я еле расслышала: — Я думала… ты сегодня не работаешь… — Сегодня завтракаю с Бродсманом в ресторане, потом нужно заехать в офис, потом тренировка, — отвечает он, наблюдая за ней в непонятной задумчивости, будто забыл, что она живет в его доме уже целых чертовых полгода! Я понятия не имею, что вообще между ними было. Иногда мне кажется, что они как две параллельных вселенных. Но ведь его никогда не бывает дома! Он вечно в командировках, в ресторанах, на тренировках и ещё черт знает где. Ее живот маячит между ними, как барьер и, кажется, этот мужчина понятия не имеет, что должен с ним делать. Например… положить на него руку. В его исполнении я такого ни разу не видела. Я просто нутром чувствую, что именно этого она бы и хотела. От его черствости этим утром в моей душе вскипает адский, заправленный чертями бульон. Подпрыгиваю на стуле, когда на стол рядом со мной приземляются ключи от машины, телефон, а потом о него грохает запотевшая бутылке минеральной воды из холодильника. Вскинув глаза, враждебно смотрю на этого неандертальца в капюшоне. На фирменном Барковском лице серьёзная мина. Я видела старые фотографии. У них у всех эти подбородки, крупноватые носы и голубые глаза. У него, его отца, его деда и даже у прадеда. Поразительно живучие гены! И с мозгами, судя по всему, у них у всех туго! Протянув руку, Ник берет приготовленную для его бесчувственной-скотины-отца тарелку с завтраком и двигает к себе, после чего начинает молча и сосредоточенно жевать. Со злостью впечатываю телефон в деревянную поверхность стола и, перегнувшись через него, вырываю тарелку у Баркова из-под носа, рявкнув: — Это мое! Светлые брови иронично ползут вверх. Выхватив из держателя в центре стола вилку, начинаю запихивать в себя ненавистный бекон, запивая его своим остывшим кофе. Утираю скатившуюся по подбородку каплю, глядя в удивленные глаза напротив. Пусть они не думают, что Ольга Морозова старалась для них! Если бы мама знала, что ее «пасынок» явится к завтраку, приготовила бы что-то и для него тоже… он завтракал с нами от силы раз пять. На кой черт явился сегодня? Откинувшись на стуле, Никита забрасывает за голову руки и вытягивает под столом свои длинные ноги. Они задевают мои, в то время как Барков с интересом наблюдая за тем, как я давлюсь тостами и омлетом. Продолжая все также иронично гнуть свои брови и кривить губы, будто в курсе, как тяжело мне дается этот спектакль. Откуда он может это знать? Он же ни о ком, кроме себя любимого, не думает, и уж конечно ему плевать на то, что я ем на завтрак, обед и ужин. Кажется, им обоим плевать на нас! — Никита, хочешь чего-нибудь? — слышу удивленный мамин голос. Она явно не ожидала, что я стану претендовать на эту треклятую тарелку. — Я могу приготовить… — добавляет поспешно. — Спасибо большое, — будто бы искренне говорит он, неожиданно морщась и просовывая руку в кингурячий карман своей толстовки. — Обойдусь. С этим он встает и, к моему шоку, достает из кармана Черныша. Удивленно расширяю глаза. Он такой крошечный, что в этом кармане их поместилось бы трое. — Мяв… — еле слышно. Роняю вилку, подставляя ладони, в которые Барков буквально стряхивает моего кота со своей ладони, ровно поясняя: — Он сидел под котлом в подвале и орал, как резаный. — Я… — быстро пережевываю и глотаю омлет, изумленно глядя на Черныша в своих ладонях. Я оставила его в комнате на втором! И закрыла дверь. Как он мог попасть в подвал?! Дом старый, может… может он пролез в какую-нибудь щель? Я же закрыла дверь?! Я должна это сказать. Родить и выдавить. Должна. Жую губу, зло глядя в лицо нашего «спасителя». — Тужься, Оленёнок, — советует он, с интересом наблюдая за внутренней борьбой, которую я даже не пытаюсь на своем лице маскировать. Как он меня назвал?! — Спасибо, — выдавливаю с подозрением, прижимая к груди тепленький комочек. Не удостоив меня ответом, Барков наклоняется и подхватывает с пола хоккейную сумку, на ходу говоря отцу: — Я в машине. Смотрю ему вслед, чувствуя, что меня просто разрывает. Невозможный. Бесячий. Самоуверенный. Придурок. Глава 6 — Такие ноги иметь противозаконно, — прислонившись плечом к перегородке моей примерочной, проговаривает Анька. — В смысле, ими только детей пугать? — уточняю я, рассматривая свои бесконечные конечности. — Не прикидывайся дурочкой, — закатывает она глаза. Кусая губу, смотрю на себя в большое зеркало. Да, я лукавлю. Кажется, выглядит отлично. Серое платье-свитер до середины бедра, черный капрон, черные вязаные чулки чуть выше колена и мои любимые военные ботинки. Сюда очень подошел набор цепей с разными кулонами, который предложил продавец-консультант и моя новая бордовая помада. У меня свидание с самым настойчивым типом в радиусе пятидесяти километров. «Подъеду через пятнадцать минут», — читаю на дисплее своего телефона и засовываю его назад в карман шубы. Самого настойчивого и самого пунктуального. — Это твой цвет, — говорю подруге, ловя ее отражение в зеркале за своей спиной. Короткое бархатное изумрудное платье с кружевом барбарисового цвета по подолу и высокой дизайнерской горловиной. — Просто отпад, — добавляю, рассматривая ее миниатюрную, идеально правильную фигуру. Ноги с округлым лодыжками, узкие плечи, тонкую талию и прочие прелести, вроде смурных зелёных глаз и надутых губ. — Новая коллекция, — сообщает она, вертя в руках болтающийся на рукаве своего платья ценник. — Да, у меня тоже, — вздыхаю я, заталкивая в пакет свои джинсы и свитер. Но, как я уже говорила, быть «падчерицей» известного в городе бизнесмена очень удобно. В частности, количество моих карманных денег в какой-то момент резко увеличилось с практически нуля до четырехзначных сумм раз в месяц. Разумеется, это рука моей матери, и я предполагаю, что она не сильно меня балует. Думаю, что ей на карман достается гораздо больше, а то что она отполовинивает мне — так, мелочь, которую некуда пристроить. Хотя бы в этом ее мужа нельзя упрекнуть. Когда дело касается мамы, он, черт его побери, не жадный! Но деньги счастья не приносят, теперь я это совершенно точно знаю. — Бери, — говорю Анютке. — Я заплачу за своё и твоё. Согнувшись пополам, трясу волосами и собираю их в высокий хвост на макушке. — Ну нет, — трясёт она рыжей головой. — Это как? Я так не могу… — Обыкновенно. Карточкой. — Неудобно… — топчется она на месте. — Это деньги Баркова, не мои, — просвещаю я. — А он у нас меценат. Мы с ней хихикаем, но она все равно упорствует: — Зачем оно мне. Куда его носить? — Сводим мою маму в ресторан, — вдруг вспоминаю я пришедшую мне в голову идею. — Завтра вечером. — О-о-о, — воодушевляется подруга. — В тот морской? Новый? — Да, — киваю я. — И деда твоего возьмём. Он ей понравится. Анькино лицо расплывается в широкой улыбке. — Я… я ему тогда сейчас позвоню… — скрывается она в соседней примерочной. — Ему же костюм нужно выбрать. Ну типа подходящий… Улыбаюсь, набрасывая на плечи шубу. Да уж. Анькин дед прям «денди». Щуплый, но очень бодрый дедуля в круглых очках и этих его костюмах, которым лет больше, чем нам с ней вместе взятым. Он профессор математики, и на его лекции до сих пор выстраиваются очереди. Маме он понравится. Ей нравятся умные люди, а Максим Борисович о-о-очень умный и очень интересный человек. То что нужно, чтобы развеяться. Когда я уходила, она опять сидела на этом чертовом диване рядом с этой чертовой елкой и читала книгу… одна. Вернее, в компании Черныша и нашей Морковки. Той, что у неё в животе. Сомнений нет, у моей будущей сестры ноги будут ещё длиннее, чем у меня. Даже страшновато, но если помножить гены ее отца и матери, других вариантов быть не может… «Я на стоянке. Второй выход», — сообщает мой телефон. Смотрю на себя в зеркало, вполуха слушая тарахтение подруги за тонкой перегородкой. У меня немного горят щеки, и глаза тоже странно блестящие. Застегнув короткую шубу на все крючки, перебрасываю через плечо сумку и прошу Аньку, заглядывая в ее примерочную: — Возьмёшь себе? Я завтра заберу. Протягиваю ей пакет со своими вещами. — Угу… — натягивает она на себя черные лосины и белый свитер толстой вязки. Расплачиваюсь на кассе и мы прощаемся, поцеловав друг друга в щеки. Пробираюсь через толпы снующего по торговому центру народа, повсюду встречая знакомые лица. На втором выходе красуется огромная елка, украшенная зелеными и красными бантиками и триллионом фонариков, а за стеклянной вертушкой двери настоящая метель. — Б-р-р-р… — поднимаю воротник, оказываясь на улице, где ледяной ветер спирает дыхание и застывает в носу. — Привет, длинноногая, — слышу за спиной, прежде чем меня сграбастывают в охапку медвежьи руки. — А-й-й… — смеюсь, когда меня волокут в сторону парковки, заставляя двигать ногами, которые практически болтаются в воздухе. — Не передумала? — спрашивает Артем, обдавая мою щеку теплым дыханием. — Нет, — пытаюсь повернуть голову, чтобы увидеть его лицо, но он позволяет это сделать, только когда оказываемся у его Форда, который уже успел покрыться тонким слоем снега. Развернув меня к себе, упирается руками в машину вокруг моей головы и смотрит сверху вниз, слегка улыбаясь. На нем черная шапка и все тот же пуховик. Лицо гладко выбрито, и, несмотря на первые признаки сумерек, я отчетливо вижу его яркие карие глаза. — Помада? — усмехается он. — Это ты зря. — Попридержи коней, — советую, толкая его в грудь. В самом деле, если дать ему палец, он оттяпает руку по самый локоть. — Так что, — вздыхает, подхватывая одетыми в перчатку пальцами кончик моего хвоста. — Не передумала? Он предложил пойти в кино, я согласилась, но обозначила, что мы пойдем в старый городской кинотеатр, который находится далековато от центра. Но мне там очень нравится. Там рядом сквер и сохранилось много исторических зданий вокруг. В общем, там очень атмосферно. Мы с Анькой бываем там пару раз в месяц, все таки путь не близкий. — Нет, — повторяю я. — Там маленький уютный зал. И попкорн вкусный. — Ты оригиналка… — с тоской смотрит на светящееся здание торгового центра он. Снова смеюсь его актерским способностям, а Артем открывает мне дверь, объявляя: — Тогда погнали. Забираюсь на пассажирское сидение и целых сорок минут наслаждаюсь поездкой. Он умеет смешить. Умеет быть обаятельным. И дерзким. Но все же чувствует — если на мое колено вдруг приземлится его наглая лапа, он останется без нее. — Никогда тут не был, — открывая мне дверь, осматривается по сторонам. Сквер волшебно подсвечен. Старая советская конструкция кинотеатра тоже. Внутри семейная пара с малышом лет пяти, двое подростков и парочка хихикающих девочек, которые хихикают и шепчутся глядя на Артема. — Вау… — хмыкает он, подходя к кассам. — Надо было заранее приехать, очереди такие. Че не предупредила? — Тебе еще кто-то нужен? — выгибаю я брови. — Весь восьмой ряд, — объявляет он кассиру в ответ на мой вопрос, после пристального изучения карты мест. — Эй… — дергаю его за рукав, и понизив голос бормочу. — Ты чего? Зачем… — Зачем? — наигранно изумляется он. Восьмой ряд — последний. Чем занимаются на последних рядах кинотеатров знает даже младенец на клеточном уровне, тем не менее, я не готова к… приставаниям. И помимо прочего, это откровенное мажорство, потому что вряд ли тут найдутся еще желающие приземлиться на восьмой ряд, при наличии остальных семи свободными. Очевидно, мое лицо теряет налет безмятежности, потому что карие глаза вдруг становятся цепкими и внимательными. Смотрят в мои, пока их хозяин теряет налет веселости. — Хочешь другой ряд? — спрашивает он спокойно, становясь немного сдержанным. Это очень похоже на такую особую манипуляцию. Первым моим желанием было воскликнуть «нет, что ты, продолжай делать то, что тебе хочется, зачем спорить по поводу такой мелочи», но вместо этого я беру на раздумья паузу в тридцать секунд, после которой подхожу к карте мест и начинаю изучать ее так, будто вижу впервые. Я представляла себе этот поход в кино немного иначе. Не как обжимания на последнем ряду, а именно это и предполагалось им, исходя из имеющихся вводных. Я не хочу вдруг оказаться у него на коленях, и не хочу чтобы его руки вдруг оказались у меня под свитером. Это не то, чего я хочу. Не то, чего я хотела. — С пятого самый лучший обзор, — говорю хрипловато, не глядя на него. — А третий для тех, у кого не очень со зрением. — У меня все окей, — коротко отзывается Артем. — И у меня. — Два центральных, пятый ряд, — сдержанно говорит он кассиру, и я понимаю, что этот вечер потерял свое очарование. Молча занимаем свои места, и он протягивает мне ведро с попкорном, которое я принимаю так же молча. Свет гаснет, и на экране вспыхивает картинка. Зал на девяносто пять процентов пуст. Засовываю в рот горсть попкорна, чтобы как-то задавить неприятный ком в горле, когда на пол под экраном ложится полоска желтого света. Ненавижу когда опаздывают. В этом кинотеатре особенно. Но чертов попкорн застревает у меня в горле, когда вспышка взрыва на экране освещает прибывшего. Мое сердце делает сверхзвуковой рывок. Немного повернув голову, смотрю на Артема. Откинув голову на спинку кресла, он смотрит на экран, и явно нему курсе, кого вдруг принесло. Снова смотрю на проход, по которому, не трудясь пригибаться, движется Никита Барков собственной персоной. Одетый во все те же спортивные штаны, которые я видела утром. В капюшон толстовки и короткий пуховик. Ничего особенного, но это он и все тут. Это его гибкая высокая фигура, и я видела его лицо. Что он здесь делает?! Один. У него подмышкой попкорн. И он садится на второй ряд. Что за странный выбор? Почему второй? Здесь на второй садятся только дурачки, потому что оттуда косой угол. Поэтому он и пустой… Моей руки вдруг касается грубоватая большая ладонь. Пальцы мягко раздвигают мои и сцепляют наши руки в замок, а потом кладут их на крупное мужское бедро. Я не сопротивляюсь, не мигая смотря на экран. Не сопротивляюсь, потому что моя рука сейчас существует отдельно от моего разума. Я уже две недели планировала этот кинопросмотр. Мы планировали с Аней. Но сейчас я не могу сконцентрироваться на экране. Мои глаза то и дело скатываются вниз к центральному месту второго ряда. Барком сидит, ничем себя не выдавая. Ничем не выделяясь. Из-за спинки сиденья торчит только капюшон. Большой палец Артема медленно гладит мой. Это щекотно и приятно. И я наконец-то решаюсь повернуть к нему голову. Он поворачивает свою ко мне, и вид у него мрачный. Отвернувшись к экрану, пытаюсь расслабиться и получать удовольствие, но теперь это сделать вдвойне сложнее. Я думаю о том, что будет, когда зажжется свет. Когда он зажигается, я пытаюсь оттянуть момент вставания до последнего. Долго копошусь с попкорном, долго роюсь в карманах, хотя Артем уже стоит надо мной, но не торопит. — Только этого придурка тут не хватало, — вдруг говорит он, и это звучит немного ожесточенно. Без подсказок смотрю на третий ряд, с которого поднимается высокая широкоплечая фигура в синем капюшоне. Глядя перед собой, медленно бредет по ряду, и я с облегчением встаю. Не знаю какого черта, но я не хочу, чтобы он видел меня. Нас. Что за дурь? Начинаем выбираться, и я торможу нас, как могу. Артем берет меня за руку, когда выходим из ряда, и в этот момент за нашими спинами раздается звонкий женский голос: — Молодой человек, вы шапку забыли! Голова Баркова делает резкий поворот, и его глаза мгновенно спотыкаются о меня, потому что я маячу на ступеньках, как поднятый флаг. Светлые брови еле заметно ползут вверх. Он совершенно точно не ожидал такой встречи. Взгляд цепляется за наши сплетенные с Артемом руки и делает быстрый прыжок к моему лицу, а потом к лицу Артема. Между его глаз появляется морщина, и они снова возвращаются ко мне, застывшей в каком-то дурацком оцепенении. Стекают вниз по моим ногам, одетым в черные вязаные гольфы, и потом плывут обратно. — Я сейчас… — буркает Артем, выпуская мою руку и возвращаясь к нашим местам, чтобы забрать свою шапку. Проводив его глазами, Барков отворачивается и широким шагом скрывается в двери. С моих плеч будто скатывается гора. Делаю выдох, понимая, что все эти тридцать секунд не дышала. — Пошли? — хрипловатый голос за моей спиной. Выйдя на улицу, поднимаю воротник шубы, осматривая пустую парковку, и мое сердце опять бесится, потому что рядом с апгрейденным громадным Фордом зажигает фары черный БМВ. Глава 7 Машина не трогается с места, чем неимоверно меня нервирует. Тихое, но агрессивное рычание мотора тоже. — Пошли, — говорит Артём, снова беря меня за руку и подводя к своему гиганту. Исподлобья кошусь на БМВ, пытаясь разглядеть водителя, но у Баркова все окна затонированы ровно настолько, чтобы были соблюдены все требования ГОСТов, но при этом разглядеть внутри нельзя было бы ничего! С учетом того, что он никогда не лихачит, все это какие-то нестыкующиеся друг с другом пазлы. В нем таких нестыковок вагон и маленькая тележка. Один только случай двухдневной давности чего стоит. Он приехал за мной в пятницу, потому что кроме него больше никто не подумал о том, что я могу застрять где-нибудь в городе в минус тридцать, так как в тот день даже такси вызвать было невозможно. Половина маршруток не завелась с утра, а трамваи были переполнены. Все это я увидела, пока мы пробирались по городу к дому, и пока не вышла из здания универа, даже не догадывалась о том, что творится за окном. Наверное, как и моя мама. Но Никита Барков знал что там творилось… Какого черта он не уезжает? Артём помогает забраться в машину и захлопывает дверь, трусцой обегая капот. Прячу подбородок в воротник шубы, глядя перед собой. — А вы не лучшие друзья, да? — спрашивает он, усевшись на водительское место. — У вас в семье здороваться не модно? Я бы не хотела обсуждать «семейные» дела с посторонними. Все-таки, Барков-старший почти публичная личность, и его дела должны иметь какую-то частную неприкосновенность. Это все отговорки, на самом деле я просто не хочу поливать его сына грязью перед кем-то, кроме Аньки. Вот с ней я никогда не скуплюсь. Внутренним зрением чувствую присутствие рядом БМВ. За это время можно было прогреться два раза и спокойно отчалить. Но машина все еще здесь. И у Форда, в отличии от неё, передние стёкла не тонированные. Барков, чтоб тебя… проваливай! — Мы уже здоровались сегодня, — вру я. На самом деле мы никогда не здороваемся. Наше знакомство выглядело так, будто я до него парней не видела. Но я и правда втрескалась в него тогда. С первого взгляда, как полная дура. Просто он был другой. Блондин. Необычный и красивый. Значительно выше и значительно тяжелее меня, что случается в моей жизни не так часто. Видимо, мажорство меняет в людях какой-то ген и они становятся вот такими — глубоко уверенными в себе болванами с модными стрижками и усмешками в глазах. Когда мы встретились в первый раз, он так на меня посмотрел… С удивлением и заминкой. Он на меня пялился! Но потом понял, что я просто лужей растеклась, и в туже секунду обрубил мне все крылья, явив свое истинное хамское лицо! И этот придурок не знаком с таким словом, как «привет». Если услышу от него такое, получу культурный шок. — Давай я, — тихо говорит Артём, забирая себе мои руки, которые я по инерции грела дыханием. Он обнимает их своими тёплыми ладонями и подносит к губам. Сосредоточенно дует и поднимает на меня спокойный глаза. — Что-то у нас не так пошло, да? — спрашивает он. — Угу… Смотрим на наши руки, и я не знаю что сказать. Мои мысли пляшут, как пьяные. — Давай ещё раз попробуем? — подняв пальцем мой подбородок, предлагает Артем. Глубоко вдохнув, смотрю на парня. Он ждёт, и в его глазах нет даже намека на веселье. Просто мне нужно выкинуть из головы черный БМВ, вот и все. И его водителя тоже. Навсегда. Перешагнуть и топать дальше. Если он думал, что я стану за ним бегать, как собачонка, то это не так! Я не буду бегать, Барков. Можешь быть спокоен. — Просто… давай не будем сильно спешить? — прошу я тихо. — А мы разве спешили? Ну вот. — Артём Тракторович, — строго говорю я. — Мы только вчера познакомились. Его губы разъезжаются в улыбке. Щёлкнув меня пальцем по носу, говорит: — Да? А мне показалось, будто мы всю жизнь знакомы. Улыбаюсь, качая головой. На душе становится легче. Пристегнув ремень откидываюсь в кресле. Мотор Форда начинает тарахтеть, и машина плавно сдает назад. Выруливаем на дорогу, и так же плавно пускаемся в обратный путь. Запрещаю себе смотреть в зеркало. Вместо этого тихо спрашиваю: — Почему он придурок? — Кто? — Барков, — поясняю, глядя в окно. Артём издаёт смешок и удивленно бросает: — А ты что, не согласна? Я очень даже согласна. Но я не могу просто принять его мнение, как факт. Мне бы хотелось понять, на чем оно основано. Ладно. Мне просто, черт возьми, нужно знать, почему придурком его считаю не только я! — Может быть… — пожимаю плечом. Чувствую на своем лице пристальный взгляд, но упрямо смотрю перед собой. — Ну я не знаю, — говорит Артём спокойно. — Наверное, таким родился. — Каким? — Хочешь о Баркове поболтать? — спрашивает раздраженно. — Не кричи… — говорю мрачно. — Даже не начинал, — резко даёт он по тормозам. До следующего светофора едем в полной тишине. И до того, который за ним, тоже. Я уже решаю, что тема закрыта, но тут вдруг слышу: — Он в школе был «троллем». — В смысле? — смотрю на парня удивленно. Барков? Троллем?! Смотрю в боковое зеркало, но за нами нет никаких черных БМВ. — Они переехали откуда-то. Пришёл к нам классе в пятом. Зализанный, как придурок. И такой дотошный, просто жесть. Руку всегда тянул, на любой, блин, вопрос. Просто адский ботан, — хохотнув, продолжает он. — Прямо настоящая девка. И он класса до восьмого ходил с таким дебильным «дипломатом». Ну знаешь, такой квадратный с замками-крокодилами… — Знаю, — почему-то хрипит мой голос. — У его бати тогда денег не было ему даже на портфель нормальный. Они в общаге вроде жили вдвоём. — И что? — вдруг злюсь я. — Поэтому он придурок? Меня вдруг неимоверно злит такое высокомерное и поверхностное мышление в отношении кого бы то ни было! — Нет, не все, — сделав голос ледяным, Колесов намекает на то, что ему не нравится такие наезды в его адрес. Поджав губы, смотрю на снежинки, которые засыпают лобовое стекло, но дворники безжалостно их разгоняют. — Он был недотрогой. Ни с кем из пацанов не общался. Такой странный фрик. — А с ним хотели общаться? — буркаю я, прекрасно представляя, какими жестокими бывают дети. — В основном его все стебали, — рассуждает Артём. — Но правда, не стебануть его — это надо было быть совсем ленивым. Он пару лет проходил в одном и том же свитере и галстуке. Галстуке, — качает он головой, будто погрузился в воспоминания. Мне становится дико неприятно от всей этой истории. Лучше бы я не спрашивала. Лучше бы я не спрашивала, теперь придурком мне кажется не Барков, а Артём Трактор Колесов. — Учился на одни пятерки. Ни одной, блин, четверки! Ни одной. Учителя его просто боготворили. — Он закончил школу с золотой медалью, — вдруг говорю я. — Ну да, папаша подсуетились, — усмехается он. — Это официальная версия? — грубо спрашиваю, посмотрев на него. Сжимаю зубы, не понимая, почему все это так меня бесит? — Это факт, — бросает он. Это фигня собачья! Его медаль в рамке висит в кабинете его отца. С проплаченными достижениями так не поступают! — И что дальше? — спрашиваю я. — Дальше он начал драться, — жестко говорит Колесов. — Бросался на всех, как псих, пока отца в школу не вызвали. Че-то он там ему вправил, но до девятого класса сынок его все равно был, как отшипенец. С ним водиться было позорно. — А после девятого? — опять хрипит мой голос. — После девятого его батя начал что-то там зарабатывать, и его перевели в гимназию первую, но там тоже был какой-то скандал, — снова усмехается Артем. — Даже не знаю, где он в итоге доучился. И, судя по тому, что его выперли из универской команды программистов, нифига не поменялось. Как был он придурошным ботаном, так и остался. Выперли из универской команды? Картинки за окном сменяют одна другую, и под гробовую тишину салона это выглядит странно. Вижу «родной» указатель на улицу с домом Барковых и заранее отстегиваю ремень. Как только машина тормозит у ворот, тянусь к ручке и, обернувшись, спрашиваю: — Он тебе тоже дал в нос? — Нет. Он до меня бы не допрыгнул. — Сейчас допрыгнет. — Так ты тоже из этих? — с иронией бросает он, глядя на меня, как на жалкую дуру. — Из каких? — Из тех, кто по нему сохнет. Мои щеки обдает жаром. Лицо Колесова становится презрительным. И в этот момент я немного его боюсь. — Я — это я, — говорю, отвернувшись. — И со вчерашнего дня ничего не изменилось. Выпрыгнув из машины, громко хлопаю дверью. Скрипя снегом, прохожу в калитку, злясь от того, что парковочное место младшего Баркова пустое, и от того, что мне есть до этого дело. Глава 8 — Бронировали? — интересуется девушка-администратор, перехватив меня между гардеробом и стойкой. — Да, — расстегиваю я крючки на своем полушубке. — На Морозову. — Одну минутку… Осматриваю набитый людьми зал нового морского ресторана, но здесь просто море лиц, и я даже не знаю, на ком сконцентрироваться. Окна от пола до потолка, резные деревянные столы, узорчатые подушки на стульях, в общем такой себе уютный «прованс». Вчера было открытие, поэтому сегодня на места особый спрос, даже не знаю, как умудрилась втиснуться. Стол освободился за минуту до моего звонка, иначе нам бы пришлось ждать следующей недели. Ну что ж. Я везучая. Обернувшись через плечо, смотрю на свою пеструю компанию, улыбаясь и маша маме рукой. Она расстегивает свою забавную рыжую шубу, изучая потолок, пол, стены, в общем, все что видит. На ней черное трикотажное платье, которое подчёркивает тот факт, что через три месяца она станет мамой. И выглядит это очень мило, по-моему. Мои глаза сами собой расширяются, когда цепляются за приближающуюся парочку отдыхающих, вернее — уходящих. Это Кирилл Дубцов в компании декана нашего факультета. То есть своей матери — очень ухоженной и аристократичного вида женщине, рядом с которой женщина вроде моей мамы выглядела бы слегка бездомным котёнком. На ней костюм, состоящий из юбки и пиджака, на груди блестит камнями какая-то брошь, тёмные короткие волосы аккуратно зачесаны назад. Она значительно старше моей мамы. И я с ней никогда не общалась. От нее веет такой властностью, что посещает желание опустить глаза, но прежде чем успеваю это сделать, мои глаза встречаются с глазами ее сына. Взгляд нашего местного принца впивается в мое лицо, а потом начинает быстро шарить вокруг. Шарить до тех пор, пока не находит то, что искал. Аньку. Держась за локоть своего деда, она слушает их с мамой разговор, но, кажется, отделяется от своего тела, когда рядом с ними вырастает семейный подряд Дубцовых. Наш декан беседует с Максимом Борисовичем, полностью игнорируя женщин, и все это время взгляд подруги мечется между полом и глазами Кирилла. Он смотрит на неё через плечо своей матери, положа в карманы руки и слегка расставив ноги. Началось… Они как два чертовых магнита. Из этого ничего хорошего не выйдет… — Все хорошо, — слышу голос администратора. — Пожалуйста, раздевайтесь в гардеробе, и я провожу вас за столик… — Спасибо… — бормочу я. Оказавшись рядом с мамой, тихо говорю: — Добрый вечер. Цепкие голубые глаза заглядывают в мое лицо, и от этого взгляда хочется спрятаться. — Добрый, — прохладно улыбается Ирина Дубцова. — Что ж, хорошего вечера, — снова обращается она к Анькиному деду. — Благодарю, — отзывается он, промокая лоб белым квадратиком носового платка. Я не уверена, жива ли моя подруга. Выглядит она так, будто у неё перегорела пара микросхем. Но я очень хорошо ее понимаю. Я понимаю, что в компании нашего декана можно выдержать не так много времени, иначе есть угроза схлопотать заниженную самооценку. Скосив глаза, подруга смотрит на гардероб, у которого Дубцов помогает своей матери надеть черное классическое пальто… — Нас накормят? — отвлекает меня мама, чем разряжает обстановку. — Да… — выдыхаю я. — Раздеваемся. Спустя пять минут мы усаживаемся за овальный деревянный стол, выкрашенный в белый цвет. И впервые за этот день я не думаю ни о чем. Наконец-то. Глядя в меню со всякими морскими гадами, я не думаю ни о чем! Ни о перспективном футболисте, который смотрел на меня, как на букашку. Ни о пятиклашке-Баркове, который два года ходил в одном и том же свитере, ни о нем же, ввязывающимся в драки, потому что его троллят, ни о Баркове-студенте, которого… выперли из университетской команды программистов, несмотря на связи его отца и корону на его голове. И тем более я не хочу думать о Баркове, который на досуге в одиночестве посещает киносеансы в старомодных кинотеатрах, где до него я не встречала ни одного знакомого лица. Он ходит туда, чтобы побыть одному… Я не видела его со вчерашнего вечера. — Ну, девицы? — весело восклицает Максим Борисович, указывая рукой на меню. — Кто мне это переведет? — Ты чего, дедуль? — отстраненно бормочет Анька. — Читать разучился? — Анюта, — цокает мама. — Я тоже немного торможу. Так сейчас говорят? — Мам, не прикидывайся старой, — пеняю я, пряча улыбку. — Сейчас говорят «туплю». — В мое время это называлось «сужать горизонты», — просвещает наш кавалер. — А в мое — быть «заторможенным», — присоединяется к нему мама, и мы с Анькой начинаем театрально закатывать глаза. — А как в твое время называли занудство? — хихикает подруга, снова становясь самой собой. Все же, соприкосновение с Дубцовым накладывает сильные отпечатки на ее психику. У неё сужаются горизонты и она становится заторможенной… Теряю эту мысль, когда вслед за администратором в зал ресторана заходит… Игорь Николаевич Барков. В компании очень гламурной женщины, с виду его ровесницы. В дорогущем дизайнерском платье, с дизайнерскими браслетами на запястьях и в сапогах на десятисантиметровых шпильках… На нем костюм и галстук. Я не видела его сегодня, потому что он уехал очень рано. Выдвинув для неё стул, ждёт, пока женщина усядется. На его губах играет легкая улыбка, как и на губах его спутницы. Она расслабленная и какая-то томная. Она — не его родственница, это просто очевидно! Боже… Мое сердце останавливается, а потом делает полный оборот вокруг своей оси, а когда в панике смотрю на маму, оно холодеет, как и все мое нутро. — Мам, — бормочу взволнованно, наблюдая за тем, как расширяются ее голубые глаза. За нашим столом наступает гробовая тишина, а ещё через мгновение или целую вечность глаза моей любимой мамы увлажняются, и губы начинают подрагивать. — Мамочка… — зову я в отчаянии, потому что она продолжает смотреть. Упрямо. Не моргая. Смотреть на то, как ее муж смеётся, прекрасно проводя чертов воскресный вечер в компании какой-то расфуфыренной бабы, в то время как мама проводит вечера за книгой или за вечным ожиданием, когда он, наконец-то, вернётся домой! А когда по ее побледневшей щеке скатывается слеза, я вскакиваю, с громким скрипом проехавшись стулом по полу. Улыбка на мужественном лице бизнесмена Баркова немного блекнет, когда он видит меня, и в следующую секунд его глаза, метнувшись в сторону, падают на маму. Вся его проклятая веселость вмиг улетучивается! Взгляд становится напряженным и пристальным. Впивается в неё, будто клещами! — Извините, — хрипло произносит мама, медленно поднимаясь из-за стола, а потом так же медленно она уходит, опустив лицо и прикрывая рукой свой живот. Мгновение смотрю ей вслед, испытывая болезненное давление в груди и, опомнившись, бросаюсь за ней. Замерев на выходе, вижу ее у гардероба, и лезу в сумку, ища свой собственный номерок. — Оля… Вздрагиваю, отскакивая в сторону, будто ужаленная. Игнорируя меня, Игорь Барков широким шагом оказывается рядом с мамой. Хватая свою шубу из рук гардеробщика, она одевается, продолжая прятать лицо в волосах, а ее руки слегка подрагивают. — Давай, помогу… — мрачно говорит этот невообразимый козел, пытаясь придержать для неё шубу, но когда она вскидывает голову, мое сердце падает в пятки. Потому что ее лицо залито слезами! — Мое пальто, быстро, — велит Барков, пихая свой номерок пареньку, и его голос хрипит, а руки ложатся на ее плечи. И в этот момент с ней что-то происходит. И это пугает меня, потому что я никогда в жизни ее такой не видела! Пихнув его в грудь так, что этот стотонный кретин пошатнулся, она выкрикивает: — Нне тррогай меня! — Оля, тихо… — поднимает он руки, «сдаваясь». — Успокойся… — Нне тррогай меня! — снова кричит она, повторяя свои действия. Пихает его в грудь со всей дури, и смотрит в его лицо с остервенелой злостью. — Ббольше никогда мменя нне трогай! Мое сердце так колотится, что на лбу проступает пот. Ей нельзя так волноваться! Нельзя! — Я не трогаю… давай выйдем и поговорим… — Ппошел тты! — Успокойся… — Ппошел ты! — Ладно, как скажешь… — делает он шаг назад, но это выглядит так, будто он дал ей один квадратный метр личного пространства. Ее это тоже не устраивает, поэтому, толкнув его с дороги, она распахивает дверь и вылетает в снежный холодный вечер, на ходу запахивая шубу. Смотрю на дверь потрясенная и, опомнившись, бросаюсь к гардеробу. Глава 9 Быстро просунув руки в рукава пальто, Барков срывается с места и выскакивает за дверь. Подлетев к стойке, вручаю свой номерок и вырываю свою шубу из рук бедного парня. На ходу одеваясь, вылетаю на улицу, получая ледяной удар по своим горящим щекам. От волнения и злости потряхивает, особенно когда вижу, как в пяти шагах от двери этот громила пытается удержать маму на месте, сдавив ручищами ее плечи. И даже отсюда мне ясно, что лучше ему отпустить ее к чертям собачьим! Она выворачивается и кричит: — Отпусти! — Это моя старая знакомая… — Да плевать мне! Уббери сввои лапы! — Поехали домой. — Пошёл ты! Каттись куда хочешь! Это так громко и дико, что у меня приоткрывается рот. На них оборачиваются прохожие, я бы тоже обернулась! — Оля… — Не говори со мной! Сорвавшись с места, шагаю на Баркова-старшего и впиваюсь пальцами в его рукав. — Отпустите… — требую, пытаясь сбросить с маминого плеча его руку. Он вцепился в ее шубу, как питбуль! И даже в четыре руки справиться с ним мы бы не смогли, если бы до него наконец-то не дошло, как все это выглядит. Сжав зубы и окинув горящими глазами стоянку у ресторана, он хрипло говорит: — Подгоню машину… В ответ мама вырывает из его ладони своё запястье и, развернувшись, уходит по улице. Растрепанная, заплаканная и… беременная его ребенком. Если бы могла, я бы двинула ему в челюсть. — Мы сами доберемся, — говорю ему сипло. — Отдыхайте, Игорь Николаевич. Медленно переведя на меня глаза, он смотрит так, будто только что заметил мое присутствие. Я не удивлюсь, если он даже имени моего не помнит! Теперь уже я не удивлюсь ничему. Развернувшись, бегу за мамой и беру ее руку в свою, как только догоняю. Ее рука ледяная. Мама смотрит перед собой и по ее щекам текут слёзы. Я не хочу, чтобы она плакала. Тем более из-за мужика, который… ее недостоин! — Вызови нам такси, ссолнышко… — пытается она дышать, но то и дело захлебывается. — Мамочка, дыши… — тонко прошу я. — Куда… куда поедем? — К… — выдавливает она. — К… к Ббарковым. Ссобберем ввещи… и… кота… О… мамочки… — Ладно я… сейчас… — лезу в карман, но все же выпаливаю. — Мам, ты уверена? В таком состоянии, как у неё, можно наделать всяких опрометчивых поступков… — Да! — отрезает, и я не припомню столько злости и решимости в ее голосе, пожалуй, никогда. Что он с ней сделал?! Запрокинув лицо и закрыв глаза, она позволяет снежинка оседать на свои мокрые щёки. Роюсь в телефоне, пытаясь решить, куда вызвать такси. Усадив ее на скамейку троллейбусной остановки за углом, тычу по кнопкам. Тихие всхлипы на заднем сидении такси просто разрывают мне сердце! Город такой красивый и нарядный. Через неделю Новый год, который мы, как и всю жизнь до этого, встретим втроем. Теперь втроем. Я, мама и дед. Когда такси высаживает нас у знакомого зеленого забора я вижу, что ворота открыты настежь, а во дворе стоит чёрный джип хозяина. Сам он расхаживает перед лестницей на второй этаж, глядя на нас исподлобья с мрачным, просто мрачнейшим напряжением! — Оль… — проводит он рукой по лицу и волосам, но она проносится мимо него, даже не взглянув и не потрудившись разуться. Делаю то же самое. Взбегаю по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Следом за ней вхожу в хозяйскую спальню, в центре которой огромная кровать, куда я плюхаю мамин чемодан, достав его с верхней полки в гардеробной. Мы приехали в этот дом полгода назад с двумя чемоданами. Большая часть наших вещей так и осталась на квартире, потому что первые месяцы беременности у мамы были не самыми простыми и нам было просто не до этого! Но сейчас, сгребая из шкафа свою одежду, я понимаю, что половину придется бросить… — Мяв… — Сейчас… — давлю я на крышку, дергая за молнию. — По-до-жди… Выдохнув и стряхнув со лба волосы, обнимаю ладонью щуплые рёбра Черного и засовываю его в свой карман, после чего вылетаю из комнаты и врезаюсь носом в источающую древесно-пряный аромат грудь. — Че тут происходит? — хрипловато спрашивает сынок дьявола, преградив мне проход своим голым и немного мокрым торсом. Пялюсь на идеальные рельефы его грудИ и кубики пресса, выплевывая: — А тебе не пофиг? Его скуластое лицо гладко выбрито. С зачесанных назад волос капает вода, косые мышцы на животе плавно убегают за резинку спортивных штанов. И он босой. — Нет, раз я спрашиваю, — чеканит Никита Игоревич. Подняв на него злые глаза, цежу: — А я не хочу с тобой говорить. Его глаза бегают по моему задранному лицу, смотрят на чемодан, ручку которого я сжимаю до скрипа. — Куда вы? — игнорирует мои слова, посмотрев на распахнутую дверь хозяйской спальни, в которой орудует мама. Там что-то падает на пол и бьется. — В Караганду, — отрезаю я. — А конкретнее? — хмурится он, отклоняясь назад и глядя на лестницу. — Ник, — рычу. — Бери свои сто пятьдесят килограмм и… свали с дороги! — Тебя сегодня не кормили? — спрашивает этот придурок, снова глядя на меня. — Ори громче, может я услышу. Самое тупое заключается в том, что я в самом деле не могу выйти из чертовой комнаты. Он занял собой весь проем! — Я тебе сейчас дам в нос. А лучше дай себе сам. — Дашь мне в нос? Его спокойствие выводит меня из себя. — Дам тебе в нос! — Ты кому-нибудь уже давала? — Тебя ждала! Он молчит секунду, а потом говорит: — Сгонять за стремянкой? — Барков! — взрываюсь, толкая его в грудь рукой. Только он может довести меня до такого состояния, клянусь! — Тихо-тихо… — перехватывает мою ладонь, — Пупок развяжется… Я не знаю, чего он хотел всем этим добиться, но я вдруг всхлипываю. Чувствую себя беспомощной. И не готовой ко всему этому! Я не знаю, как ему противостоять. Если он прессует меня, то всегда выходит победителем. Я просто не знаю, как поставить его на место. Не знаю, как себя с ним вести. Я не крутая! Я обычная… я — это просто я! — Что я тебе сделала? — шепчу сипло, вырывая свои руки и делая шаг назад. — А? — выкрикиваю ему в лицо. Он смотрит на меня мрачно и в кое-то веке молчит. Тогда, когда я хочу, чтобы он говорил, он молчит! — Ты самый тяжелый человек на свете… ты… ты меня достал… просто забудь о моем существовании, Барков! И… — мой голос срывается, и я зло утираю слезу. — И дай мне пройти! По моим щекам бегут слёзы. Самые настоящие. Горячие, мокрые и обильные. Я не плакала лет сто. Но вот, пожалуйста. — Доволен?.. — прячу лицо в ладони. — Не хочу больше никогда тебя видеть… Моя слабость такая позорная. Но ничего не могу поделать. Там за моими ладонями трещат по полу колесики маминого чемодана. — Я возьму, — слышу приглушенный голос младшего Баркова, после того, как из моей руки забрали ручку моего собственного. Слава Богу, у него хватает мозгов не терроризировать вопросами мою маму. Как и у его отца хватает мозгов не делать того же. Перила лестницы мигают гирляндами. А еще в доме вкусно пахнет, потому что мама оставила ужин на тот случай, если ее муж вернется домой голодным. Покидаем дом в гробовой тишине. И ни одна из нас не оглядывается. А когда такси выплывает на проспект, закусив губу, смотрю на свои руки. Не думаю, что увижу его когда-нибудь ещё. Может мельком и издалека. И это прекрасно! Пошёл ты, Барков. Глава 10 — Ого… — плюхает Анька на парту рядом со мной свою сумку. — Это что?! — Эксперимент… — отвечаю, грея руки о кофейный стакан. Окна лекционки обросли инеем. Еще бы, за окном холод собачий, и внутри тоже. Помещение постепенно заполняется народом. Ваня, мой бывший одноклассник, машет мне рукой. Да, иногда город у нас ну очень маленький. — Ничего себе эксперимент, — бормочет Анька над моей головой. — Ань… — вздыхаю я. — Не пялься. Я знаю, что эксперимент неудачный. — Нет! — поспешно восклицает она. — Не то чтобы… Подняв глаза, смотрю на нее с упреком. Она кусает свои губы, пытаясь подобрать правильные слова, но что уж тут. Завтра Новый год, а у меня на голове каре, выкрашенное в пепельный блонд. Мама вообще не нашла слов, чтобы описать свои эмоции. Просто тактично промолчала. Парень, у которого я уже пару лет подравниваю кончики, еще в прошлом месяце предложил за деньги побыть его моделью в одном мастер-классе. Деньги всем нужны. Зато я купила подарки. — Цвет классный… — замечает подруга, заправляя за уши свои кудряшки. Она бы узнала о моих планах, если бы появлялась на парах на этой неделе. — Каким ветром? — интересуюсь, кутаясь в свой пуховик. Ее глаза все еще пялятся на мою прическу. Распахнутые и немного испуганные. Сделав глубокий вдох, философски смотрю в окно, за которым опять идёт снег. Кто-нибудь выключит его? — Подарок принесла, — говорит Аня, роясь в своей сумке. — Вот… На стол рядом с моим стаканом ложится флеш-карта, перевязанная красным бантиком. Удивленно выгибаю брови. — Это лекции по вышке, — смущается она, явно не собираясь снимать свой пуховик. — О, — смотрю я на флешку, сухо замечая. — Дубцов бывает полезен. Я не знаю откуда во мне столько желчи. На этой неделе я сама себе противна. Но к моему удивлению, в ответ на свое замечания я получаю тихое хихиканье. Кому, как не сынку декана и мэра добывать для своей… девушки лекции по вышке? На самом деле статус их отношений для меня немного неясен. На прошлой неделе он встречался с другой. Свой подарок я не захватила, так как не ждала ее сегодня. Лицо моей некогда вменяемой подруги становится красным, заставляя предполагать, что же такого ей пришлось сделать, чтобы получить эти лекции? С учетом того, что уже неделю она посещает от силы одну пару в день. Долго думать мне не приходится, потому что мистер Решала появляется на пороге лекционки не своего потока с закинутым на плечо пуховиком. Пресыщенно скучающий, как обычно. Игнорируя удивленные взгляды, уверенно движется к нам, ориентируясь на рыжую макушку подруги. Остановившись за ее спиной, обнимает руками вместе с сумкой и шепчет, прижавшись носом к ее уху: — Бу… Анькины веки опускаюсь. Дубцов не двигается, продолжая дышать ее запахом, как будто кто-то нажал на паузу. Смотрю на них, хлопая глазами и не решаясь подавать голос. — Закончила? — спрашивает наш универский принц, целуя ее висок. У меня в горле образуется комок. Меня никто и никогда так не полюбит. Я какая-то не такая. Не нежная и не изящная, чтобы обо мне заботились. Чтобы доставали мне лекции по вышке. Может мне пора начать притворяться? Строить глазки. Улыбаться. Я даже не могу винить Дубцова, ведь Анька не притворяется. Когда моя самооценка так упала? Не знаю… Опять хочется плакать. Вчера на лестнице я столкнулась с Колесовым. Он был в компании своих футболистов и сделал вид, будто меня не существует. Не поздоровался. Просто бросил на меня равнодушный взгляд и прошел мимо. Это задело больше, чем я могла представить. — Почти… — бормочет Анька, откидывая на плечо Дубцова голову. Заглянув в ее лицо, он берет себе еще одну из этих пауз, будто они с Анькой, черт их побери, год не виделись. Но они уже неделю друг от друга не отлипают! Это отвратительно. Я даже не знаю, когда у них все это случилось. Моей подруги больше нет. Осталась только ее влюблённая оболочка, но он и оболочку скоро присвоит. — Хм… а че, у нас Хеллоуин? — вдруг говорит Кирилл. Изобразив на лице прохладный интерес, смотрю на него. С дурковатым выражением пялится на меня. — Кир! — протестующе пищит моя бывшая подруга в его руках. — Ты че? — продолжает глумиться он. — Банку с химикатами на себя опрокинула? — Кирилл! — повышает голос Анька, совершенно неправдоподобно пытаясь вырваться из его рук. — Расширь свои горизонты, Дубцов, — бросаю, вставая. Хватит с меня. Я никогда не прогуливала. Я ответственная и исполнительная. К черту все… Сметаю со стола флешку и бросаю в сумку, буркая: — С Наступающим. Глава 11 — Мам? — кричу, стягивая с себя пуховик и убирая его в шкаф. Выдвинув ящик комода в прихожей, обнаруживаю там ее звонящий телефон. На экране неизвестный номер, и я раздумываю ровно секунду, прежде чем взять трубку, потому что сама она на этой неделе принимает звонки только от меня и от деда, ботинки которого, кстати говоря, аккуратно пристроены на обувной полке. — Да? — снимаю шапку, морщась от собственного отражения. Дело вовсе не в том, что мне не идут каре. А в том, что я выгляжу, как инопланетянка. Я не похожа на себя. Я выгляжу странно и неопределенно. Я выгляжу, как мультяшка… — Привет, — слышу знакомый хрипловатый голос в трубке. — Давай поговорим. Когда мне подъехать, скажи? Это застаёт меня врасплох, поэтому я торможу некоторое время. — Оль, — вздыхает голос. — Давай не будем, как маленькие, лады? Внутри меня нарастает самый настоящий протест. Будь он хоть пятьдесят раз богач и триста раз меценат, если это извинения, то он явно ошибся адресом. — Это не она, — говорю ледяным голосом. — У нее подскочили гормоны, а это угроза гипертонуса. На ее сроке такое чревато преждевременными родами. Я не знаю, понял ли он хоть одно слово из того, что я сказала, но, по крайней мере, я смогла заставить его замолчать. — Она на дневном стационаре, это значит… — Я знаю, что это значит. — Так что, как вы понимаете — ей сейчас не до вас. От слова «совсем». Я вру, но я не знаю, кто тянет меня за язык. На самом деле, она стала похожа на какую-то заблудившуюся тень. Ещё чуть-чуть, и начнет лбом собирать стены. — Как она добирается? — вдруг слышу я в трубке. — Куда? — спрашиваю непонимающе. — В стационар. Поворачиваю голову, уловив движение в коридоре. Дед, одетый в старый и потертый рабочий комбинезон, рассматривает меня с изумлением на бородатом лице. Ну, началось… — На общественном транспорте, — сообщаю я очевидное. На чем же ещё? Пока она жила в его доме, у нее был свой водитель. А ее муж был слишком занят, чтобы хотя бы один раз отвезти ее к врачу самолично. Водил своих подруг по ресторанам, просто весь в делах. — Она что, без телефона уехала? — слышу угрозу в его голосе. Этот вопрос и меня саму очень интересует! Вообще-то, она уже должна была вернуться. — А что, на нее это не похоже? — намекаю я на то, что он о ней ни черта не знает. И судя по всему, я попала в точку. — Что за стационар? — лает он в трубку. Не отвечаю, потому что в комнате за спиной деда раздается оглушительный треск. — Садовая восемь, — срываюсь я с места вслед за дедом. Я ответила только потому, что и сама волнуюсь. Она могла застрять в пробке, но черт! Сейчас мне хочется на маму хорошенько накричать. — Ах ты ж гаденыш… — трясет пальцем дед. Заглядываю в комнату через его плечо, прижав к груди телефон. — Э-э-х… — сокрушается дедуля. Мимо со сверхзвуковой скоростью проносится маленькая чёрная тень, а на полу валяется большущая новогодняя елка и разлетевшаясь на осколки макушка, которой было лет пятьдесят, не меньше… — Эмм, досвидания, — поспешно бросаю в трубку. — У нас тут… в общем елка упала. Входная дверь открывается, являя присыпанную снегом маму. Она стряхивает его с рыжего меха свой шубы, которую дед в прошлом году откопал где-то на чердаке. Почему-то эта находка их обоих очень обрадовала. Длина явно не рассчитана на мамин рост, эта вещь не ее. Это бабули. — Что у вас упало? — переспрашивает Барков-старший. — Елка, — выдыхаю с облегчением. — И мама нашлась. Так что… не парьтесь. Хорошего дня. Быстро кладу трубку и убираю телефон в карман джинсов. — Дед приехал? — устало спрашивает мама, разуваясь. — А ты почему дома? Она немного бледная. И вялая. Так нельзя! — Прогуливаю, — помогаю ей раздеться. — Дед ёлку привез. Заглядываю в пакет с продуктами, стоящий на полу. — Зачем? — пеняю ей. — Я же сказала, что сама схожу. — Я не инвалид, — говорит она все так же устало. — Ты мой телефон не видела? Сунула куда-то… Я начинаю терзаться, пытаясь решить — стоит ли говорит ей о звонке Баркова-старшего или нет? Я не знаю, звонил ли он до этого. Кажется, нет. Я уверена, что Барков-старший — это ее ошибка. До него у нее тоже была ошибка. Ей вообще с мужчинами не везет, а этот уж точно не для неё. Я хотела помочь ей оформить заявление на развод, но у неё всегда находятся дела поважнее. Оставив телефон в своем кармане, решаю не волновать ее лишний раз. — Ольга, — кричит из комнаты дед. — Ты Аленушку не видела? А то тут какая-то в парике околачивается. Мама кусает свою очень увеличившуюся губу, поднимая на меня глаза. В них пляшут смешинки, а потом появляется сочувствие. — Он просто ничего не понимает, — успокаивает она. — Очень смешно, — бормочу себе под нос. Подняв с пола пакет, волоку его на кухню, на ходу прикидывая, что она собиралась готовить, исходя из ингредиентов. — Что за погром? — смеётся мама, а с узкого кухонного подоконника на меня смотрит Черный. — Допрыгался? — спрашиваю, разбирая продукты. Мой собственный телефон вибрирует в кармане. «Ты тут?», — очень настойчиво интересуется Анька. Настойчиво, потому что слишком много восклицательных знаков. «Да», — отвечаю ей. «Барков бросил свою кикимору!», — захлебывается словами подруга. Мое сердце подскакиваешь к горлу и разгоняется мгновенно, а щеки начинают полыхать. Бросил? Мне все равно. Все равно. Все равно… Сглатываю, следя за бегающими точками, означающими, что мой собеседник печатает. «Ну или она его», — продолжает Анька. — «Вообще никто ничего толком не знает. Говорят она уже два дня на пары не появляется. Вроде у неё там депрессия. Но это так, слухи.» Я даже не спрашиваю, откуда у неё информация. Она заседает в одном чате, куда меня не взяли, потому что он только для «своих», а ее туда позвала двоюродная сестра… «Ты ещё тут?», — читаю я. «Да», — отвечаю, ненавидя себя за то, что пишу следом. — «И что? У него теперь новая телка?» Перед глазами возникают черты ненавистного лица. Глаза, нос, скулы. Губы, о которых я мечтала, как дура. И чертовы кубики на его животе. О них я тоже мечтала. И о том, что он прижмет меня к своему большому и очень сильному телу… возьмёт за руку. Поцелует. Именно он, а не кто-то другой. Я мечтала быть на месте этой Леры. Не хочу о нем ничего знать. «Кирилл говорит, что нет», — отвечает на мой вопрос подруга. «Ань, мне нужно маме помочь», — вру я. — «Не пиши мне про него, ладно?» Она молчит целую минуту, а потом печатает: «Как скажешь. И… у тебя классная прическа. Просто, ну знаешь, непривычно» Отправив ей смайлик, откладываю телефон. Пытаюсь возобновить разбор продуктов, но теперь все валится из рук! Я просто мазохистка. Неисправимая. Глава 12 — Может в кино тогда? — тянет Ваня — мой сокурсник и бывший одноклассник. — Ну будь другом, Морозова. Развалившись на соседнем стуле, он залипает в своей игровой приставке, деля внимание между ею и мной. — Нет, — рисую бессмысленные зигзаги и круги в своей лекционной тетради. — Ну хочешь в кафешку сходим? Или на ватрушках покатаемся? Я не хочу на ватрушках. И в кафешку не хочу. По крайней мере не с ним, это точно. Когда парень предлагает тебе совместное времяпрепровождение, потому что ему надо позлить свою настоящую девушку — это повод задуматься о многих вещах в жизни. Когда я дошла до уровня липовых девушек? Как хорошо, что сегодня мне практически на все плевать. Сегодня Новый год, и я планирую войти в него очищенная от всяких посторонних мыслей. Сконцентрироваться на учебе и на своем светлом будущем. Кажется мне светит стать исполнительной трудоголичкой, на которой все будут ездить. — У меня есть дела поважнее тебя, — бормочу под дребезжание звонка. Мне нужно купить новую макушку для нашей елки. И, может быть, бесцельно побродить по торговому центру. В то время, пока все вокруг встречают Новый год со своими парнями и девушками, я буду есть Оливье и смотреть телек в вязаных носках, колпаке и с котом в кармане. — Че, футбол пойдешь смотреть? — вдруг усмехается парень. — В смысле? — спрашиваю я. — Да так, забей, — бросает он, вставая. Смотрю на него настороженно. Когда меня успели записать в футбольные фанатки? — Когда ты стал сплетницей? — говорю прохладно. — На вышку пойдешь? — потягивается Ваня, игнорируя мой вопрос. — Да, — вяло складываю в сумку свои вещи. От Аньки со вчерашнего вечера нет вестей. Когда люди счастливы, им на других людей становится плевать. Я ее не виню, такова жизнь. Просто про меня как будто вообще все забыли. Зачем я вообще выползала из дома? Универ пустой, как после зомбиапокалипсиса, но я рассчитываю собрать свою первую в жизни сессию автоматами, а для этого нужна… стопроцентная посещаемость. — Схожу за чипсами, — извещает мой собеседник, закидывая на плечо рюкзак. — Очень за тебя рада, — тихо говорю я. — Тебе взять? — Нет… Два часа последней в этом году пары по высшей математике тянутся бесконечность. Хрустение чипсов рядом немного раздражает, но не настолько, чтобы просить Ваню пересесть на другой ряд. Пока он ест молча, его компания вполне сгодится. Глядя на то, как по доске плывут ровные ряды интегралов, думаю о том, что не хочу в торговый центр. Тем не менее, когда выхожу из универа, отправляюсь именно туда. Количество людей здесь — невменяемое. Из набитых продуктами тележек вываливаются сетки с мандаринами и мишура. Временный отдел с елочными игрушками и прочими радостями прямо на входе. — Эта самая популярная, — на прилавке перед моими глазами возникает елочная макушка в форме покрытой инеем звезды. Безумно красивая штуковина с таким же безумным ценником. — Я не ведусь на массовые предпочтения, — убираю ее в сторону. — Вон ту покажите, красную. — Девушка, праздник раз в году, порадуйте себя действительно красивой вещью, — миролюбиво улыбается мужик с бородой и в футболке пиротехнического сетевика. — Я скупердяйка, — сообщаю также миролюбиво. На мое признание у него комментариев нет, поэтому, забираю свою красную макушку и на сдачу прошу отмерить мне немного мишуры. Мишуру завязываю поверх своего шарфа, и только после этого покидаю торговый центр. На часах почти четыре дня, но уже начало темнеть. Выдыхая пар, пробираюсь по тротуару, который снегоуборочная машина завалила снегом по самые гланды. Глядя под ноги, медленно плетусь вдоль старых пятиэтажек, в окнах которых мигают огни на все лады. Мои шаги замедляются, а сердце делает рывок, когда рядом со своим подъездом я вижу паркующийся черный БМВ. Глава 13 Косясь на машину, перехожу на противоположный тротуар и лезу в карман куртки, чтобы поскорее достать ключи. Рев мотора за спиной заставляет обернуться. Из под заднего колеса мажорской машины Баркова вылетают комья снега. Так ему и надо. Наши заваленные снегом дворы — это не среда обитания для таких тачек. Кое-как втиснувшись в узкий парковочный карман, машина резко дает по тормозам, и в следующую секунду я вижу водителя. Это Никита Барков, и он слегка психованно захлопывает дверь, после чего трусцой направляется ко мне. На нем черные джинсы, пуховик до колен и капюшон толстовки на голове. Он смотрит прямо на меня, сокращая расстояние, и я понимаю, что теряю драгоценные секунды на то, чтобы пялиться на него. Я не знаю, зачем он здесь, но я… кажется я не готова его видеть. Я не готова к перепалкам. Не готова к его колкостям. Совсем не готова. В эти дни я сама не своя. С меня всего этого хватит. У меня и так все не как людей… Отвернувшись, быстро иду к подъезду. Схватившись за ручку, прикладываю к замку таблетку и роняю ключи, когда в дверь рядом с моей головой упирается рука. Дверь захлопывается, а я возмущенно оборачиваюсь и влипаю в два хмурых голубых глаза. Нависнув надо мной, Барков кружит глазами по моему лицу. Я делаю тоже самое с его лицом, глядя снизу вверх. В нем ничего не изменилось. Это он. Его скулы, подбородок, губы. Все то, что мне в нем так нравится. — Чего тебе? — спрашиваю грубо. Вместо ответа он вдруг протягивает руку и, хмурясь еще больше, зажимает между пальцев торчащую из-под моей шапки прядь волос. — Че за?.. — бормочет, без разрешения срывая с меня шапку. — Эй! — возмущаюсь, пытаясь вырвать ее, но он отводит руку и поднимает ее вверх. От возмущения мои щеки начинают полыхать, и, кажется, подскакивает давление. На лице этого просто беспредельного нахала выражение комичного изумления. Настолько натуральное, что я могла бы засмеяться, но мне совсем не смешно. — Офигеть… — все также бормочет он, продолжая на меня пялиться. — Прикольно… Где-то очень глубоко внутри меня загорается маленькая красная лампочка. Она мигает, как ненормальна, предупреждая об опасности. — Иди в задницу, — отрезаю я. — Дай сюда! Возвращает мне шапку, и я быстро натягиваю ее на голову. Барков наклоняется и поднимает упавшие к моим ногам ключи. — Пошли, прогуляемся, — машет головой на тротуар за своей спиной. — Ага, сейчас, только валенки зашнурую, — протягиваю руку. — Дай ключи. Засунув в карманы руки, вздыхает: — Не-а. Этот ответ приводит меня в ступор. Он одновременно простой и непостижимый. Смотрю на него, приоткрыв рот. — В смысле? — требую я. — Мне домой надо. — Зачем? — склоняет Ник на бок голову. Мои брови сами собой хмурятся. С ним что-то не так. Он какой-то не такой. Нет, в общем и целом он очень даже такой, как обычно, но какой-то… странный? Расслабленный? — Чтобы тебя не видеть, — отвечаю ему. — Дай ключи. — Не хочешь меня видеть, правда? — Не. Хочу. Тебя. Видеть. Никогда. Проговариваю это по слогам, делая шаг назад. Почему он так смотрит?! Пристально и исподлобья. — А трогать хочешь? — спрашивает не менее странно. — Ты… ты пьяный что ли? — хрипит мой голос, а сердце подпрыгивает к горлу. Лицо Баркова вдруг посещает улыбка. Я в жизни не видела, чтобы он улыбался. Это сложно назвать полноценной улыбкой, но ему просто до обморока идет. Посмотрев куда-то в сторону, он молчит секунду, а потом говорит: — Теперь можешь смотреть. И трогать тоже можешь. Где захочешь. Повернув ко мне голову, серьезно смотрит в мои глаза. Сглатываю, потеряв дар речи. Теперь? Нет, нет, нет, нет… — Я не собираюсь тебя трогать, — сиплю я. — Мне надо домой. Дай ключи… — Домой пока рано, — делает он шаг вперед, глядя на меня так… так… Его слова с колоссальным опозданием доходят до меня. Ах вот как? Там дома его отец, можно даже не сомневаться. Меня накрывает разочарование. Такое острое, что я прячу глаза. — Ты мне… зубы заговариваешь, да? — В том числе, — сжимает ладонями мои плечи. — Ты издеваешься?! Дернув меня в сторону, заставляет отойти от двери и прижимает спиной к стене рядом. А потом подходит так близко, что я чувствую его всего. Проклятый транс сковывает движения. Смотрю на него, пока мои мысли сталкиваются друг с другом и рассыпаются на мелкие кусочки. — Отомри, Оленёнок, — делает он глубокий вдох. Смотрит на меня еще секунду, а потом себе под нос бормочет: — Ладно. Погнали… — Что?.. Смотрю на его руку, которой он упирается в стену над моей головой. Смотрю в его глаза, которые смотрят на меня с высоты его роста. — Барков… — предупреждаю я, но в моем голосе паника. Его ладонь обнимает мою щеку и подбородок. Мое сердце выскакивает из груди. Склонив голову, он замирает в миллиметре от моих губ, обдавая их дыханием. У меня слабеют колени. Глаза закрываются, и я перестаю дышать, превратившись томительное ожидание. Я так долго этого ждала. И ничего не изменилось! Сейчас я его просто ненавижу. А потом происходит это — лёгкое касание, от которого мое тело взрывается мурашками. Шумный вдох Баркова, и его губы сминают мои. Немного жесткие и слишком напористые. Хватаюсь пальцами за его плечи, чтобы не упасть. Его рука сдавливает мою талию. Оторвавшись от моих губ, он смотрит в мое лицо. Его собственные губы приоткрыты, глаза сверкают. Смотрю на него шокированно. Как в замедленной съемке поднимаю руку и отвешиваю ему пощечину. По его лицу, как вспышка, пробегает улыбка. В ответ он кладет ладонь на мою шею и целует опять. Господи… Он грубиян во всем. Даже в поцелуях. Когда отстраняется во второй раз, я, не открывая глаз, шепчу: — Я думала… ты умеешь лучше… — Лучше чем Колесов? — слышу я грубый вопрос. — Да… Моей щеки касается холодный нос. — Он тебя целовал? Губы очерчивают скулу. Меня не держат ноги. Жмурю глаза, откидывая голову. — Не твое собачье дело… — Понравилось с ним? Щекочет губами щеку. — Да… Сейчас я даже вспомнить не могу, как было с ним! Губы Ника опять на моих. Только теперь мои знают чего ждать, поэтому подстраиваются под этого неандертальца. Громко дышим в сумерках двора, которые навалились непонятно откуда. — Расскажешь ему про это? Это немного отрезвляет. Тряхнув своими куриными мозгами, открываю глаза. Я не собираюсь пускаться в долгие объяснения того, почему не собираюсь рассказывать об ЭТОМ кому-то, кроме Аньки. Барков смотрит на меня, сжав челюсти. — Об этом? — пытаюсь вырваться из его рук. — О чем тут рассказывать? — Напомнить? — сильнее стискивает он мою талию. — В отличии от тебя, он знает, что в поцелуе участвуют двое! Кажется впервые в жизни мне удалось лишить его самообладания! — В… смысле? — спрашивает, прищурившись. Мой опыт с парнями такой, что из него с трудом можно составить какие-нибудь рейтинги. Тем не менее, я с удовольствием сообщаю: — В прямом! Потренируйся на помидорах. Мне нравится, когда меня целуют, а не когда… жрут… Его лицо каменеет. Упрямо смотрю в его глаза. — Допустим… — тянет он мрачно. Кусаю губу, безумно довольная собой. Я хотела его обидеть… но я ведь не шучу! Он целуется, как бульдозер. Дверь подъезда распахивается, и оттуда появляется хозяин заводов, газет и пароходов. Ник разжимает руки, оборачиваясь вслед за ним. — Поехали, — отрывисто велит Барков-старший, направляясь к машине и даже на нас не взглянув. Вид у него совсем не радостный. Это вселяет огромный оптимизм. — Ключи, — говорю, отскочив подальше. Мне нужно собраться с мыслями. Все та же красная лампочка внутри меня бьет тревогу и к ней присоединилась сигнализация. Я не могу пустить его в свое сердце. Уже сейчас я понимаю, что тогда мне конец… — Заеду за тобой завтра, — лезет он в карман. — Часов в одиннадцать. Достав оттуда ключи, плавно бросает их мне. — Я… — пячусь к двери, чувствуя стеснение в горле. — Не могу… я с тобой никуда не поеду… — Позвоню тебе. — Я не возьму, — мотаю головой. Но он уже идет к своей машине. Глава 14 — Вот это — Нине Павловне… — пихает мама палку какой-то экстравагантной колбасы в квадратный подарочный пакет. Нина Павловна — это соседка с третьего. В ее однушке я провела множество часов с первого по четвёртый класс. Она уже лет двадцать на пенсии, поэтому забирала меня из школы, когда мама не могла. Зато все наши с мамой выходные были посвящены мне одной. Ей никогда не было лень отдавать мне своё свободное время. Какой бы уставшей она не была. Как бы туго не шли наши дела, она ни разу в жизни на меня не накричала. И ни разу в жизни не сказала, что жалеет о том, что я у нее есть. И пусть у меня был только один родитель, но я купалась в любви. И сейчас купаюсь. Может поэтому мне всего в жизни хватает? Убрав в сторону пакет, мама упирается ладонями в столешницу на нашей крошечной кухне и смотрит на маленькую гору премиальных мясных деликатесов перед собой. Смотрит так, будто хочет испепелить ее взглядом. Это банально до уровня каких-нибудь дешевых анекдотов. Но впечатление быстро развеивается, если присмотреться к этой горе повнимательнее. Черт. Игорь Барков настоящие «грабли». Он притащил в наш дом эко-пакет с таким набором еды, которым не побрезговала бы даже Английская Королева. Это ужасно не романтично! Это вообще-то безвкусица, если уж на то пошло. Богатый мужчина должен дарить женщине бриллианты, а не… колбасы. Замерев в дверном проеме, смотрю на напряженные плечи мамы. Она выглядит так, будто внутри у нее натянули пружину. Топает по полу тапком и постукивает пальцами по столу. На ее безымянном пальце нет кольца. Она сняла его еще в тот день, когда мы вернулись домой. Такое нельзя не заметить. Там было три здоровых бриллианта, и мне казалось, что носить его ей тяжело физически, но она все равно носила! Это было первое обручальное кольцо в ее жизни и оно было ей дорого, как и мужчина, который надел его на неё. Все ее страхи я понимаю. Может она думает, что не понимаю? У нее будет ребенок. Ей тридцать восемь, и она… опять одна. Кошусь на деда, сидящего за кухонным столом. Перелистывая газету, задумчиво почесывает за ухом Черного. — Может мы и себе что-нибудь оставим? — спрашиваю осторожно. Мама совершенно точно решила от всего этого избавиться, но черт… Я никогда не пробовала хамон. И он там двух видов. Один из утки, второй классический. — Может быть, — отрезает она, продолжая терзать глазами всю эту… вкуснятину! Похоже, мы тут все дремучий пролетариат, включая Баркова-старшего. — Может я в деревню чего-нибудь возьму… — откашливается дед. — Тебе нельзя, — топает она ногой. — Ну…. раз в… жизни-то можно… — резонно замечает он. — Делайте, что хотите… — вылетает она из кухни. Два часа спустя раскладываю премиальную нарезку на деревянной подставке, захлебываясь слюной от запахов. — Ольга, — зовет дед, расхаживая под запертой дверью ее комнаты. — А скатерть где? За дверью тишина, поэтому иду в кладовку и достаю скатерть сама. — Не-надо… — говорю ему беззвучно, заходя в зал. Почесывая бороду, он понуро бродит по квартире. Выставляю на стол все, что успела приготовить, включая Оливье. — Что тут было? — спрашиваю его шепотом. — Да… — машет рукой дед. — Пришел этот петух, а она его не пустила. Пакет ей сунул и умчался, как ошпаренный. Кто ж так делает? А поговорить? Восемь десятков на двоих, как дети малые. Это что такое? — указывает он пальцем на какой-то тонко нарезанные бордовые куски. — Не знаю… — улыбаюсь я. — Эххх… — подходит к окну, за которым уже начали палить. — Любит она его. Шумно тут у вас… Его умозаключение вызывает желание избавиться от этой тарелки, потому что создается впечатление, будто виновник «торжества» тоже присутствует за столом! Плюхнувшись на диван, бездумно перещелкиваю каналы. Дверь комнаты издает жалобный скрип, по полу шлепают тапки. Мама возникает в комнате, одетая в обалденное красное платье, которое безумно идет ее беременности. Остановившись над столом, с каменным лицом рассматривает деревянную тарелку, а потом вдруг закусывает губу и шелестит: — Есть хочу… — Да уж не мудрено, — вздыхает дед. — С таким-то пассажиром. Из ее горла вырывается смех. Сначала тихий, а потом ощутимый и настоящий, а глаза увлажняются. Опустив их, она обнимает себя руками, говоря: — Это пассажирка. — У нас-то уже полвека одни только пассажирки в роду, — хмыкает дед. Смеемся под трель дурацких салютов за окном. Вскочив, лепечу: — Пойду, переоденусь. Влетев комнату, быстро достаю из шкафа свое «маленькое-черное-платье», и хватаю с тумбочки телефон. Куча сообщений от друзей и сокурсников. И ни одного от него. Швырнув телефон в ящик стола, рычу: — Ну и черт с тобой. Глава 15 Никита — Андрей, время десять вечера, — разоряется за спиной отец. — Чего ты мне звонишь? У меня рабочий день закончился пять часов назад. Открываю холодильник и рассматриваю забитые едой полки. В нашем с ним холодильнике еды всегда, как в бункере в первый день после атомной войны. Когда мне было десять, у нас там максимум банка кильки в томатном соусе водилась, до сих пор от кильки воротит. И от яичницы тоже, как и от яиц в целом. При чем это у нас с отцом обоюдно. — Вы семь кубов уже загрузили, ты больной? — ударяет он кулаком по столу. — Что значит «что делать»? Грузите дальше! Выкладываю на стол продукты, не мешая. Сегодня он не в духе. Я тоже не излучаю позитив. Я, блин, оказывается, хреново, мать его, целуюсь. Зараза. Что-то раньше никто не жаловался. Прибить ее готов. — Сам разберись, — рявкает отец в трубку. — До связи. Швырнув на стол телефон, начинает курсировать по кухне. Трогает предметы, отшвыривает. Смотрит на гирлянду под карнизом, будто первый раз видит. Возможно, так и есть. Я уже понял, что встреча не удалась. Он бы ещё с лещем вяленым туда пошел. Вроде не в девяностых живем. Почесав затылок, беру из холодильника апельсиновый и томатный сок. На этой неделе финал городского кубка по хоккею, так что у нас сухой закон. У наших «заклятых подружек», команды «Андромеда», капитан — один прокурор, с которым у отца уже лет десять холодная война. В общем, хрен им, а не кубок. Мы рассчитываем порвать их, как фашистские флаги. Честно говоря, я не думал, что отец когда-нибудь женится. Мой отец и брак — это взаимоисключающие понятия. Мне казалось, он даже такого слова не знает. Зачем ему жена понадобилась, я не знаю. У него баб, как семечек, на любой вкус, цвет и день недели. Честно говоря, мне его образ жизни импонирует. Можно даже сказать, что я именно так свое будущее и вижу. Жениться до тридцати я не собираюсь ни при каких обстоятельствах. После тридцати тоже большой вопрос. Не знаю толком, что у них там случилось. Но отцу давно не восемнадцать, и детей кроме меня у него нет не потому что желающих не было, а потому что он в совершенстве владеет «контрацепцией». И что касается его… жены, там явно не тот вариант, когда делают дырки в презервативах. Он женился, потому что хотел. Если он чего-то не хочет, не делает этого, и даже потенциальный ребенок не помог бы. Денег на алименты у него хватит. Но от его поступка не только я в шоке, а все наше окружение тоже. У меня порой ощущение, что он и сам не знает что и зачем это было, но он хочет, чтобы Ольга вернулась обратно. Чем-то она его зацепила, раз перевез ее сюда. Если мой отец чего-то хочет, он это получит, так что я не переживаю. Я его в чем-то понимаю. Она со своей дочуркой, как две капли воды. Ноги от ушей — это у них семейное. Что касается мозгов — у младшей там отличная соображалка. Улыбаюсь, зависнув, как баран. Когда увидел ее в первый раз, думал дура набитая. Смотрела на меня, как на чудо света. Я тоже немного выпал. Глазищи эти голубые и губы розовые. Меня тогда перещелкнуло, но, твою мать, я ещё не настолько умом тронулся, чтобы связываться с влюблёнными малолетками. Оказалось, что настолько. Нас ждут у Бродсманов. Новый год все-таки, но что-то мне подсказывает, что поездка отменяется. — Это че такое? Обернувшись, смотрю на отца. Положив на пояс руки, смотрит на пол. — Это для кота, — поясняю, доставая из холодильника колбасу. — Для какого кота? — озадачивается он. — Для черного. — У нас кот есть? — удивленно. — Уже нет, — успокаиваю, пока у него диссонанса не случилось. — Уже? — Ага… — Я что-то пропустил? — Видимо да. Я думаю, даже если бы у нас в доме жила немецкая овчарка, он бы не сразу заметил. Многозначительно молчит, глядя в стену. Там у стены стоит плюшевая фиговина, обмотанная шпагатом. Называет «когтеточка». Но что-то я уже насчёт подарка Алене не уверен. Она из вредности может мне эту штуковину в задницу затолкать, а это неудобно. «Давай, злюка», — обращаюсь к ней ментально. — «Сдавайся и не выделывайся, все равно ты моя». Мысль созрела окончательно не так давно, буквально на прошлой неделе, а сегодня укоренилась окончательно. Кто бы мне сказал, что мое воображение будет покорено Аленой Морозовой, я бы в лицо того человека долго смеялся, а сейчас не смешно. Мне совершенно не смешно. Вопросов больше, чем ответов. Что мне с ней делать? Взять себе или не взять? Если возьму, что дальше? Не знаю я, что дальше. Что мне, расклад на десять лет вперёд дать? Хочу ее себе, и все, а дальше разберёмся. Хуже, чем полгода ловить на себе ее эти взгляды и психовать, потому что хочется ее поцеловать до одури, но не можется, не бывает. И если я увижу рядом с ней Колесова, я сверну ему шею. В этот раз сверну. От злости рука сжимается в кулак. Мне вроде не десять лет, и мы не в пятом классе, но реакция на этого дебила у меня всегда одна и та же. И это злит, потому что все это дерьмо я давно должен был перерасти. — К Бродсманам поедем? — спрашивает отец, бросая на стул свой пиджак. Мы у них уже лет десять Новый год встречаем. Не вдвоем же его встречать? — Подарки же не покупали, — напоминаю я. Ослабив галстук, он смотри на обеденный стол, в центре которого какое-то елочно-игрушечное украшение. — Что с сессией у тебя? — спрашивает, усаживаясь на стул и закатывая рукава рубашки. — Да вроде как обычно. Как у меня может быть? Я ни одного экзамена кроме программирования в универе не сдавал, все автоматами. А вот по программированию у меня трояк, потому что… В задницу. Я привык кому-то не нравится. Так в школе было, и кто сказал, что в универе по-другому будет? Когда люди видят, что я умнее, они разбиваются на две категории — на тех, кто смиряется, и на тех, кто бесится. Я привык, что у меня кроме отца поддержки в жизни нет. — Ладно, — вскрывает отец упаковку с сырной нарезкой. — Может игру посмотрим? — Можно, — киваю, включая телек на кухне. Достаю из кармана телефон и читаю сообщение от Леры: «Можешь приехать? Давай поговорим. Барков, я скучаю» Делаю глубокий вдох, протирая глаз. Я знаю, что она скучает. Я знаю, что у нас «тяжелый» разрыв. Я знаю, что мы оба не ожидали, что это случится, но это случилось. «Лер, уже поговорили вроде», — пишу ей. — «Зачем встречаться? Только хуже будет» В Лерку я, можно сказать, влюбился два года назад. С ней сразу было легко. Она никогда не ковыряла мне мозг, мы даже не ссорились никогда, потому что она как-то быстро под меня подстроилась, а это дело нелегкое. Она мне дорога. Как человек, как девушка, как друг. Но я просто блин не могу больше с ней, потому что, как пубертатник, хочу себе другую. Хотела меня? Получай. Не знаю, что из этого выйдет. Может вообще одуматься? «Пожалуйста, Никит», — читаю я. Твою мать. «Ладно, подъеду», — отвечаю Лере, вставая. — Отъеду на полчаса, — говорю отцу. — Пульт дай, — просит, откидываясь на стуле. Набрасываю пуховик и завязываю кроссы, забирая с полки ключи от машины. Оказавшись в салоне, отмеряю три минуты на прогрев двигателя. Уже начало одиннадцатого. Достаю телефон и стучу им по бедру, глядя на то, как из соседского двора выстреливает фейерверк. Одуматься или нет? Ладно, на фиг. Снимаю блокировку и быстро пишу, прежде чем тронутся с места: «Привет» Глава 16 Никита Во дворе Леркиного дома столпотворение. Повсеместные взрывы фейерверков нервируют нежную сигнализацию моей машины, а меня нервирует колея, которую цепляю днищем. — Твою мать… Торможу у подъезда, делая Лере дозвон. Идея снова встретиться совершенно тупая, но в нашу последнюю встречу она ревела, и я немного растерялся. Я не склонен к нежности. Она сказала, что меня любит. Я не смог сказать того же. Даже не смотря на это меня с ней все устраивало. До недавнего времени. До того момента, пока мне не стало критически необходимо быть уверенным в том, что Алена не отморозит свой тощий зад, когда стопроцентно застрянет в городе из-за мороза и своей глупости. И это помимо того, что мне, блин, бесконечно интересно — что творится в ее голове. Там у нее очень много розовых пони, но мне уже и на это пофиг. Блин. Закрыв глаза, делаю вдох. Просто хочу, чтобы она была моей. И даже перспектива того, что можно на веки вечные забыть о сексе, меня не парит. Я не сомневаюсь в том, что мой Олененок чистый неисписанный лист. Я не хочу ее напугать. Не хочу… черт. Я не знаю, как с ней общаться. У нее бесячая потребность во всем мне перечить, и у нее всегда хватает на это ресурса. Кроме того случая неделю назад. Она плакала, и меня это до кишок пробрало. В очередной раз велю себе одуматься, но на экране всплывает ответ на мое сообщение: «Привет». Вздохнув, пишу: «Чем занимаешься?». «А кто это?», — пишет она. Чтобы не ходить вокруг да около, отвечаю: «Я». Ответ неопределенный ровно настолько, чтобы у нее не осталось никаких вопросов. Тем не менее, немного напрягаюсь в ожидании ответа. Если она примет меня за кого-то другого, будет фигово. Будет фигово, если она примет меня за капитана универской футбольной команды. В восьмом классе меня выперли из футбольной команды школы, потому что у этого говна Колесова рот, как помойка. Целью его жизни на тот момент было испортить мою. Желающих и без него хватало. И до сих пор хватает. Как ни странно, единственный человек, с которым я могу общаться без запаров — это сын нашего мэра, Дубцов. Мы не друзья. Друзей у меня кроме отца нет. Но он единственный посторонний за последние годы человек, который не бесит меня после трех минут общения. Когда получаю ответ от Алены, понимаю, что мы просто, мать его, на одной волне: «У тебя проблемы со слухом? Я сказала, с тобой никуда не поеду. Не пиши мне, и не звони». Протираю ладонью лицо и печатаю: «Боишься меня?» Она молчит, а я думаю о том, что хочу увидеть ее прямо сейчас. — Привет… — материализуется в салоне Лера, заполняя его знакомыми запахами. Не заметил, как она вышла из подъезда. — Привет, — говорю, убирая телефон в карман. На ней длинный пуховик и мигающие рожки на голове. Забавно. Смотрим друг на друга, и я молчу, потому что «поговорить» хотела она, а не я. Я уже и так все сказал. — С Наступающим, — говорит тихо. — И тебя, — киваю, заводя мотор. Тараня бампером колею, сваливаю со двора, отъезжая на двадцать метров вперед, чтобы не блокировать проезд. В кармане вибрация, и я очень хочу прочесть сообщение. Перед капотом косяками проплывают люди. Все фасуются по гостям. В салоне тишина, и она затянулась. Откинувшись на сиденье, просто жду. Телефон вибрирует и вибрирует. Что она там строчит? — У тебя кто-то есть? — получаю я вопрос. — Лер… — тяну, предостерегающе. — Значит есть. Кто? Посмотрев на нее, поясняю раз и навсегда: — У меня два года была только ты одна. Это честно и без брехни. Ты и сама знаешь. Все что дальше — это уже мое личное. — Да… — кивает, глядя в окно. — Ты такой. Порядочный. Только пользуешься, а потом выбрасываешь. Опять вибрирует мой карман. Да, блин. — Я тобой пользовался? — спрашиваю ее. — Че ты от меня хочешь? — Я… На ее щеках вижу слезы. Мать твою. — Я спросила — кто она? Ну давай, Барков. Не бойся, не сожру я ее. Ты с июля сам не свой. Думаешь, я не заметила? Думаешь, я тебя плохо знаю? Думаешь, тебя кроме меня еще кто-то терпеть станет?! Смеется. Так, будто реально очень смешно. Что-то щелкает в груди. Неприятно. — Тебя. Не касается. Произношу с толком и с расстановкой. — Ну да, ха-ха, — смотрит на меня с усмешкой. — Запомни раз и навсегда, Никита Игоревич, кроме меня, тебя ни одна дура терпеть не сможет. Когда нагуляешься, приходи, поговорим. Дуре привет. Сжимаю челюсти, ожидая, пока выберется из машины. Глазами провожаю до подъезда, сжимая до скрипа руль. Если она хотела уколоть, ей это удалось. Глава 17 Никита Давлю на газ, не дожидаясь пока Лера скроется в подъезде. Терпела она. Будто я дерьмо, которое хочется газетой прикрыть, чтобы не воняло. Сжимаю руль, запрыгивая в колею. Желающих меня терпеть целая очередь, она об этом очень хорошо знает. От мала до велика, всех цветов и сортов. Я не мальчик на побегушках. И я не воспринимаю чужие капризы. Манипуляции тоже не воспринимаю. И если хочу поступить определенным образом, просто делаю это. Это то, что я дал ей понять еще в первый месяц наших отношений, и ее все устраивало, а если и не устраивало, она это оставила при себе. Она ни на один праздник без подарка не осталась. И я не клялся ей в вечной любви, чтобы сейчас брать свои слова обратно. Я ей вообще ни фига не обещал. Вырулив со двора, подрезаю красную мазду и торможу на первом светофоре. Выхватываю из кармана куртки телефон и читаю: «Я о тебе вообще не думаю, Барков» «С тобой общаться, как наждачкой по лицу тереть» «Ты хам и придурок» В этом месте Алена сделала минутную паузу, а потом продолжила. «Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ТРОГАТЬ», — читаю эту пулеметную очередь из сообщений дальше. Еще как хочешь. Она даже по роже мне как следует дать не смогла, потому что еле на ногах стояла, и это с учетом того, что я не умею целоваться. Эта претензия до сих пор меня подбешивает. Я не проводил интервью, но недовольных, кроме неё, не припомню. «Ты со мной даже ни разу не поздоровался. Ни одного раза!» «Ты вообще думаешь, когда что-то говоришь или делаешь? И чем ты думаешь? Задницей?» М-да. Для человека, который «обо мне не думает», слишком много мыслей. Я не в обиде на ее слова, у нее есть полное право считать меня придурком. Я для этого усердно старался. Сзади сигналит Мазда, потому что давно горит зеленый. Сорвавшись с места, паркуюсь у бордюра и включаю аварийку. «Я поздоровался десять минут назад», — пишу я. «Сейчас расплачусь от счастья», — пишет она. «Если тебе так мало для него надо, то не стесняйся». Она молчит, очевидно, собираясь с мыслями. «Отвали», — читаю я наконец-то. — Пффф… — выдыхаю, глядя на пустой проспект. Возможно я и правда где-то перегнул, но я уже полгода дома почти не появляюсь, чтобы с ней не пересекаться. Я, блин, не знал, что мне со всей этой фигней делать. Один раз я вообще на нее голую нарвался, потому что она не врубается, что живет в доме с двумя посторонними мужиками, и надо закрывать двери на замки, особенно двери ванной, когда ты в душе плещешься! Минуту на нее в мыльной пене пялился, она даже не заметила. Отдача неделю мучила. Со свистом выдыхаю воздух, вспоминая свой столбняк. У нее все узкое и правильное. Талия, плечи, бедра, лодыжки. Вида спереди я дожидаться не стал, иначе точно придушил бы. — Блин… — бьюсь головой о подголовник, ерзая по сидению. «Я готов исправиться», — быстро набираю ей. Копирует предыдущий ответ. «Давай мириться», — пытаюсь зайти с другой стороны. Она молчит минуту, а за ней вторую. А потом вообще уходит в офлайн. Жду еще пару минут, а потом потихоньку трогаюсь, направляясь в сторону дома. Уже одиннадцать. Город еще больше опустел за это время. Кроме меня на дороге вообще никого нет. Снег валит во всю, завтра будет коллапс. Заехав в ворота, паркуюсь и беру в руку вибрирующий телефон. «Чего тебе от меня надо? Ты что, на меня с кем-то поспорил?» «Что за дичь?» — впервые за этот день я реально злюсь и набираю ее номер. После пятого гудка она сбрасывает, но я звоню опять. — Да! — рычит она в трубку. — Я не спорю на людей, — рычу в ответ. Понизив голос, она требует: — Тогда чего тебе надо, а? — Давай завтра встретимся. — Зачем? — срывается ее голос. — Что за игры, Барков? Я вдруг понимаю, что она нервничает. Гораздо сильнее, чем я. Господи, Оленёнок. Хватит упираться. Вот он я. Весь твой. — Давай проведем вместе время, — настаиваю, прислушиваясь к ее дыханию. — Никаких игр. — Зачем?! Твою мать! — Потому что, блин, — не выдерживаю я. — Ты девушка, я парень, дальше объяснять? Я бы не отказался провести с ней время прямо сейчас. Как только я спустил тормоза, список моих желаний увеличивается с каждой минутой. — Ты… хочешь провести вместе время? — Да, хочу. — Сильно? — Максимально сильно, — заверяю я. Она молчит, неровно дыша в трубку. Смотрю перед собой. В ожидании выгибаю брови и успеваю досчитать до десяти. — Отвали, — слышу перед тем, как ее голос сменяет серия коротких гудков. Зараза. Ударяю по рулю рукой, прикрыв на секунду глаза. Я завожусь, как никогда в жизни. В крови всплески толи адреналина, толи тестостерона. Выйдя в метель, хлопаю дверью и бегу к дому. Швыряю на полку ключи и рывком убираю в шкаф куртку. Телефон швыряю туда же, на полку. От греха подальше. В доме тихо, как в лесу. И темно также. Из кухни в коридор просачивается мигание гирлянд, в остальном у нас будто электричество вырубило. Сидящий за барной стойкой отец мрачно вертит в руке свой телефон, не особо заинтересованно глядя в телек, по которому повтор трансляции хоккейного матча. На нем все та же рубашка и брюки, а на стойке перед ним — бокал коньяку. Сажусь рядом, зло забрасывая в рот оливку прямо из банки. Я не фанат Деда Мороза, но такого унылого Нового года с рождения не припомню. Глава 18 — Я такое носила? — улыбаюсь, рассматривая оглушительно-розовые ползунки с белыми пуговицами. Глажу их пальцами и щупаю, они такие милые. У меня будет сестра. Ребёнок. Новорождённый. Уже совсем скоро. Это так волнует. Вчера я трогала мамин живот, и он ходил ходуном, а она… плакала. — Нет… — трогает она ползунки, — тогда такого не было. — И что я носила? — спрашиваю весело, тыча пальцем в небесно-белые. — Ну… — задумывается она на секунду, а потом смотрит на меня так, что у меня живот крутит, — в основном, что придётся… — Мам, — хватаю ее за руку, поднося ту к губам. — Теперь уже не важно… — заверяю ее. Она кивает, но только для вида. Она со мной не согласна. Но если бы она не родила меня тогда, я бы не существовала. Пусть у меня не было ползунков! У меня была ее любовь. Всегда. И у меня не было отца «мецената», а у нашей букашки есть! Смотрю на склоненную мамину голову и закипаю. — Розовые, белые, вот те с клубниками, — объявляю скучающему консультанту, — и эти синие тоже. И с цветочками. — Алена, — строго говорит мама, — у нас от Нади ползунков некуда девать. Может и так. Но у дочери Нади отец не «меценат». Ни мама, ни Барков до сих пор не подали на развод, хотя уже вторая неделя пошла. И он, и его… сын молчат уже два дня. Какое-то зловещее молчание. Кульбит в моем животе дергает нервы. Я ничего такого не жду. Я вообще думаю, что Никита Игоревич обкурился! И ещё я боюсь, что он станет на меня давить. Или манипулировать. Таким, как он, можно все. Он спросил, боюсь ли я его. Я… боюсь. Чего мне ждать? Что он начнёт портить мне жизнь? Что ему надо?! Я не стану с ним связываться. Он сложный. Тяжёлый. Грубый. Богатый. Даже сквозь розовые мечты понимаю, что он мне не пара. Я никуда с ним не пойду. И, тем более, не поеду. Он не для меня. Я это поняла, остальное — ребячество. Просто глупость и… какая-то паранормальная влюбленность. Просто у него лицо такое. Красивое и не красивое одновременно. И он большой. И к черту его! Почему так щекочет в груди? К черту его! Кто вообще может его вытерпеть? Только какая-нибудь дура. Мама чешет щеку, глядя на то, как наши покупки фасуют по бумажным фирменным пакетам. Сейчас она прибавляет в весе каждый день. И в щеках тоже. Это очень ей идет. И она достойна всех этих ползунков. Тем более, что у нее есть волшебная золотая карта. Думаю, Баркову-старшему плевать на ее покупки, для него это просто смс в телефоне. А для нас это осмысленный шопинг. Я вижу, как маме хочется рассмотреть все эти вещички дома. Одной. Так же, как я видела ее потребность в том, чтобы он просто, черт его дери, потрогал ее живот в то утро. «С Новым годом!», — пишу Аньке, устав ждать от нее хоть чего-то. — «Спасибо за ответ!» Я не уверена, что людям нормально вот так пропадать. Это не нормально. Эй? Может кто-нибудь думает так же? Почему кроме меня никто вообще о ней не думает. Даже ее дед, которого я поздравила с праздником вчера. Он был бодрым и веселым. Я злюсь на всех подряд. Сама себе противна. И опять проверяю телефон, становясь противной себе вдвойне, потому что жду какого-нибудь сообщения, и совсем не от Аньки. Выйдя из ТЦ садимся в такси, нагруженные покупками. В доме Барковых осталась люлька и целая оборудованная комната. Я знаю, что маме это не дает покоя. Она обставляла ее с такой энергией, будто первый раз начала ходить. Это было осенью. А потом она начала опять уходить в себя. Как сейчас. — Мам… — опять беру ее руку в свою. — Ммм? — выдыхает она, глядя в окно. — Мамочка, — пытаюсь найти нужные слова, но мне кошмарно неудобно! — Ты же… не одна… нашу букашку… сделала.. — Нет… — грустно смеется она, а потом всхлипывает. — Мам, — тяну с болью в сердце. — Как так вышло? Она же была его секретаршей! И она секретарша с пятнадцатилетним стажем, и пока не попала в его контору, проблем у нее не было. И она не девочка! Какого черта ему от нее понадобилось? Ее подбородок дрожит. Чертит пальцем на стекле белиберду, а потом говорит: — Он… очень нежный, когда захочет. Но он… очень занят, — тихо смеется, закрыв мокрые глаза. — Он отвратительно питался. Кофе. Кофе. Кофе. Я два месяца это терпела, а потом… сказала, что кофе закончился. Тут она смеется в открытую. — Он спросил, «Че?». Дурацкая манера… — скрябает она стекло. — Че. Через, блин, плечо… Смотрю на нее удивленно. Она упрямо сжимает губы и складывает на груди руки. — Я сказала, что в его возрасте распитие кофе литрами натощак — идиотизм. — Что ты… сказала? — ИДИОТИЗМ, — повторяет она. Я имела ввиду про возраст… — И?.. — Он сказал, тогда принеси поесть. Молчу и не двигаюсь. Лицо моей мамы все еще упрямое. — Он смотрел на меня. С первого дня. И я… тоже смотрела. Я не знаю, как так вышло. Я такая дура. Она гладит свой живот, а потом обнимает его. — Я не знаю почему ни я, ни мои… букашки никому не нужны… — шепчет, а потом в ужасе вскрикивает. — О, я сморозила чушь! Дочь! Ты мне нужна, и маленькая тоже! Прости, я глупость сморозила… — Мама! — обнимаю ее шею и покрываю поцелуями мокрые щеки. — Тихо! Гипертонус! Ты с ума сошла? — Я не просила жениться… — тараторит она. — Он сам. Он сам предложил… Я не знаю, как у нас это вышло. Я вообще не думала, что могу вот так просто забеременеть… я вообще растерялась… Ален, почему я такая дурная? Зачем я так в него влюбилась? Мне с ним так хорошо было, так надежно… просто он такой… — Какой? — шепчу, чтобы ее поддержать. Она молчит так долго, что уже не жду от нее ответа, а потом с горьким смехом шепчет: — Мой. Глава 19 Никита — Кухня-студия, — обводит рукой риэлтор большую гостиную с примыкающей кухней. — Общий санузел на первом этаже и два на втором. Лестница широкая… Слежу за направлением его ладони, засунув свои в карманы. Передо мной квартира 120 квадратов в центр города с ремонтом и полным набором мебели. Бросив на диван пуховик, усаживаюсь сам, отказавшись от осмотра второго этажа. У меня у самого точно такая же квартира. Я прекрасно знаю, что там на втором этаже. Моя квартира на два этажа ниже в этом же самом доме, правда я там уже не знаю сколько не появлялся. Как-то странно оставлять отца одного в доме. Нет, он конечно не маленький, но у него сейчас что-то типа отпуска. Все его партнеры рассосались по Австрийским Альпам или чалятся дома с семьями. Мы не в первый раз остаёмся «одни». Вообще-то ничего особенного конкретно в этих праздниках нет, кроме того, что мы сами не в Альпах, а на пару торчим в городе. Разблокировав телефон, пишу Дубцову: «Че там? Все готово?» Пока он отвечает, почти успеваю вздремнуть. Мог бы успеть и чаю выпить. Это слегка раздражает. Я вообще не люблю от кого-то зависеть или на кого-то полагаться, но тут пришлось. «Да», — сообщает Дубцов. Закатив глаза, печатаю: «Подробнее можно?» «Завтра 20.30, клуб Барабуля, второй этаж, седьмой столик. Достаточно подробно?». «Благодарю», — пишу я ему. «Не благодари», — печатает он в ответ. Вот это вряд ли. Такое бескорыстие их семейке не свойственно. Когда-то его мать помогла моему отцу пристроить меня в лучшую городскую гимназию. Он ей за это вагон цемента отгрузил, но я там долго не продержался. На первом же уроке по математике поправил училку, которая одной отличнице засчитала решение задачи у доски и влепила пятёрку, а задача была решена с ошибкой, математичка естественно об этом знала. С того дня все у меня там и не заладилось. Когда рассказал отцу, он вздохнул так, будто у него на шее мешок с тем самым цементом, а потом сказал: «Ладно. Прорвёмся». Мы и прорвались. Правда школу мне во второй раз пришлось сменить. Скользнув пальцем по экрану, угрюмо читаю переписку двухдневной давности, в которой слово «отвали» занимает центральное место. Я бы отвалил, если б мог, но у меня аж зубы скрипят, так хочется Алёну увидеть. Я в жизни за девушкой не бегал, и начинать не собираюсь. Воевать с ней тоже не собираюсь, я готов извиниться, но под дверью у нее сидеть тоже не буду. Вот случайная встреча в ночном клубе другое дело. Завтра 20.30. Мысль оформилась почти мгновенно, после того, как вчера на новогодние посиделки к Бродсманам Дубцов заявился в компании своих родителей и маленькой рыжей подружки моего Оленёнка. Алена с этой рыжей не разлей вода с первого учебного дня. Понятия не имею, как эту рыжую зовут, но за весь вечер Дубцов ни разу не выпустил ее руку из свое и ни разу не отошёл от неё дальше чем на полметра. Даже если не брать в расчет того, что на это суперсемейное мероприятие он вообще притащил с собой девушку, то, что он вёл себя как чей-то сиамский близнец, уже говорит о многом. Стоит отметить, что вчерашний состав нашей семьи ни у кого не вызвал диссонанса, хотя уже полгода мой отец на абсолютно всех подобных мероприятиях без супруги не появлялся. Ее отсутствие сегодня все восприняли совершенно спокойно. Может потому что она там ни с кем никогда толком не общалась? Даже мне было понятно, что чувствовала она себя там не особо раскованно, а мой отец последние лет двадцать везде себя раскованно чувствует, поэтому на такие вещи внимания не обращает. Подняв глаза на голоса, вижу спускающегося по деревянной лестнице отца, одетого в спортивный костюм и куртку. За ним по пятам следует риэлтор по элитной городской недвижимости. — Квартиру уже дважды смотрели на этой неделе, — говорит он. — Если хотите брать, поторопитесь… — Что с коммунальными? — спрашивает отец, приседая на корточки возле пульта управления подогревом полов. — Средний ценник, — заверяет тот. — У системы подогрева есть инструкция… — Докуда она проложена? — продолжает он пытаться включить обогрев самостоятельно. — Гостиная и коридор, — суетится вокруг него риэлтор. — Там есть кнопка с кружочком… Поднявшись, отец подходит к окну и проверяет батарею отопления, которая, на мой взгляд, шпарит на полную. Сделав неторопливый круг по кухне, он заглядывает в кладовку и говорит: — В туалете за плиткой что-то капает, придётся разбирать. Пряча улыбку, устраиваюсь поудобнее. — Капает? — удивляется риэлтор. — Да, — смотрит на него отец. — Справа, где-то над унитазом. — У меня такой информации нет… — Теперь есть. — Эээ, я проверю… — зачем-то роется мужик в карманах. — Я пять квартир посмотрел в этом районе. Капает только в этой. Это правда. Мы с утра по городу крутимся, от квартир уже в глазах рябит. — Мы… вам сделаем скидку на наши услуги, — заверяет риэлтор. — Полпроцента от сделки, — соглашается отец. — И два процента от стоимости квартиры. Закинув за голову руки, усмехаюсь. — Я свяжусь с продавцом… — бормочет мужик. — И сразу вам отзвонюсь. — Буду ждать. Выйдя на улицу, садимся в машину. Уже стемнело. — Домой? — спрашиваю, заводя мотор. Откинув голову на спинку, он молча кивает. Трогаюсь, концентрируясь на дороге. — Нина, — говорит отец своей помощнице в трубку спустя минуту. — Мне люлька детская нужна. Ну и все что к ней там полагается. Слушает ее ответ и улыбается впервые за эти дни: — Все, что полагается, кроме ребёнка. Ребёнок у меня свой есть. Снова слушает и снова улыбается: — Женского пола. Нет, не ко мне домой. Квартира в городе. Адрес пришлю сообщением. Кажется, мы с Оленёнком скоро снова станем соседями. Меня это полностью устраивает. Тут я с отцом согласен. У Алёны с матерью не квартира, а спичечная коробка. Другое дело 120 квадратов. Конечно это не так эпично, как колбаса, но все же. Осталось ему только подарок свой вручить. Глава 20 — Сдачи не надо… — протягиваю таксисту заготовленную купюру и выхожу из машины, осторожно хлопнув дверью. Это Мерседес, и совсем не из прошлого века. Я не думала, что такие водятся в городском такси. Ледяной ветер вперемешку с мелкими снежинками кусает щеки. Натягиваю на них ворот шубы и топчусь на месте, скрипя снегом. У порога трехэтажного клуба «Барабуля» толпится народ. Некоторые курят, некоторые фотографируются на санях Деда Мороза, припаркованных там же. Это самый «приличный» клуб в городе. Я в нем ни разу не была, как и в любом другом клубе, но даже я знаю, что в «Барабуле» нет вечерней программы вроде салуна на Диком Западе, где все друг другу без разбора бьют морды и люстры. Все потому, что цены тут космические. В общем и целом это очень мажорское место. «Я на месте», — пишу Аньке и прячу в миг задубевшие руки в карманы. Вчера неожиданно объявилась моя исчезнувшая подруга, и пригласила… на празднование Дня Халявы в клуб. Мероприятие организовывает Кирилл Дубцов, я понятия не имею, что это должно означать. В любом случае, халява мне лишней совсем не будет. Я вообще не припомню, чтобы она хоть раз в жизни на меня снисходила… — За ценные вещи ответственности не несем, — сообщает гардеробщица, забирая мою одежду. — Понятно, — бормочу, осматривая фойе с колоннами и черно-белым полом. Стоящий рядом парень в синей рубашке с не очень большим интересом меня разглядывает. На мне джинсы, белая футболка и ботинки. Ничего лучшего я не придумала, мой гардероб не рассчитан на такие мероприятия. Но я дополнила образ малиновой помадой, которая идет моим белым волосам… — Привет… — выдыхает возникшая рядом Анька. Обернувшись, смотрю на нее и констатирую: — Классно выглядишь… — Ты тоже, — смущенно улыбается она. На ней то самое зеленое платье, которое нам оплатил Игорь Барков «Меценат». Сапоги на каблуке и рыжие кудряшки на голове. Но все это просто ничто в сравнении с тем, как горят ее щеки и как по лицу гуляет какая-то отрешенная глупая улыбка… Боже ты мой… Она влюблена по уши. Почему это вызывает такой странный укол в сердце? Я не завидую! Конечно нет. Это другое. Сама не знаю, какого черта в мою голову прямо сейчас лезет Барков-младший, хоть я и велела ему исчезнуть отовсюду навсегда! — Не смотри так, — прячет Анька лицо в ладони. — Сама знаю… — Ты б себя видела, — поясняю я, поправляя свои волосы. Она такая миниатюрная и правильная, что рядом с ней чувствую себя настоящей дылдой, особенно в этих ботинках, потому что они добавляют мне еще пару-тройку сантиметров. Анька смеется в свои ладони, а потом вдруг убирает их и смотрит на меня с каким-то странным выражением в глазах. — Я знаю… — повторяет, осматриваясь и выдыхая. — Мне так страшно, Алён… — В смысле? — шокируюсь я, присматриваясь к ее лицу. — Потом расскажу… — трясет она головой. — Пошли… Минуя толпы народа, пробираемся на второй этаж. Здесь просто космическое обилие красивых девушек и парней тоже, будто весь город сегодня решил отметить День Халявы. Подруга приводит меня в зал с небольшим танцполом по центру и разбросанными вокруг него столами. Морщусь от густого запаха кальянов и громких битов диджейской музыки. К моему облегчению мы идем на второй этаж, где музыка ощущается не так, будто бы ты припал ухом к усилителю. — Там еще не все пришли… Кирилл сказал, еще будут, — тянется ко мне Анька, пока пробираемся к своему столу. — Вроде нормальные ребята… — Класс… — шепчу, когда останавливаемся перед большим столом, вокруг которого полукругом расположен мягкий диван. На диване семь человек, включая Дубцова, и даже дураку понятно, что вместе с Анькой это четыре влюбленных парочки, причем совершенно мне незнакомых! Просто отличный вечер. Смотрю на подругу, а она смотрит на меня. Сделав умоляющие глаза, шепчет: — Не уходи… ну пожалуйста. Втянув воздух, поднимаю ладонь и машу ею: — Всем привет. В ответ на мое приветствие какой-то неформал с дредами выпускает в потолок клуб кальянного дыма, а висящая у него на шее тощая брюнетка с татуировкой в полбедра, насмешливо осматривает меня с ног до головы. Реакция остальных присутствующих не особо отличается, и только Дубцов считает нужным заметить с усмешкой: — Ты еще на пару сантиметров подросла? На нем черные джинсы и джинсовая рубашка, а на запястье часы, по виду прилетевшие из самой Швейцарии. — Я не расту с семнадцати, — сообщаю ему. «Слава Богу…», — добавляю мысленно. — Садись, Белоснежка, — добавляет худощавый брюнет с идеальной блондинкой под боком. — Не съедим. Смотрю на Аньку, но та уже прошмыгнула мимо и заняла место рядом с королем вечеринки, который услужливо предоставил ей свои колени… Кошмар. Что я здесь делаю? Третья парочка — это очень гламурный парень в очках и не менее гламурная девица с коктейлем в руках и скучающей миной на лице. Я не сомневаюсь в том, что все это сборище — отпрыски лучших домов города. Их одежда и эти скучающие гримасы, будто они уже, черт их дери, видели все! За столом никто не обращает на меня внимания. Покосившись на подругу вижу, как они с Дубцовым изучают меню, используя свой коллективный разум. Обсуждают каждую страницу так, будто там представлены последние новости страны и Мира. Чувствую себя не в своей тарелке, особенно когда и сама погружаюсь в изучение меню. Я не готова пожертвовать своей стипендией на пасту с грибами и… и… — Что-нибудь выбрали? — раздается над моей головой. — Я… — тереблю страницу. — Э-э-э… — Мир, труд, май… — прерывает мои терзания знакомый голос. Уронив меню, вскидываю голову. — Какие люди… — тянет кто-то за «нашим» столом. Мои глаза ползут вверх по чуть расставленным длинным ногам, запакованным в синие джинсы, по широкоплечему торсу, одетому в черную футболку с какими-то придурошными пляшущими чудиками на груди, по прямой сильной шее с выпирающим кадыком и, наконец-то, добираются по сощуренных голубых глаз. Посмотрев по сторонам, а потом прямо на меня, Никита Игоревич Барков на полном серьезе спрашивает: — Аленушка, ты меня что, преследуешь? Глава 21 Аленушка? В его волосах идеальный бардак, глаза гуляют по моему лицу и волосам. Туда и обратно, не отрываясь ни на секунду. Замерев и выгнув шею, смотрю на него в ответ. Он не двигается, глядя на меня сверху вниз. Смотрит исподлобья прямо мне в глаза. Мы просто смотрим друг на друга, как два истукана, и я вижу, как расслабляется его лицо. Вижу, как губы дергает улыбка. В моей груди дергается сердце, наполняя вены какими-то бурлящими химикатами, от которых загорается каждая клетка тела. О, да хватит! Откуда он взялся?! Конечно, все мажоры города должны общаться между собой, это же классика, но я никак не ждала его здесь. Я не знала, что они с Дубцовым общаются больше, чем две минуты в год, потому что никогда не видела их вместе. Я вообще не замечала, чтобы у него были близкие друзья… потому что он псих-одиночка! Закрытый, сложный, циничный. Его травили в школе, но он каким-то образом это преодолел. Я бы так смогла? Не знаю. Я не знаю, почему думаю об этом сейчас, когда он выскочил из ниоткуда. Что он там нес?! Я его преследую?! Это настолько нелепо, что мой рот открывается и закрывается, в попытке что-нибудь сказать, но все мысли вышибло из головы. Понимаю, что уже минуту пялюсь на него, не маргая, прямо как обычно. — Ладно, — бормочет он, опускаясь на диван рядом со мной. — Забей… Теснит меня, прижимаясь плечом к моему плечу и бедром к моему бедру. Терпкий еле слышный запах его туалетной воды и тепло его тела заставляют меня вздрогнуть. За какую-то секунду его становится так много, что я кошмарно торможу, забыв обо всех присутствующих. — Выбрала что-нибудь? — спрашивает тихо, забирая из моих пальцев меню. Посмотрев на официанта, объявляет: — Мы еще подумаем. Мы?! Изучает меню с таким невозмутимым видом, будто я сидела здесь все это время и ждала, пока он придет и поможет мне с выбором. Пытаюсь вытрясти из себя волну возмущения, но вместо этого наблюдаю за его руками, пока сосредоточенно листает страницы. Смотрю на точеный профиль. По нему бегают разноцветные лучи прожекторов, и я с позором понимаю, что не отодвинулась. Его крупное бедро жжет мое даже через джинсы. Сжимаю руки в кулаки, роняя их на колени. Втянув воздух так, что вздулись крылья прямого носа, Ник угрожающе говорит, глядя в ламинированную бумажку: — Алена, блин. В потолок смотри. Мои щеки обдает кипятком, а внутренности обидой. Грубиян. Хам. — Я и смотрю, — резко отворачиваюсь, пытаясь успокоить дыхание. — Ты на мне чуть дыру не протерла, — слышу тихий угрожающий голос. — Я не против, но тут народу лишнего до фига, а когда ты так на меня смотришь, знаешь что хочу с тобой сделать? Мое сердце срывается в очередном рывке. — Что? — спрашиваю быстрее, чем успеваю подумать. Повернув голову, смотрю в его глаза. Сжав челюсти, он смотрит на мои губы, не оставляя мне никаких сомнений в том, что конкретно он хочет со мной сделать. Мои губы начинают зудеть, прекрасно помня его варварские поцелуи. По рукам бегут мурашки, на подкорке скапливается паника. Закрыв глаза, Барков делает очень глубокий и очень протяжный вдох. Отворачивается и вперяет взгляд в меню, хрипло спрашивая: — Так выбрала ты или нет? Хлопнув глазами, отвечаю грубо: — Чековую книжку дома забыла! — Я угощаю. — Обойдусь, — цежу я. — Тут креветки вкусные, — игнорирует он. — И десерты. Чего ты хочешь? — Чтобы ты исчез. — Правда? — смотрит на меня с усмешкой. — А так и не скажешь… Я снова открываю и закрываю рот, пытаясь вытолкнуть из него хоть что-нибудь. Следит за моими потугами и, кивнув, говорит: — Вот и я о том же. Хватаю со стола телефон, потому что на него пришло сообщение. «Я не знала, клянусь!», — пишет мне Анька. Подняв глаза, смотрю на нее. Ее округлившиеся глаза перебегают с меня на моего бывшего «брата», а лицо Дубцова совершенно нечитаемо. Положив свою лапу на ее бедро, он спокойно роется в телефоне, будто ему до всего света дела нет. Окинув взглядом присутствующих, вижу наполненные интересом лица, а взгляд гламурной брюнетки неожиданно стал острым, как бритва. — Дай мне выйти… — говорю сипло, не глядя на Баркова. — Зачем? — мрачнеет его голос. Вскинув на него глаза, в сердцах бросаю: — Если не хочешь исчезнуть ты, исчезну я. Его губы сжимаются, как и его челюсти. Через три глухих удара моего сердца он резко спрашивает, впившись в мои глаза своими: — Мне исчезнуть? — Да, Барков, — продолжаю швыряться словами. — Я так и сказала, у тебя уши заложило? От внутреннего раздрая я несу все, что придет в голову, и прихожу в изумление, когда понимаю, что задела его. Вижу это на его окаменевшем лице! — Ладно, — отбрасывает он меню. — Хорошего вечера. Вскакивает с дивана и хватает со стола телефон, объявив над столом: — Забыл утюг выключить. Сглотнув, наблюдаю за тем, как обтянутые черной футболкой плечи расталкивают всех подряд. Обернувшись, слежу за ним, пока сбегает вниз по ступенькам подсвеченной лестницы, глядя себе под ноги. И как выставив вперед плечо ломится к выходу через танцпол. Как толкает рукой дверь и вылетает из зала не потрудившись ее закрыть. Потоки мыслей вертятся в моей голове и разрывают ее на части. Ну и отлично… Пусть катится. Но от острого чувства потери к горлу подкатывает ком. Глава 22 — Что ты хочешь, индейку или может… рульку? — долетает до меня голос мамы. — Точно не рульку, — фыркаю я, укладывая в ее маленький чемодан стопку футболок. — Кто вообще ест рульки? — Ну… — чешет она пузо развалившегося в чемодане Черного. — Твой дед ест и… Она замолкает, и я поднимаю на неё глаза. Тряхнув головой и поджав губы, грубовато заканчивает мысль: — Еще кое-кто. Ясно. Тот, чьё имя нельзя называть. Я не удивлюсь, если он может съесть несколько рулек одновременно. С его-то комплекцией ему нужны не рульки, а целиковые поросята. Называть его имя нет необходимости. От него уже четвертый день никаких вестей, и теперь я даже не знаю, плохо это или хорошо. Разве он не должен быть здесь? Разве не должен вымаливать у неё прощение? Она что, ему больше не нужна? Я знаю, как умеет моя мама закрываться от людей. Как умеет упрямо вычеркивать их из своей жизни раз и навсегда. Кажется, это ее защитная реакция от людей, которые принимают ее за… легкомысленную недалекую дурочку и думают, что она этого не понимает. И на месте Игоря Баркова я бы очень поторопилась, если… она действительно ему нужна. В противном случае на кой черт он притащился сюда со своей колбасой? Если хотел от неё избавиться, пусть радуется! — Хочешь взять его с собой? — тычу пальцем в ушастую черную морду, которая очень быстро прибавляет в весе. — Он не влезет в карман, — отвечает мама из шкафа. — Потому что ты кормишь его паштетами, — пеняю я, доставая котёнка из чемодана и пытаясь не вспоминать о том, откуда он вообще взялся, но тот день стоит у меня перед глазами отчетливо, как никогда. Этот… дурак Никита Игоревич и все, что с ним связано, прекрасно откладывается в моей голове… Чёрный вгрызается в мою руку, как маленькая акула. — Ай… — морщусь, стряхивая его. — Он любит паштеты, — натягивая мама на себя огромный свитер толстой вязки. — Ещё бы, — закатываю глаза. — Он же не дурачок… — Я не посмотрела, дед поменял розетку? — спрашивает она рассеянно. — Я тоже не посмотрела. Смотрим друг на друга, изобразив кислые мины. Мы прекрасно умеем забивать гвозди, знаем, как прикрутить дверную ручку, поменять плинтус или как дотащить из магазина продукты на всю неделю, но электричество — это то, с чем дед категорически запретил нам связываться. — Ладно, — распускает мама волосы. — Обойдемся… Молча с ней соглашаюсь, закрывая чемодан и опуская его на пол. Уже лет десять мы каждое Рождество встречаем у деда в «деревне». Там у нас дом. Вообще-то это не совсем деревня, а поселок, и не маленький. Я до семи лет жила там с бабушкой и дедом, а когда пришла пора идти в школу, мама забрала меня к себе в город. До этого она приезжала на выходные, и даже спустя годы я помню, с какой тоской ждала этих суббот и воскресений, сидя у окна и глядя на дорогу, а когда она уезжала я непременно ревела, заставляя ее реветь в ответ. Я так боялась, что она может не приехать через неделю, и этот страх мне внушил один соседский мальчик. Он сказал, что родители какого-то другого соседа переехали в другой город и забыли его здесь. Я боялась, что она тоже меня забудет. Что не приедет и не привезет запах своих духов. Не привезти нежных рук, своего голоса и смеха. В нашей жизни всегда были только она, я, дед и бабушка, но ее так давно не стало, что в моей памяти мы как будто всегда были только втроем. А теперь нас будет… четверо… Стряхнув воспоминания, выкатываю ее чемодан в прихожую и начинаю одеваться. Она поживет до Рождества с дедом, а у меня сессия, поэтому я приеду к ним не раньше сочельника. — Такси подъехало! — кричу я маме, распахивая входную дверь и впечатываясь носом в черный кашемир дорогого пальто, под которым будто металлический каркас. Отскочив в сторону, смотрю в непроницаемые голубые глаза старшего Баркова, который, засунув в карманы руки, стоит на пороге нашей двушки. — Здрасти… — бормочу, протирая свой нос. — Привет, — осматривает коридор поверх моей головы. — Оля дома? Все же меня никак не отпускает мысль о том, что он не знает моего имени. Почему бы меня, черт возьми, это ни капли не удивило? Мне не приходится отвечать, потому что мама выходит из комнаты, прижимая к груди нашего кота и целуя его морду. Подняв глаза, тормозит с каменным выражением лица. Посмотрев на Баркова, вижу как его взгляд плавает по ней от макушки до носков синих пушистых тапок, а потом его светлые брови неожиданно сходятся на переносице, а глаза сужаются в таком знакомом мне выражении, что в животе случается кульбит. Точно такими же взглядами разбрасывается и его отпрыск. Пытаясь понять, что могло вызвать такую бурную реакцию, смотрю на маму. В этом свитере она выглядит хрупкой, даже несмотря на живот. Из ворота торчит ее тонкая шея, а рукава подвернуты пару раз, потому что это дедов свитер, и он сидит на ней почти как платье, но любому дураку понятно, что это совершенно точно мужская вещь, которую до нее носили лет десять, это точно. На самом деле и того больше, я и сама иногда его таскаю, потому что от бесконечных стирок он стал очень мягким. — Можем поговорить? — мрачно спрашивает незваный гость. Поставив на пол кота, мама подходит к вешалкам и снимает свою забавную рыжую шубу, пожимая плечом: — Только не долго. Отойдя в сторону, кусаю губу. Но для неловкостей нет причин, потому что ее «мужу» совершенно не мешает мое присутствие. Оценив обстановку, он продолжает: — Уезжаешь? — Да. Скрутив жгутом волосы, мама кладет их на плечо, пряча под шубой, и тянется за шапкой. — Куда? — К отцу в «деревню», — отвечает она, продолжая свои сборы. Просовывает ноги в угги и поморщившись, потирает живот. — Мам? — спрашиваю взволнованно. — Все нормально… — бормочет она. — Толкается… — Где это? — спрашивает Барков неожиданно охрипшим голосом. Сделав глубокий вдох, она смотрит на него и говорит: — У своего водителя спроси. Он расскажет. Боже, он вообще хоть что-нибудь о ней… о нас знает?! Поиграв нижней челюстью, «меценат» чешет бровь. — Это за городом? — Да, — хватает мама свою сумку, направляясь к двери. — Это за городом. Меня такси ждет. Смотрим на него, намекая на то, что нам нужно пройти, а его фигура заняла весь проем. — Я отвезу, — кивает он и тянет руку к стоящему передо мной чемодану. Перехватив ручку, мама выплевывает: — Займись лучше своими друзьями-подругами, я уж как-нибудь без тебя разберусь. — Нам нужно поговорить, — проговаривает он с таким нажимом, что даже я в это поверила. — Хватит бегать. — Я не бегаю, — чеканит она, толкая его в грудь. — Я живу своей жизнью. А ты живи своей. Отойдя в сторону, дает ей пройти, а потом перехватывает за локоть и, подтянув к себе, спрашивает: — Хочешь развод? У меня в груди происходит взрыв. Я вижу, как дрогнуло ее горло, когда сглотнула слюну. Даже слепому понятно, что никакого развода она не хочет! Подняв подбородок, чтобы смотреть в его лицо, она снова сглатывает и облизывает губы. Он смотрит на нее, опустив глаза и сжав челюсти. Кажется, это продолжается целую вечность, пока сиплый до неузнаваемости голос мамы не произносит: — Да. Вырвав свою руку, она резко разворачивается и сбегает вниз по ступенькам, пряча лицо за воротником шубы. Перевожу гневный взгляд на этого двухметрового амбала, потрясенно говоря: — Ну вы и кретин… Метнув ко мне свирепый взгляд, спрашивает: — КТО я? — Кретин… — повторяю громче. — Она два дня плакала в подушку! Пока ее на скорой не увезли! На этот раз дергается ЕГО горло вместе с кадыком. Я вижу, как меняется он в лице. Вижу, как оно бледнеет. Как сжимается в кулак здоровенная ладонь. — А теперь вы заявляетесь требовать развода?! У нее ребенок в животе, думаете ей сейчас время о разводах думать?! — Я, бл… — вовремя запинается он, повышая голос, — … я не требовал развода. Если мне понадобится развод, я спрашивать не буду. В шоке от этой позиции, констатирую: — Вы еще и козел. Его брови карикатурно взлетают вверх. В глазах полное неверие. Отвернувшись, захлопываю дверь и проворачиваю ключ в замке. Схватив чемодан, разворачиваюсь и спрашиваю: — Вы хоть знаете мое имя? — Твое имя — Алёна, — вкрадчиво говорит он. — Отчество — Николаевна. Возраст — девятнадцать лет. Я по-твоему дебил? — Это не я сказала… — бормочу себе под нос, спуская со ступенек чемодан. Глава 23 Передав чемодан топчущему возле машины таксисту, исподтишка осматриваю двор, но кроме здоровенного чёрного джипа, запаркованного через два подъезда, посторонних машин не вижу. Никаких черных БМВ в нашем дворе нет. — Ну и ладно… — шепчу, открывая дверь такси. Укол предательского разочарования гасит все мое возмущение, но не запал. Забираюсь в салон и обеспокоенно смотрю на маму. Ей ведь нельзя так волноваться! Кажется, этот остолоп вообще не понимает, что такое беременная женщина! — Он не хочет развода! — объявляю, как только захлопываю за собой дверь. Закрыв глаза и делая глубокие выдохи и вдохи мама гладит свой живот через шубу. — Поедем мы уже или нет? — спрашивает сипло, игнорируя мои слова. Сзади хлопает крышка багажника и машина качается. — Он не хочет развода, — повторяю ещё раз, глядя на подъездную дверь. Она по-прежнему закрыта и никто не торопится из нее выходить. Кажется, это даже к лучшему. Если ему нечего ей сказать, пусть и не выходит! — Ну да, — горько смеётся мама, не открывая глаз. — Не хочет, конечно… он хочет жить как и жил, вот чего он хочет. Водитель занимает свое место, а я повторяю уверенно: — Он сказал, что не хочет развода. — Прямо так и сказал? — снова смеётся она, но ее смех отдаёт такой тоской, что у меня дергается глаз. Он сказал не совсем так, но что еще это могло означать? — Сказал… — пытаюсь повторить его отвратительную логику. — «Если бы хотел, не стал бы спрашивать». Именно это заявление заставляет ее открыть глаза и закусить губу. Очевидно, в этой фразе она безошибочно угадала своего «мужа», поэтому отреагировала. Машина начинает плясать по кочкам, а мама вперяет взгляд в окно, за которым уже начало темнеть. Пока мы уехали не так далеко, решаю всунуться не в своё дело, черт возьми, и пробую осторожно: — Может… вам и правда поговорить? Она ведь любит его! И тоскует! Все это время она без него, пусть и такого ужасного, выглядит такой одинокой, какой не выглядела никогда. Он ее просто… присвоил! Никогда не позволю сделать такого с собой. Никому. — Не могу… — обрывает она меня на полуслове и опять сжимает веки. — Я боюсь с ним говорить, понимаешь? Я боюсь за… Букашку, она так пинается, когда я нервничаю. Как мне с ним говорить? Я только из больницы вышла. Я ещё… не готова… Что он хочет сказать? Что документы на развод подготовил? Что наигрался в семью? Все мне в лицо бросали, что он наиграется… — Тогда в задницу его! — говорю я зло. — Да… — шепчет она, снова глядя в окно. — В задницу… Втянув носом воздух, смотрю в своё окно. На этом моя миссия сдувается, потому что я не знаю, что ей советовать. Я вообще не должна соваться в дела двух взрослых людей. Но он не хочет развода, я в этом уверена, а значит… они ему нужны. Обе. Раньше я думала, что сложнее Ника никого нет, но я серьезно недооценила их семейку. Терзаю пальцами свой шарф, кусая и кусая губу. Если бы не наше внезапное «родство», я бы с ним вообще никогда не пересеклась, а теперь ему захотелось… проводить вместе время. А потом он психует, как ненормальный! Я наорала на него, но это просто рефлекс, который он сам во мне воспитал. Разве с ним можно по-другому? Откуда мне знать? Он только давить на людей умеет, и на меня в том числе. Я должна радоваться тому, что он меня оставил в покое. Я ведь этого хотела? Больше он не появится… так что неважно. Негоже его высочеству волочиться за какой-то мной. Найдет себе другую забаву… Глядя на свои руки, гоню из головы Баркова-младшего как могу, но мне всегда это удавалось отстойно. На перроне железнодорожного вокзала толпа сошедших с поезда людей. Остановившись на своей платформе, кутаемся в воротники и ждем мамину электричку. — Позвони пожалуйста деду из такси, — с досадой и злостью просит мама, глядя на свой телефон. — У меня от мороза опять батарейка села! — Ладно, — обнимаю ее, увидев на путях «нашу» электричку. — Так что? — утирает мама варежкой нос, пытаясь казаться веселой. — Индейка или рулька? — Индейка, — бескомпромиссно говорю я. — Ладно… — шепчет она, забирая у меня ручку чемодана. — Позвоню из дома. Ни пуха ни пера завтра… — К черту, — говорю ей вслед. Махнув мне рукой, она скрывается в вагоне. Развернувшись, уношу ноги с продуваемого ледяным ветром перрона и, усевшись в такси, набираю деда. Он должен встретить ее на станции в деревне, чтобы ей не пришлось тащить этот чемодан до дома самой. Прошу высадить меня возле супермаркета рядом с домом и долго брожу между полок, решая, что хочу приготовить. Завтра у меня первый экзамен, но мне нужно на нем просто появиться и получить свой первый автомат своей первой в жизни сессии. Выкладываю на ленту большой пакет стирального порошка, колбасу, яйца, зеленый горошек и шапку Санта-Клауса. Не знаю зачем она мне, просто хочется и все. Выйдя из магазина плетусь по тротуару, перекладывая тяжёлый пакет из одной руки в другую. Снег скрипит под моими ботинками, на небе уже зажглись первые звёзды… Мои мысли обрываются, когда вижу буксующий в колее чёрный БМВ. Расширив глаза, слежу за тем, как выпустив клуб дыма, машина сдает назад с диким рычанием. Сминая задними колесами снег, трамбуется в карман, который для нее слишком короткий. Кусаю губы под пляску сердца, продолжая идти к подъезду и не отрывая глаз от тонированного лобового стекла. Машина прекращает движение и замирает, но выходить из неё никто не спешит. Вот значит как? Это чертов ультиматум? Пройдя мимо, сворачиваю к подъезду, упрямо переставляя ноги, но когда дохожу до двери, проклиная все на свете замираю. Теребя в кармане ключи, опускаю на землю пакет и просто стою, глядя на металлическую подъездную дверь. Если войду, он уедет, не сомневаюсь. Разве не этого я хочу? У нас никогда не выходят разговоры, потому что он невыносимый! Закрыв глаза, просто стою, спиной чувствуя прожигающий затылок взгляд. Черт, черт, черт… Если ему нужен шаг навстречу, то это максимум, на что он может рассчитывать. Считаю до тридцати. Тридцать секунд ему хватит, чтобы понять это? Он же чертов гений математики и всего на свете! Я успеваю добраться до двадцати семи, когда слышу стук захлопнувшейся за спиной двери. И именно в этот момент я понимаю, как сильно вляпалась Никиту, чтоб он провалился, Игоревича Баркова! Глава 24 Скрип снега под чужими ботинками приближается, а потом оказывается рядом. В тишине и плотном морозном воздухе выдыхаю пар и разворачиваюсь. Он замер в двух шагах от меня, будто между нами существует невидимый барьер. Засунув руки в карманы куртки и слегка расставив ноги, обутые в здоровые коричневые «тимберленды». Из-за отделанного мехом капюшона и сумерек я почти не вижу его лица, но мне кажется, что его фигуру я бы узнала даже с расстояния в пятьсот метров и ни с кем бы не спутала. — Привет, — говорит он наконец-то из своего капюшона. Произнесенное отрывисто и жестко слово повисает между нами, пока я мечусь внутри себя. Переполненная возмущением к его отцу, всеми силами душу желание броситься какой-нибудь гадостью, но если я это сделаю, разговор у нас будет короткий. — Привет, — отвечаю тихо. Молчим, и я боюсь, что он опять все испортит. Или это сделаю я. Кажется, в присутствии друг друга нам лучше вообще не открывать рот. — У тебя шнурок развязался, — вдруг говорит он. Шагнув ко мне, опускается на корточки у моих ног и сбрасывает с головы капюшон, после чего принимается неторопливо завязывает шнурок на моем ботинке. — Ой… — бормочу, выставляя вперед ногу. — Хочешь носом снег пропахать? — бормочет Ник. — Нет… — закусываю губу, глядя на его взъерошенную макушку. Покончив с моим шнурком, он запрокидывает лицо и смотрит на меня снизу вверх. Мы опять молчим, а мои глаза бегают по его напряженному лицу. Он делает тоже самое — изучает мое лицо в ответ. Ну или ищет на нем признаки того, что я пошлю его к черту… или еще куда-нибудь. Тогда он встанет и уйдет, и я за ним не пойду, а он… скорее всего на этот раз он больше не вернется… И я никогда не узнаю, как Никита Барков извиняется, потому что это именно то, что я хочу от него услышать, иначе… может в самом деле катиться к черту. Продолжая сидеть у моих ног, он набирает в ладонь снега и сосредоточенно его комкает. Я не умею говорить с ним нормально. У нас такого никогда не было. Перебирая в голове всякие варианты, все же спрашиваю очень тихо. — Заблудился? — Не-а, — отведя руку, запускает маленьким снежком в стену за моей спиной. Выпрямляется, вставая в полный рост, и мои глаза плывут вверх вслед за ним. Снова молчим, кажется, это сложнее, чем я думала. С ним все сложно, ничего простого и легкого. Между его бровей складка. Выдохнув пар, смотрит на меня и спрашивает так же тихо: — В магазин ходила? — Эммм… — смотрю на пакет, про который успела забыть. — Да… — Как дела? — тут же спрашивает он, заталкивая руки в карманы. — Холодно, — ежусь, передергивая плечами. — Пошли в машину, — машет он рукой в сторону своего БМВ. — Ник… — сглатываю я слюну, мотнув головой. Это слишком. Слишком быстро? Да, быстро. Я не готова. Я сама не знаю, чего хочу. Полчаса назад я клялась себе, что забуду его. Мы друг другу не подходим, так? Вернее, он не подходит мне… а я ему… Втянув носом воздух, он смотрит в сторону, пока я проговариваю быстро: — Я… то есть… ты… мы не сможем… у нас ничего не получится… — Кто тебе сказал? — обрывает он, глядя в мое лицо. — Скажешь нет? — выдавливаю из себя. — Я здесь стою, перед тобой. На фига по-твоему? — Может, чтобы извиниться? — предполагаю я, сложив на груди руки. — Извини, — без заминок произносит он. — Я хреново себя вел. Давай забудем. Я был дебилом. — Барков… — вздыхаю, опуская глаза. — Морозова, — зеркалит он. Вывалить на него все свои страхи и сомнения самая дурацкая идея на свете. Отвернувшись, смотрю в сторону, чтобы не наговорить с три короба. Это просто… азарт, уверена. Потому что ни одна из его телок его не посылала, вот и все. Именно это пугает меня больше всего. То, что он наиграется, и это произойдет даже быстрее, чем я могу себе представить. — Алёна, — зовет он с нажимом. — Ты слишком много думаешь. — Кто-то же должен… — говорю устало, глядя на носы своих ботинок. — Ты у нас местный психоаналитик? — произносит над моей головой. — Не уморилась за всех думать? Подняв глаза, смотрю на него и тихо говорю: — Думать — это мое естественное состояние. — Я заметил, — откашливается он, а потом делает шаг вперед, подходя вплотную так, что моя грудь упирается в его. — Рада… — отзываюсь я, глядя на верхнюю пуговицу его короткой куртки. Мы соприкасаемся одеждой, и к своему счастью, большего он себе не позволяет. — Пошли со мной в кино? — понизив голос говорит Барков. Так, будто боится спугнуть окружающую нас тишину и это… перемирие. Это оно? Но мои сомнения никуда не делись! Пойти с ним в кино? — Ник… — говорю сокрушенно, продолжая глядеть на кругляш его пуговицы. — Алёна, — с легкой угрозой тянет он. — Я, блин, никогда девушку не уламывал на кино. Мне что, на колени упасть? Из меня вырывается смешок. Вскинув глаза, смотрю в его каменное лицо и вижу, что он не разделяет моего веселья. Сжав губы в тонкую линию, ждет ответа. О, да чтоб его! — Ладно! — выпаливаю я, топнув ногой. — Аллилуйя, — хрипло говорит он, после чего разворачивается и широким шагом идет к своей машине, объявив. — Заеду за тобой через полтора часа. Через полтора часа?! Невозможный! Невообразимый тип! Без него мне мгновенно становится холодно, потому что под куртку пробирается ветер. Мое сердце взволновано колотится. Я кажется сделала глупость. Ужасную глупость. Глава 25 Никита Меряю шагами площадку перед старой пятиэтажкой, рассматривая горящие окна. Я не знаю номера Алёниной квартиры, но если использовать методику простых вычислений — это второе окно справа на третьем этаже. На самом деле ничего гениального, просто там на подоконнике сидит маленький черный кот. Осмотрев освещенный фонарями двор, дую на свои ладони. Температура упала, и от холода немеет лицо. Прыгаю на месте, пытаясь разогнать кровь. Мимо проходит толпа обвешанных мишурой людей. На небе луна, как белый диск. Больше всего в жизни я ненавижу дураков и ждать, но сегодня все терпимее. Однажды лет в восемь я всю ночь просидел, глядя на дверь нашей с отцом съемной комнаты в муниципальном общежитии. Он не вернулся домой, и я понятия не имел, где он. Вернулся под утро, а я только года через три узнал, что в тот день он смотался в соседний город, чтобы купить стройматериалов в два раза дешевле, и застрял где-то на дороге. Была зима, прямо как сейчас. А я сидел и думал, что будет, если он вообще не вернётся… Он примчался слегка бешеный, а я плакал, как девка. Это самое яркое воспоминание из детства, кажется, так страшно мне не было никогда. Я запомнил то ощущение на всю жизнь, и теперь просто не выходит печалиться по пустякам, потому что знаю — бывает что-то пострашнее кильки на завтрак, обед и ужин. Отойдя в сторону, пропускаю пожилого соседа, который посмотрел на меня с подозрением. Смотрю на свои часы, а потом снова на окно. — Наконец-то, — глядя на окна, вижу долгожданную темноту, но вселенский покой снисходит на меня только тогда, когда из подъездной двери появляется мой Олененок, закутанная в клетчатый шарф по самый нос. Слава Богу, твою мать, я уж решил, что она передумает. На ней короткая шуба, короткая юбка и коричневые ботинки. Ноги одеты в черные толстые колготки. Юбки ей офигенски идут. Мне нравятся ее ноги. Я от них еще полгода назад немного подвис, а потом это усугубилось. Теперь мне абсолютно все в ней нравится, даже новая прическа. Мне хочется сжать ее всю в руках и сожрать, аж руки чешутся. Мне очень много чего хочется с ней сделать, если расскажу, у нее уши в трубочку свернутся. Я не сомневаюсь, что буду у нее первым. Больше всего удивляет то, что это меня напрягает. Вдруг ей не понравится? Целуюсь-то я дерьмово. Замерев в проходе, смотрит на меня, а я смотрю на неё. Выглядит так, будто решает убежать назад или не убежать. Неужели я такой страшный? Может Лера права, меня хрен вывезешь? Что мне сделать? Другим я быть не умею. Нежным не умею. Заботливым тоже не особо, как и внимательным. Плюс ко всему я ни фига не терпеливый. Если она меня пошлет, будет права. На фиг я ей сдался, такой придурошный? Восемьдесят процентов людей, с которыми сводила меня жизнь, я бешу. Остальные двадцать — это мой золотой фонд. Я бешу всех по разным причинам, в основном потому что ни разу в жизни ни под кем не прогнулся, за это спасибо отцу. Сколько он намаялся с моими школами, я со счета сбился, но он давно смирился, что я у него «не такой как все». Опустив руки вдоль тела, позволяю Алене сделать выбор самостоятельно. Если уйдёт? Если уйдёт, будет совсем фигово. Черт. У меня в ней потребность, нифига, блин, не могу с собой поделать. Психую, как невменяемый. Но я провел мирные переговоры, чего нам с ней еще не хватает? Затаившись в своем шарфе, хлопает глазами, проезжаясь ими по мне от макушки до пяток. Я знаю, что нравлюсь ей. Да ее ко мне как магнитом тянет. Меня к ней тоже. Я даже готов рот не открывать, лишь бы просто пошла со мной в это гребаное кино. — Я тебя не съем, Олененок, — говорю тихо, но убедительно. — Выходи уже. — А может я тебя? — говорит приглушенно из своего шарфа. — Что «ты меня»? — кладу руки на пояс, вздыхая, потому что она все еще между мной и путями отступления. — Съем… Чешу бровь, улыбаясь. Ее глаза неотрывно следят за моим лицом, ноги топчутся на месте. — Силенок не хватит, — тычу в нее подбородком. — Но можешь попробовать, я не против. Твою мать, это самое муторное свидание в моей жизни. Если она вообще выйдет оттуда! Поправив шапку обеими руками и одернув юбку, выскальзывает из двери и хрустит снегом, подходя ко мне и осматриваясь в поисках моей машины. На ее шапке мохнатый помпон, который достает до моего подбородка. Спрятав руки в рукава шубы, прячет от меня глаза. На ее щеке оседает снежинка. И на шапке тоже. Сжимаю зубы, не решаюсь Алёну трогать, хотя посещает неконтролируемое желание взять ее руку в свою. Черт. Просто дико бешеное желание, твою мать. Смотрю на ее склоненную голову и заталкиваю свои хотелки куда поглубже. Не хочу получить по морде и вернуться домой даже ни разу ее не поцеловав. Не уверен, что долго так протяну. Она пугливая, как реальный Оленёнок, а это дико подстегивает мои инстинкты, что удивляет даже меня самого. — Машину у магазина бросил, — поясняю, вдыхая запах ее духов. — У какого? — тонкий голос из шарфа и взгляд на моем лице. — У «Центрально», — натягиваю на руки перчатки. — Это через три дома отсюда, — недоверчиво тянет Алёна. Последний раз я здесь бампера гнул. В задницу эти дворы. — Ага, — киваю, посмотрев по сторонам. — Пошли? Глава 26 Никита Я не социопат, но и не душа компании. Чаще всего мне сложно найти с человеком контакт, если только этот человек не приложит усилия за нас обоих. Это заведомо означает, что ему что-то от меня надо. Мои связи или деньги, бывает что и то, и другое. А ещё я не мазохист, поэтому никогда не пытался себя ломать. Что касается девушек… тут у меня вообще проблем никогда не было. С Лерой в том числе. Она могла обижаться и динамить меня, но не дольше пары дней. У меня нет никакого желания прокручивать в голове наши с ней отношения. Как и ее слова. — Ты голодная? — кошу глаза на семенящую рядом фигуру. — Можем в кафе сначала заехать, — предлагаю ей. — Не голодная, — отвечает Алёна. Не голодная. Ладно. Она укутана в шарф настолько, что остались видны одни глаза между краем шарфа и шапкой. Стараюсь подстроиться под ее шаги и становлюсь позади, когда добираемся до светофора. Смотрю вниз на тонкую фигуру перед собой и давлю желание сгробастать ее в охапку. Эти ограничения меня просто колоссально раздражают. Не могу дотронуться до девушки, которую хочу. Угрюмо смотрю на мохнатый помпон ее шапки, сжимая и разжимая кулаки в кожаных перчатках. Просто блеск. Понятия не имею, с какой стороны к ней лучше подкатить. Не свидание, а долбаный экзамен. К счастью для нас обоих, опыта у меня в четыре раза больше. Алёна переминается с ноги на ногу, и поджимает плечи. Не представляю как можно додуматься купить вместо нормальной шубы то, что сейчас на ней надето. Какой-то подстреленный кролик, который еле-еле прикрывает ее задницу. — Замёрзла? — спрашиваю, склонившись к ее уху. Нос дразнит тонкий запах ее духов. Я уже его запомнил. Что-то цветочное и очень женское. — Нет, — летит откуда-то из шарфа. Офигенный диалог. — Ты другие слова знаешь? — спрашиваю, выпрямляясь и глядя на дорогу поверх ее головы. Светофор мигает красным человечком и пищит. Город немного очухался после Нового года, на улицах опять появились люди и машины, а то до этого казалось, будто по нам ударила атомная бомба и все живое было стерто с лица земли. — Хочешь поболтать? — фыркает Алена, повернув голову. — Хочу, — смотрю на нее в ответ. Она так близко, что хочу отодвинуть край шарфа и потереться о ее щеку носом. Спрятав от меня глаза, отворачивается. Светофор сигналит, и она делает шаг на зебру. Шагаю следом и догоняю ее, доставая из кармана брелок и включая автозапуск в машине. Добравшись до парковки продуктового супермаркета, нахожу свою присыпанную снегом машину и открываю Алёне пассажирскую дверь, спрашивая: — Хочешь кофе? Вздохнув и посмотрев на меня, убирает от лица шарф и говорит: — Я хочу попкорн, Барков. Соленый классический. Справишься? Ее губы не накрашены, свет фонаря освещает повернутое ко мне лицо. Смотрит на меня, изобразив скуку. — Без проблем, — киваю я, — Средний стакан? Или может XXL? — Средний, — говорит безразлично. — Напитки? — выгибаю я бровь. — Кола со льдом и без сахара, — по-деловому заявляет она. — Маленькая. — Окей, — тяну я. — Что-нибудь ещё? — Нет, — бросает и садится в машину. Пфффф… Захлопываю за ней дверь и обхожу капот. Сняв шапку, ерошу волосы и бросаю ее на панель. Алена снимает свою и косится на меня, покусывая полную губу. — Куда мы? — спрашивает, пристегивая ремень. Меня неимоверно радует то, что ей без разницы, куда со мной ехать. — Сюрприз, — усмехаюсь я. Глава 27 Никита Когда машина покидает пределы города, вижу шевеления на пассажирском сидении. — Так куда мы? — выпрямляется в своем кресле Оленёнок, теребя пальцами бахрому на шарфе. — Расслабься, — советую ей, включая дальний свет. — Вон смотри, — киваю на лобовое стекло, за которым от нас убегает заснеженная дорога. — Елочки-березки, — имею ввиду обступивший дорогу тёмный лес. — Ник… — досадливо зовет Алена, посмотрев в указанном направлении. Дорога совершенно пуста, а впереди чёрный провал горизонта. Ткнув пальцем в магнитолу, включаю радио и спрашиваю: — Оставить эту волну? — Как хочешь, — бросает безразлично. — Мне без разницы, — бросаю на нее хмурый взгляд. — И мне, — тихо говорит она. Сжимаю руль и замолкаю, беря себе паузу. Терпение, блин! Терпение, вашу мать! Увидев заснеженный указатель в двадцати метрах по курсу, сбавляю скорость и включаю поворотник. — Барков… — вздыхает Алёна, прилипая к своему окну. — Куда мы, ты можешь сказать? Съезжаем с трассы, и я сворачиваю на узкую, заснеженную, но очень хорошо освещенную дорогу. С обеих сторон стеной лес. — Не-а, — усмехаюсь, поворачивая вслед за убегающей влево дорогой. — Страшно? — Ма-ма… — смеётся, вцепившись пальцами в свой ремень и вжавшись в сидение. Сбавляю скорость, чтобы нам с ней не улететь в бурелом. Я же не придурок вопреки ее мнению. Дорога делает два крутых спиралевидных поворота, после чего мы ещё два километра едем по прямой. Кажется, я не прогадал. — Нравится? — спрашиваю, затормозив у шлагбаума, где собралась очередь из трёх машин. Вытянув шею, Алёна рассматривает базу отдыха перед нами. — Я не знала, что тут такая есть… — тонко выпаливает она. — Неделю как открылись, — говорю ей, заезжая через ворота и сворачивая на парковку. Машин на парковке немерено. Народу кругом тоже. В отведенных зонах жарят шашлыки и пьют целыми семейными группами, на озере прикольный каток, обвешанный лампочками, музыка отовсюду… да уж, это вам не в городе в потолок плевать. — Открылись? — лепечет Алёна, отстегивая ремень. — То есть… это ваше? — Почти, — тоже отстегиваю ремень. — Половина наша. Вообще-то мы должны были здесь Новый год встречать вместе с Бродсманами, но что-то пошло не так. — Пошли, — говорю, выходя из машины. На ходу натягивая рукавицы и шапку, Алёна кутается в свой шарф, вертясь вокруг своей оси. Я не телепат, но, кажется, она в восторге. — Давай посмотрим! — нетерпеливо машет рукой на пятнадцатиметровую елку, под которой какие-то пляски. Натянув собственные перчатки, разминаю пальцы, говоря: — Давай. Обходим периметр, включая каток, и от ее энтузиазма я лениво улыбаюсь, как тот самый придурок. Ну думал, что проводить время с девушкой может быть так умиротворяюще. Очень много энтузиазма и очень много трепа. Засунув в карманы руки, терпеливо жду, пока рассыпаясь в восторгах забирается в деревянные сани недалеко от главного здания и, покрутившись там, выпрыгивает обратно, спрашивая из глубин своего шарфа: — А кино? — Там, — мотаю головой на ресторанно-развлекательный двухэтажный комплекс. — За коттеджами ещё ледянки есть. Хочешь? — Нет, — медленно покачивая задницей, трогает в сторону светящегося комплекса. Смотрю на ее грациозно вертящиеся бедра, чувствуя повсеместную отдачу. Голос у неё стал другой, и повадки тоже… Зараза. Глава 28 Никита — Блин, — протираю лицо ладонями и пристраиваю на коленях локти. — Может уйдем? Обернувшись через плечо, смотрю на Оленёнка и качаю головой. Высморкавшись в салфетку, всхлипывает и утирает слезы, с претензией говоря: — Ты серьезно? На самом интересном? — Жесть… — бормочу, отворачиваясь к экрану, на котором лежащий на смертном одре мужик рассказывает своей престарелой жене про любовь и прочую лабуду, и это помимо того, что в этом фильме уже третий раз кто-то умирает. Если это семейный новогодний фильм, то я балерина. Лучше бы на ужастик пошли. Смотрю на часы и тру ладонью шею. Он ещё и двухчасовой. Если бы я был один, меня бы здесь давно не было. Что удивительно, маленький зал кинотеатра забит под завязку. Мне даже пришлось купить билеты. В этом зале я в первый раз. Мне он нравится. Вместо кресел диваны, и установлены они в шахматном порядке. У диванов столики, можно даже еду из ресторана заказать. — Есть хочешь? — спрашиваю, снова посмотрев на Алёну. Закутавшись в мою толстовку, теребит в руках скомканную салфетку. Все в этом зале на высшем уровне, единственный вопрос — почему здесь так холодно? В моей толстовке она утонула. Сам я накинул на плечи ее клетчатый шарф, потому что я в футболке и идти в гардероб было тупо лень. — Нет, — всхлипывает она и вдруг спрашивает в ответ. — А ты? Я? — Я всегда есть хочу, — говорю ей. Откидываюсь на спинку дивана, вертя в руке стакан с Колой. — Я заметила… — еле слышно говорит она. — Растущий организм? — Я большой мальчик, Олененок, — усмехаюсь, наблюдая за ее лицом. Бросив на меня косой взгляд, кусает губу. Ерзаю по дивану, потому что клянусь своей хоккейной экипировкой — она покраснела. Ни фига себе. Опустив глаза, смотрит на свои руки, и я уже готов поклясться почкой в каком конкретно ключе она перерабатывает полученную только что информацию. Черт. Она такая правильная, просто, мать его, настоящая зануда, и я все время упускал из вида тот факт, что у нее вообще никакого опыта с парнями нет. Ну максимум поцелуи с какой-нибудь прыщавой школотой. Ну и с придурком Колесовым. Почему-то так получается, что этому говнюку всегда нужно то же самое, что и мне. Мое место в школьной футбольной команде, мое место за школьной партой, мой ВУЗ, мой тренер. Рука сжимается в кулак. Когда увидел их вместе, меня очень и очень лихо переклинило. В принципе это любого парня касается, не только его. Может я и хреново целуюсь, но чьи-то еще поцелуи ей в ближайшее время все равно не светят. Только мои дерьмовые поцелуи. Бросив хмурый взгляд на экран, протягиваю ей стакан и буркаю: — На, попей. У тебя уже обезвоживание. — Тебе вообще не интересно? — забирает у меня стакан. — Смотреть про рассуждения девяностолетнего мужика? — уточняю я. — Нет. — Это не про рассуждения, — закатывает она глаза. — Это про жизнь. — А-а-а… — вытягиваю перед собой ноги. — А я думал про рассусоливания. — И что же тебе нравится? — интересуется она. — Убить Билла? — Отпадный фильм, — киваю я, расслабляясь и забрасывая за голову руки. — Терпеть его не могу, — по-деловому сообщает Алена. — Ну я же терплю, — киваю на экран. В ответ она снова закатывает глаза, но я вижу, что в них плещется веселье. Действительно, весёлого хватает. Свидание мечты. Отпивает из трубочки и кусает губы. Под финальные титры ещё раз пускает слезу, и мы уходим из кинотеатра. Забрав из гардероба наши вещи, нахожу ее у стеклянных дверей. Моя толстовка ей почти по колено. Обняв себя руками, смотрит на улицу, а когда видит меня собирается снять толстовку. — Не снимай, — останавливаюсь сзади, разворачивая ее шубу. Просунув в рукава руки, Алёна набрасывает на голову мой капюшон и забирает у меня свой шарф. — Снег пошёл… — говорит, подняв на меня глаза. — Сильный. Посмотрев в окно, вижу настоящий буран. Приехали. И давно это началось? Изучаю двор внизу, пытаясь понять насколько все плохо. Застегнув под горло куртку и надев шапку, смотрю на нее и велю: — Руку давай. Протянув ладонь, смотрю на нее исподлобья и ожидаю приговора. Может быть это наглость, но мне осточертело терпеть. Она думает так громко, что слышно даже мне. Голубые глаза скользят по моему лицу. Такие серьёзные, будто я предложил ей за меня выйти. Крылья маленького носа вздрагивают, когда делает глубокий вдох. Просто возьми меня за руку, Олененок. Смотрит на мою ладонь и достает из кармана свою, после чего вкладывает ее в мою руку. Как только это происходит, пальцами расталкиваю ее пальцы и сгребаю тонкую ладонь в крабский захват. Отправляю этот замок в свой карман и тащу ее к выходу. Глава 29 Алёна — Да, караул, — всплескивает руками моя двоюродная сестра Оксана, — ты бы видела, что там на трассе творится! Наташа фотки прислала, они в кювете, вот только достали их… — С ними все нормально? — припрыгивая на месте от холода, сдвигаю с носа шарф, чтобы она лучше меня слышала. — Да! — перекрикивает Оксана шум работающего двигателя их семейной Нивы. — Тормози! — орет ее муж, стуча кулаком по капоту. За мутной снежной пеленой вижу, как он принимается орудовать лопатой вместе с их младшим сыном, который за последний год превратился в настоящего парня, а когда я видела его последний раз, был прыщавым подростком. Муж Оксаны — участник местной команды гонок по бездорожью, и их обвешанную подвесками и логотипами Ниву я узнала, когда мы с Никитой только заехали на базу отдыха «Три пескаря». — А ты здесь какими судьбами? — обнимает мое плечо Оксана. — Совсем раздетая! Давай куртку тебе дам теплую! Сама она одета в водонепроницаемый комбинезон, куртку и горнолыжные ботинки, как и все члены ее семьи. — В кино ходила! — кричу, потому что Нива делает очередную попытку выбраться из сугроба. — Куда?! — смеется она. — В кино?! А что в городе кина нет? Это очень хороший вопрос, но она задала его не тому человеку. Под колючим и мокрым от моего дыхания шарфом губы разъезжаются в улыбке. Кажется, сегодня у меня совсем поехала крыша, но я… у меня сегодня весь мир где-то за кадром, начиная с того момента, как вышла из своей квартиры четыре часа назад. — Так неинтересно, — объясняю ей, поворачивая голову и пытаясь разглядеть в десяти метрах позади очертания черного БМВ, но за бурлящей снежной пеленой видно только тусклый свет фар. — Молодежь! — хлопает меня по плечу Оксана и оттаскивает в сторону, когда мимо, вихляя и буксуя, проезжает чей-то красный внедорожник. Здесь на парковке творится черте что. Кто-то копает, кто-то толкает, кто-то буксует… Просто эпический кошмар! Я отчетливо понимаю, что добраться сегодня до дома будет гигантской, просто громаднейшей проблемой, которую я придумала как решить! — Возьмёте меня с собой? — кричу, обернувшись к сестре. — Спрашиваешь! Возьмём конечно! — Только я не одна, — снова кричу ей. — Нас двое. А вас четверо… — Толика на колени посадим, — машет она рукой, — не вопрос. Не бросим мы тебя тут. — Спасибо, — сжимаю ее плечи, — Я сейчас вернусь… — Давай, двигай попой, — указывает она на вырывающуюся из сугроба Ниву. — Ждём тебя. — Пять минут! — развернувшись, начинаю пробираться по бурлящей парковке. Ноги утопают в снегу, он горстями застревает в моих коротких ботинках, и пока я добираюсь до БМВ, я по колено мокрая. Холод пробирается под колготки, и растекается по всему телу. Вижу сдающую назад БМВ, но это выглядит так, будто под бешеный рёв мотора она стоит на месте. Водительская дверь распахивается, и оттуда выходит Барков. Хлопнув ею, выхватывает торчащую из сугроба лопату и начинает яростно копать. Вместо шапки на нем балаклава, которая закрывает голову, лоб и лицо, оставив только небольшую прорезь для глаз. Опустившись на одно колено, он загоняет лопату под заднее колесо и загребает снег. — Я нашла нам машину! — выкрикиваю с облегчением, оказавшись рядом с ним. Вскинув голову, смотрит на меня и рычит: — Че ты трубку не берёшь?! Три раза звонил! — Я… не слышала! Даже не берусь проверять телефон, потому что это бессмысленно. Он где-то глубоко в кармане, и сегодня я про него напрочь забыла. Поднявшись на ноги, Ник швыряет на снег лопату и продолжает орать, схватив меня за локоть: — Ты сказала на пять минут отойду, я уже тебя искать ходил! Думал заблудилась к хренам! Ты нормальная, кто так делает?! — Я не рассчитала… — пытаюсь оправдаться, потому что он очень злой, и это застало меня врасплох. Даже через маску я чувствую его психи. Он… волновался? — Предупреждать надо! — толкает меня к задней двери. — В машину садись. Почему он такой неисправимый грубиян?! Почему больше меня это, черт возьми, не бесит?! — Нас подхватят мои знакомые! — сопротивляюсь и машу варежкой в совершенно неопределенную сторону. — У них Нива! — Садись… — снова толкает меня он. — Я сам разберусь. — На трассе не проехать, — быстро отчитываюсь, ухватившись за его куртку. — Там говорят караул! Все кюветы заняты. Даже если его БМВ выберется с турбазы, на трассе ей понадобится эвакуатор! Он сам прекрасно это понимает. Глядя на меня сверху вниз, повторяет: — Ясно, садись в машину. — Но нас ждут! Ты слышишь меня? У них Нива из этих ралли по бездорожью. Повезло! Барков молчит, а потом громко проговаривает: — Я не сажусь в машины к посторонним людям. Что? Смотрю на него удивленно, запрокинув голову. Я бы подумала, что это шутка, но даже не видя толком его глаза понимаю, что он не шутит! Слишком странный у него голос, будто этой фразой он бросает кому-то вызов. — В смысле ты не садишься? — спрашиваю недоверчиво. Он опять молчит, а я жду пояснений, глядя на него изумленно. Все происходящее сейчас говорит мне о том, что вопрос гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. Что за чертовщина? — Я не поеду в чье-то машине в компании посторонних людей, — говорит, посмотрев в сторону. — Для меня это не комфортно. Им со мной тоже будет не комфортно. Мои мозги усиленно соображают. Что это за заскок такой? — С чего ты это решил? — выкрикиваю я. — Что за… чушь? Я прекрасно знаю, что он бесит очень большое количество людей. Он и меня дико бесил, но это потому что он грубый и невыносимый… — Это реальность, — говорит серьезно. — Может ты ещё детей ненавидит? И стариков? — возмущаюсь я. — Может быть, — отвечает деревянным голосом. Мои брови сходятся на переносице. — Но на самолетах же ты летаешь? — требую я. — И ничего, выдержал. — Это другое, — продолжает глядеть куда-то в сторону. — Я… не умею общаться с людьми из вежливости. Многих это обижает или бесит. — Объясни, — топаю я ногой. — Я уже объяснил. Я не люблю посторонних. Они не любят меня. Он не общительный. Это я тоже прекрасно знаю. Закрытый. Сложный. Кажется, он был таким с самого детства, именно поэтому в школе превратился в волчонка, которого все задирали. Но сейчас-то он не маленький! Я не психоаналитик, но это… так не должно быть. Почему его отец не объяснил ему этого, черт возьми?! Кто, если не он? Он вообще вкурсе? Или у него на собственного сына тоже времени не нашлось? — Нас просто подкинут до города, — пытаюсь достучаться я. — Просто подкинут, и все. — Я не знаю этих людей, — упрямо повторяет он. — Но я их знаю! — дергаю за его куртку. — Алена… — выпускает он мой локоть и отходит на шаг. — Это моя сестра… — продолжаю ему в спину. — Двоюродная… — Езжай с ними, — подхватывает лопату и идет к багажнику. — А ты? — требую, идя следом. — Отцу позвоню… — захлопывает крышку, направляясь к водительской двери. Схватив его за рукав, разворачиваю к себе. — Да он сюда два дня добираться будет. — На базе переночую. Я понимаю, что настаивать дальше — это как биться головой о стену. Что за человек? Почему меня так задели его слова? Со мной в школе учился такой отморозок, которого лично я бы даже в общественные места пускать запретила. И как бы там ни было Ник… он адекватный и… умный, просто бескомпромиссный… и местами придурок. Но он думает о себе слишком строго! Ведь это простые вещи… Я не понимаю. Не понимаю его. Кажется, он этого и не требует, но ему явно не по душе этот разговор… От очередного порыва ветра меня встряхивает, колючий холод ползает по ногам. — У меня экзамен завтра, Барков… — сглатываю, чувствуя ужасный дискомфорт в груди. — Мне надо в город. Дискомфорт от того, что по каким-то неведомым причинам я не хочу ехать куда-то без него. Он что, останется здесь один? На этой базе? В каком-нибудь номере? Он не маленький. Ну и что? — Провожу тебя до машины, — кивает, блокируя свою машину. — Поехали со мной, — прижимаю к груди окоченевшие в варежках руки. — Олененок… — упирает он руки в бока и расставляет ноги. — Пожалуйста, Барков… — выпаливаю я. Он смотрит на свои ботинки. Хмурый и задумчивый. В этой куртке и ботинках он выглядит таким здоровым, что где-то в животе у меня щекочет. Он молчит, и я повторяю вымученно: — Ну поехали… Я без тебе… не хочу… Не знаю, что творю… но я сказала правду. — Ты забрал меня из дома, теперь верни обратно… — снова выпаливаю я. Вдохнув так, что взмыла вверх широкая грудь, он чертыхается. — Боишься, что тебя по дороге высадят? — кивает на меня подбородком. — Потому что ты в попе заноза? — Нет… — кусаю губы от смеха. — Не этого… Я боюсь. Но совсем не этого. — А чего? — рывком открывает он водительскую дверь. Усевшись боком на сиденье так, что качнулась машина, достает из бардачка документы и засовывает их в нагрудный карман. Улыбаюсь в своем шарфе, потирая друг о друга ноги и руки и умирая от холода. Захлопнув дверь, Ник опять блокирует машину и, сделав ко мне два широких шага, наклоняется. — А-а-а-й… — визжу, оказавшись висящей на его плече. — Куда? — рычит он, накрыв своей лапой мою задницу. — Там… — упираюсь руками в его спину. — Где вагончик с кофе! Жестко стаптывая своими ботинками развороченный снег, он быстро шагает к Оксаненой Ниве. Глава 30 Капюшон его толстовки закрывает мне весь внешний мир. Пытаюсь скинуть его, но делаю только хуже. В моих ботинках столько талой воды, что теперь уже не важно, дойду я до машины сама или нет, но если бы я пошла сама, рухнула ы в ближайший сугроб, уверена, а этот варвар продирается через снег так, будто у него не ноги, а тараны! Пишу и хихикаю, выкрикивая все, что приходит в голову. — Дурак… ааай… ты из леса что ли? Ааааааай… — Блин, — рыкает Ник, прибавляя ходу. — Не вертись! Хотя это без разницы! Кажется, я для него вообще ничего не вешу, и от этого мои внутренности опасно плавятся, даже несмотря на то, что мне кошмарно неудобно! Это плавление так пугает, что я вмиг замолкаю, пораженная тем, что… что… Никита Идиот Игоревич может быть таким. Каким? Заботливым неандертальцем, вот каким! — Неудобно! — визжу я. — Тссс… Обогнув капот буксующего Шевролет, переходит на легкую трусцу, от чего меня болтает в три раза жестче! — Ник! — ору я возмущенно. — Добрый вечер… — слышу его приглушенный голос, а потом он сгибает колени и ставит меня на ноги. — Добрый… эээ… — тянет Оксана где-то за моей спиной. — Вечер… Рука Баркова сжимает мою талию, пока путаюсь в капюшоне, сползжей на глаза шапке и в своих волосах, упав на его грудь. Обернувшись, вижу как она карабкается в машину и велит маленькому Толику: — Двигайся… — Пошли… — тащу Никиту за руку. Меня начинает ощутимо колотить от холода, ведь выходя из дома я собиралась В КИНО! Дергаю ручку машины с другой стороны Нивы, но она не поддаётся. Убрав мою руку, Ник сам открывает дверь и, подхватив меня под локоть, помогает забраться в этот трактор. Двигаясь по сидению, срываю с рук мокрые варежки и стуча зубами объявляю: — Всем привет! Здрасти, дядь Валер! — Привет, Аленка, — отвечает муж Оксаны с водительского сиденья. — Привет, — лениво отвечает с переднего пассажирского их старший сын Костя. Меня окутывает прогретый печкой воздух салона. Как же я замерзла, боже ты мой! Дворники как безумные гоняют по лобовому стеклу снег. Повернувшись, жду пока Ник усядется в машину. По очереди постучав ботинками о заднее колесо, он снимает перчатки и энергично отряхивает ими перед своей куртки. Хватается ладонью за потолочную ручку и легким рывком приземляется рядом со мной. Суетимся с Оксаной, пытаясь расчистить ему место, потому что он занял собой половину заднего сиденья. Согнув ноги в коленях под углом девяносто градусов и широко их разведя, пригибает голову, пытаясь втиснуться и закрыть за собой дверь. Зажатая между ним и Оксаной, кусаю губы. Смотрю на него и чувствую себя виноватой. Может не стоило его тащить? Это как застрять в лифте, только движущемся. Сорвав с головы черную балаклаву, в которой выглядел, как настоящий головорез, Никита ерошит светлые волосы, в которых самый настоящий бардак. — Добрый вечер, — осматривает присутствующих, расстегивая горловину своей куртки. — Приветствую, — отзывается водитель, бросая на него любопытный взгляд через зеркало. Забросив руку, Ник кладет ее на мое плечо, прижимая меня к своему боку. От этого жеста у меня опять все плавится, но я даже не думаю сопротивляться. — Ну что, все на месте? — щёлкает радиоволны Дядя Валера. — Ага, — отзывается Костя с переднего сидения. — Поехали уже. Надоело. Машину встряхивает, и поначалу мне кажется, что на этом поездка закончится, но потом мы трогаемся с места, и это похоже на поездку в каком-то аттракционе, так нас трясет. Стягиваю с головы шапку и пытаюсь расстегнуть ворот шубы, но мои пальцы просто не гнутся. — Это что, так сейчас модно? — изумляется Оксана, глядя на мои волосы. — Да, — дую на свои пальцы и отшучиваюсь от больной темы, — а что, не похоже? — Дай сюда… — слышу над своим ухом, и моя рука оказывается в большой холодно ладони Баркова. Подняв лицо, смотрю на него, чувствуя, как в груди замирает сердце. Поднеся наши руки к губам, выпускает из себя поток горячего воздуха, а потом разминает мои пальцы и дует опять, опустив на меня глаза. — Еще… — шепчу одними губами, пристраивая голову на его плече. Уголок его губ ползет вверх. Я чувствую их на костяшках своих пальцев. Его губы теплые и мягкие. От этого щекочет под рёбрами. — А вас как величать, молодой человек? — вдруг спрашивает Оксана. Черт… Оторвав глаза от моего лица, Барков переводит их на Оксану и отвечает: — Никита. — Вы всегда девушек на шее носите? — шутливо интересуется она. — Обычно не ношу, — после небольшой паузы сдержанно отвечает он. Замолкает, кладя наши руки на свое бедро. Я точно знаю, что Оксана на этом ни за что не остановится. И сейчас я приблизительно начинаю понимать, что он имел в виду говоря о… дискомфорте и прочем. Я бы… черт, я бы очень удивилась, если бы сейчас он вдруг вступил с ней в развеселый диалог и начал швыряться анекдотами, как сделал бы любой нормальный коммуникабельный человек… — Ну, всегда первый раз бывает, — воодушевленно продолжает моя сестра. — Наверное, — отзывается Барков все в той же сдержанной манере. Смотрит в окно, становясь напряженным. Я чувствую его своим телом. Чувствую, как напряглись мышцы бедра под моей ладонью, когда он поерзал по сиденью, как напряглась рука, лежащая на моем плече… Я отчетливо понимаю, что более сложного ответа Оксана не получит от него ни при каких условиях. И воспримет это соответствующе. Решит, что он… высокомерный придурок, который хочет, чтобы его оставили в покое, потому что даже дураку понятно, что он не тугодум. Он из-за этого напрягся? Но ведь не все должны быть трепачами! Но я не сомневаюсь в том, что на месте Оксаны подумала бы так же… Повернув голову, смотрю на сестру. — Не наверное, а точно, — просвещает она. — А фамилия у вас есть? — Есть, — получает ответ Баркова. Если бы дело касалось только нас с ним двоих, клянусь, я бы закатила глаза. Оксана же смотрит на меня, слегка выгнув брови и как бы спрашивая «где ты его откопала?». Я не хочу, чтобы она думала о нем так. — У него сегодня голова болит, — говорю ей, повернувшись к Нику. — Да? Опустив на меня глаза, бормочет: — Да, прям раскалывается. — И у меня раскалывается, — вру так, чтобы все слышали. — У-у-у… — тянет Оксана. — У вас эта, как ее… синхронизация? Улыбаюсь, возвращая голову на его плечо. Опустив подбородок, смотрит на меня в ответ. — Гиперсинхронизация, — отвечаю я, потому что взять на себя эту задачу Никита не собирается. Ни и ладно. Я могу за нас двоих. Он так близко, что я чувствую его дыхание у себя на лбу. Чувствую и неосознанно тянусь. К нему. Забывая о том, что мы «застряли в лифте», и совсем даже не одни. Плотно сомкнутые серьезные губы на уровне моих глаз приоткрываются. Мои вслед делают то же самое. Наши пальцы сами собой сплетаются в замок на твердом как камень бедре, и мое дыхание становится чаще, потому что… я безумно хочу почувствовать его губы на своих… Хочу! И не только губы. Эти ощущения пронзают, как молния. Новые… влекущие за собой что-то большее, чем жажду поцелуев. Это… Господи, это возбуждение… Он чувствует так же? Его губы сжимаются в тонкую линию. Из его носа вырывается воздух, мышцы бедра каменеют… — А что такое си-н-хо-ни-за-ция? — картавя, требует маленький Толя. — Ликвидация различий между копиями данных, — рассеянно, но без единой запинки проговаривает Барков хриплым голосом. — Садись… — шепчу я. — Пять. Глава 31 — Спасибо… — тяну руки к сестре, чтобы оставить на ее щеке легкий поцелуй. — Приходи в гости, — целует она в ответ. — Прическа класс. — Ага, — треплю волосы маленького Толика. — В курсе. Хоть и со скрипом, но я стала к ней привыкать. Вариантов у меня все равно нет, только смириться. И кое-кому… кажется тоже нравится. Когда я сняла шапку там, но турбазе, он почесал лоб и… посмотрел так странно. Эти его взгляды, я понятия не имею, что они означают! — Господи… — присматривается Оксана к тому, что творится за окном Нивы. — Неужели добрались… — Хочу себе такую машину, как у вас, — надеваю я шапку. — Только для девочки. Такие бывают? — Это розовые что ли? — хмыкает с переднего сиденья старший сын Оксаны Миша. — С котятами на капоте? — Лиловую, — парируя. — И пониже, чтобы не карабкаться. — Особенно тебе с ростом париться, — усмехается он. — Ты потолки лбом не задеваешь? Маленький Толик хихикает, а я насупливаюсь. Шутки о моем росте меня не вставляют, поэтому оставляю ее без ответа. Я так долго комплексовала, что не способна реагировать по-другому, даже из вежливости. В эту минуту мне очень даже близка логика Никиты Игоревича. — Квартиру что, в твое распоряжение отдали? Вечеринки устраивать? — осторожно спрашивает Оксана. — Эммм… — стараюсь я звучать беспечно. — Ага… Разумеется, я не стану посвящать ее в причины того, почему я попросила привезти меня именно сюда, а не в двухэтажный особняк Барковых. Все наши родные немного в шоке от того, что мама… захомутала местного олигарха. Всем знакомым и родным интересно, как это произошло, и они жаждут подробностей, как наркоманы, но мама никогда не выносила за порог своих дел с Барковым. Да и не только с ним. В нашей семье мама что-то вроде «урода», которого за глаза все снисходительно жалеют, потому что она не вышла замуж и меня родила неизвестно от кого. Поговаривали, что он женился на другой женщине. В любом случае мне плевать, я его никогда в жизни не видела. Отца мне заменил дед! Пытаюсь представить что будет, если… они разведутся. Думаю, мамины кости будут обмывать до следующего Нового года. — Что-то у вас тут хоть глаз коли, — замечает сестра, имея в виду двор моего дома, в котором работает два дохлый фонаря. — Страшно мусор вынести. — Угу… — отвечаю, не зная что возразить. Мне не страшно. У меня есть телохранитель. Два метра ходячих противоречий, запакованных в обертку из шести кубиков пресса и стальных бицепсов, которые встают перед глазами во всей своей рельефности. Вот уж кто задевает лбом потолки. Ох… Стрельнув глазами на своего мужа, Оксана прикрывает ладонью рот и понижает голос до заговорщического шепота, говоря: — Симпатичный… Ее глаза недвусмысленно указывают мне за спину, туда, где секунду назад исчез Барков. После его коронного выхода, вопросов у Оксаны больше не было, как и у ее сына. Это поездка могла бы стать неловкой, если бы не тот факт, что это моя семья и… они не чужие, чтобы он там себе не думал. — Да, — бормочу, от чего-то дико смущаясь. — Так… его фамилия не Барков случайно? — всматривается она в мое лицо. Ее интерес такой неприкрытый и жадноватый. Кажется, все что связано с этой фамилией вызывает у людей жадный интерес. Наш город слишком маленький, чтобы в нем можно было просто затеряться какому-то меценату. Наверное, мама поняла это чуть раньше меня, поэтому закрылась ото всех в доме своего… мужа, чтобы переждать. — Не спрашивала… — пожимаю плечом, пряча глаза. — Ладно, острячка, — закатывает Оксана глаза. — Иди давай. Попрощавшись с остальными участниками нашего снежного ралли, выбираюсь из машины. В городе ситуация совсем не лучше той, что творилась за городом, но здесь, по крайней мере, начали работать коммунальщики. Хотя с такой скоростью вырастания сугробов, им только на чудо и надеяться. Снег все еще сыпет без остановки, сейчас из дома высунется только умалишённый или какой-нибудь собачник. Завтра дороги встанут намертво. Понятия не имею, как добраться до Универа… пешком? Ладно, придумаю что-нибудь, все-таки не в лесу живем. Ник расхаживает возле двери в мой подъезд, накинув на голову капюшон и пиная ботинком снег. Обернувшись, молча смотрит на меня и кладет руки в карманы своего пуховика. Машина сигналит и, тараня колею, уезжает. Мы остаёмся одни, и я… я не хочу чтобы он уходил… хочу, чтобы побыл ещё. Вокруг никого. Так тихо, будто все вымерло. Из-под его капюшона вырываются клубы пара. Смотрим друг на друга, не двигаясь с места. Это самое «незабываемое» свидание в моей жизни. У меня их всего четыре было, одно еще в школе. Тот парень не знал, как от меня отделаться, потому что я… инвалид по части флирта и думала, что «моего» человека вообще в природе не существует, а теперь… Теперь я уже так не думаю. Но я совсем ни в чем не уверена. Он меня поцелует? Мнусь на месте, не зная как дать ему понять, что хочу этого! — А ты как доберешься до дома? — спрашиваю очень тихо. — Такси вызову, — отвечает он. — Ты заходить будешь, или еще поморозимся? Прекрасно! — Тогда пока! — выхватив из кармана ключи, подлетаю к двери и, отпихнув его в сторону, впечатываю таблетку в замок домофона. Дернув на себя дверь, влетаю внутрь, но в мой локоть впиваются жесткий пальцы, и удивленный голос Баркова спрашивает: — Куда ты, блин, разогналась? Толкнув меня из тамбура в подъезд, сжимает ладонями плечи и нависает сверху. Скинув с головы капюшон, сгибает в колене ногу и упирается руками в стену вокруг моей головы. Смотрит в мое лицо, а у меня опять начинается! Ступор и всплески в животе, потому что он близко. И он так смотрит… на мои губы. В голубых глазах загорается что-то незнакомое и пугающе-опасное, от чего у меня слабеют колени. — Я тебе сто пятьдесят раз говорил не смотреть на меня так, — говорит хрипло. — Ты допрыгалась… Сглатываю, когда шершавая ладонь обнимает мое лицо, палец очерчивает скулу. Склонив голову, прижимается холодным носом к моей щеке. Хватаюсь за его куртку, боясь свалиться на пол. Веки опускаются, остаются только одни ощущения и его запах. Тёплые губы целуют уголок моих, и я всхлипываю. Отодвинув мокрый шарф, задевает ими мою шею и бешено бьющуюся под кожей жилку. Медленно и плавно. Так коварно. Это щекотно, умопомрачительно приятно, остро и головокружительно. Ещё чуть-чуть, и я буду на полу… — А-а-а… — выстанываю в потолок, когда прихватывает тонкую кожу зубами и безумно, безумно нежно, неторопливо ее… посасывает. Ма-ма… Его тело вздрагивает от этого звука. Я и сама не знала, что так умею! У меня в ушах шумит кровь. — М-м-м… — мычит он со страданиями и болью, утыкаясь в мою шею лицом. Шумно и рвано дышит, пока глотаю ртом воздух, пытаясь развеять белые круги перед глазами. Ник с усилием делает длинный вдох, а за ним ещё один, продолжая утыкаться в мою шею. — Блин, Олененок… — хрипит его голос. — Пошел-ка я домой… — Что? — еле ворочаю я языком. В ответ он целует место своего укуса и, сделав быстрый вдох, отталкивается от стены. — До завтра, — бормочет себе под нос, а потом разворачивается и выскакивает из подъезда, как ошпаренный. Моему потрясению нет конца. Открыв рот, остаюсь одна в пропахшем сыростью подъезде. С горящими щеками, колотящимся сердцем и… засосом на шее! Глава 32 — Осторожно! — возмущаюсь, отлетев в сторону от чьего-то плеча. — Глаза разуй! — летит мне в ответ. — Свои разуй, — рычу, обернувшись. Придурки… Приложив к турникету пропуск, прохожу мимо охранника на КПП своего учебного корпуса, на ходу снимая шапку и путаясь в шарфу. Выхватив из кармана звонящий телефон, тащусь по лестнице, медленно переставляя ноги. На дисплее неизвестный номер, и я уже решаю не брать, потому что от зарядки осталось восемь процентов, но вдруг это звонят по делу? — Да? — вхожу в коридор и вижу толпу из своих одногруппников перед дверями экзаменационной аудитории. Они шумят, как стадо орангутангов. В нашей группе всего четыре девушки, включая меня и Аньку, все остальные парни, потому что технические специальности — это мир парней, зато мы, девочки, можно сказать, что-то вроде экзотики. Кстати говоря, где Анька? Оглядевшись, нигде не вижу ее рыжей головы. В нашей группе к ней особое отношение. Парни над ней не стебутся, потому что она часто воспринимает все слишком буквально, а когда Анька расстроена — это как померкшее солнце. Кому охото с таким связываться? Только садамазохисту и камикадзе. Ну и где она? Анька жуткий ботаник, даже хуже меня самой. Это все попытки не подвести деда, который растил ее в одиночку с тринадцати лет и… — Привет. Забыв обо всем на свете, резко меняю направление движения. Свернув с прямой линии, подхожу к стене и прижимаюсь к ней лбом, тихо спрашивая: — Что это за номер? — Мой второй, сохрани, — щекочет Никита мои слуховые рецепторы своим низким вибрирующим голосом. Внутри сладко ноет от радости, хотя вчера… я готова была его убить за то, что бросил меня там одну. А сегодня просто изнываю от желания увидеть… услышать… касаться… А он? Он чувствует так же? — Ладно… — колупаю пальцем старую краску на стене. Слышу, как делает глубокий вдох на том конце провода. — Выспалась? Это так глупо. Так ужасно глупо, но его голос делает мою голову пустой, как у неваляшки. У меня на шее засос! Очень маленький и очень аккуратный. Я бы убила любого придурка, отважившегося на такое, но не этого. Все, что сопутствовало этому засосу, было таким… только нашим. Я… я всю ночь вертелась, как поросёнок на вертеле. Крутилась, вертелась и мечтала о нем. Мечтала, что он рядом. Обнимает своими руками. Большой и тёплый. Дышит рядом… Это было так ярко, что я почти чувствовала его рядом. Он этого хотел?! Когда мы встретились впервые, он был загорелый, как папуас. Он отдыхал на Кипре со своей Лерой. У него весь нос был усыпан веснушками, они даже зимой у него есть, но не такие яркие и не в таком количестве. И теперь, когда я думаю о том, что там на этом Кипре он обнимал ночами ее… и целовал и… понятное дело чем ещё они там занимались… меня накрывает дикая, безумная ревность… Боже… Я… так влюбилась, что теперь боюсь. — А ты? — спрашиваю его. Тихий смех, и я закрываю глаза. — Нет, — вздыхает, — Не выспался. Я у твоего дома, выходи. Распахиваю глаза, спрашивая: — Зачем? — Отвезу тебя на экзамен, — расслабленно поясняет он. Секунду кручу в голове его слова, а потом сокрушенно выдыхаю: — Барков… — М-м-м? Акустика в этом коридоре, как в опере, поэтому говорю тихо, чтобы меня никто не услышал: — Сейчас без пяти девять… — К половине как раз доберемся, — продолжает он. — Выходи. Или ты позже хотела? — Ник, — опять вздыхаю, неимоверно расстраиваясь от того, что мы разминулись. — Я уже в универе. — На чем ты добралась? — спрашивает смурным голосом. Очень хороший вопрос. Но если бы он просто предупредил о том, что собирается меня отвезти. Я… даже не подумала. Он приехал за мной. Будто это само собой разумеется. Будто мы… пара. Почему так пляшет сердце? — На Коле, — говорю ему. — На ком? — удивляется Ник. — Сосед сверху. Закинул по дороге на работу, — поясняю я. — Че за сосед? — спрашивает он. — Обычный сосед. — Обычный значит, — тянет Никита. — Да, — улыбаюсь я. — Двое детей и собака. Ну знаешь, как у всех… — Работяга то есть? — Да, и очень порядочный. — Ладно, раз так, — слышу, как после короткого жужжания начинает работать двигатель машины на том конце провода. — Ты забрал машину? — спрашиваю, не желая класть трубку. — Нет, одолжил, — говорит Ник. — У кого? — У крёстного. Слушай, мелкая, — заявляет он рассеянно, — отец застрял где-то за городом, в какой-то деревне или посёлке, мне надо до него доехать, а потом приеду за тобой. — Барков, сам ты мелкий! — возмущаюсь я. — Я не мелкий, — смеется этот дурень. — Совсем не мелкий, Аленушка. Мое имя он произносит так, что мои щеки вспыхивают, как красные стяги. Кусаю губу, жмурясь. — Я пошла, у меня экзамен… — Олененок, кто на экзамен приезжает к девяти? Ты че, родная? — вздыхает Барков. — А к скольки нужно приезжать на экзамен, который начинается в девять? — интересуюсь я, закатив глаза. — К одиннадцати. Гениально! — Это мой первый экзамен, ничего? — спрашиваю его звонко. — Вообще первый. Первый в жизни экзамен в университете. — А, — тянет Ник. — Ну да, точно. Тогда ломись в первую пятерку. Я должен был догадаться, что ты так и планировала. — А что такого? — Ничего, — хмыкает он. — Ты иногда предсказуема. — Это значит скучна? — спрашиваю каменным голосом. — Нет, — отвечает он. — Это значит — ты правильная настолько, что мне хочется тебя попортить. Поперхнувшись воздухом, вспыхиваю каждой клеткой тела. — Размечтался! — выпаливаю я. — Да, — хрипло смеется он. — Наверное. Заберу тебя в районе двенадцати. Дождись меня. — Не знаю… — бормочу я. — Никуда не уходи. Не уйду. — Ни пуха ни пера. — У меня автомат. Шумный вдох, а потом вкрадчивое: — Город стоит. Дождись меня. Буду к двенадцати. На этом он кладёт трубку, оставляя меня одну. Оттолкнувшись от стены, печально смотрю на свой телефон, но давящая тишина вокруг заставляет обернуться. Тринадцать моих придурков-одногруппников хихикают и тычут друг другу под рёбра локтями, прикрывая ладонями смеющиеся рты. Ощетиниваюсь, запихивая телефон в карман. — Морозова, — тянет удивленно Вася, наш староста. — У тебя что, мужик появился? От этой бестактности открываю рот. Тринадцать пар глаз смотрят на меня удивленно. — Офигеть… — хрюкает кто-то. — Теперь дашь списать? — Кто он? Руку бы пожать… — Ну ты, мать, ему пистолетом угрожала? Бегаю глазами по скалящимся лицам, чувствуя, как горят щеки. Рыкнув, проталкиваюсь через кучу безмозглых тел, процедив: — Придурки… Глава 33 В третий раз нажимаю отбой, прислоняясь лбом к холодному стеклу, за которым порхают мелкие снежинки. Внизу дворник чистит дорожки, размахивая деревянной лопатой. Дорожки парка, как и коридоры университета выглядят вымершими. Свесив с подоконника ноги, набираю сообщение Ане: «Ты меня пугаешь. Где ты есть?» Это последнее что я успеваю сделать перед тем, как мой телефон выключается, потеряв последний процент зарядки. — Класс… — шепчу, стуча бесполезным гаджетом по колену. Аня не берет трубку и она совершенно точно просто забила на экзамен по высшей математике. И это совершенно не укладывается в моей голове. Я знаю ее всего полгода, но точно могу сказать — это абсолютно не в ее стиле! Что-то случилось. Мне пришлось наврать всем, включая нашего столетнего профессора, с три короба, чтобы как-то оправдать ее отсутствие, так как никто в нашей группе не знает, где она вообще находится. Это ненормально. Это ненормально, и я не могу просто сидеть и ждать неизвестно чего. Решаю не ждать Никиту, а отправиться к Аньке домой прямо сейчас. Спрыгнув с подоконника, заталкиваю в сумку телефон, зачетку, недоеденный пирожок с повидлом и весь тот бардак, который развела, пока сидела без дела и ждала весточки от Баркова. Когда я стала такой послушной? Он велел ждать и я жду. Просить Никита Игоревич не умеет принципиально. Он умеет только приказывать, но меня и это почему-то больше не бесит! Он такой и… это можно терпеть. Терпеть — это не подходящее слово. С ним можно быть, и при этом не так уж сильно хотеть его убить. Улыбаюсь. Кажется, сегодня все решили обо мне забыть. Даже моя мама не берет трубку. Что вообще творится? Уже почти час дня, а от Ника ни слуху, ни духу. Следуя дурацкой сегодняшней традиции, он тоже не берет трубку. Решаю позвонить ему из дома, когда доберусь до своей зарядки и розетки. Надеюсь он поймёт, что я поехала домой, ведь он опаздывает на час, а то и больше. Завернувшись в свою шубу, заматываюсь шарфом и покидаю универ, на ходу проверяя наличие мелочи на проезд в своем кармане. В последних классах школы я всерьёз продумывала о том, что могла бы переехать куда-нибудь, где не бывает зимы, ну или хотя бы стрелка термометра никогда не опускается ниже десяти градусов мороза, потому что к тому времени, как я добираюсь до дома своей подруги, всерьез опасаюсь того, что отморозила свой нос. Дом Ани и ее деда находится в студенческом городке здесь же, на территории Универа. Это целая улица типовых одноэтажных домов с деревянными ставнями и верандами, которые строились для преподавателей еще в прошлом веке. Эта улица и эти домики как взрыв из прошлого, но они безумно колоритные, особенно те, за которыми ухаживают. Чтобы до этой улицы добраться мне приходится преодолеть парк и стадион, старый заброшенный кинотеатр, который уже лет сто не работает, конечную остановку нашего родного универского маршрута и аллею из столетних клёнов. Подойдя к деревянной зеленой калитке со старинным металлическим почтовым ящиком, нажимаю на звонок, пытаясь разглядеть в окнах дома какое-нибудь движение. Света в окнах нет, хотя сегодня пасмурно. Наверное опять повалит снег. Встав на цыпочки, хватаюсь варежками за частокол деревянного забора и, осмотревшись, кричу: — Калинина! Аня! На мой ор раздаётся остервенелый лай Анькиной собаки, которая гремя цепью, мечется за воротами. — Тихо, Демон! — шикаю, и собака тут же умолкает. Это дрессированная немецкая овчарка, и здесь главное сделать правильный голос. Набрав в лёгкие холодного воздуха, кричу опять: — Аня! Кроме Демона на мое присутствие больше никто не реагирует. Что за странный день?! Куда все подевались? Плетусь по аллее назад, чувствуя себя одной в постапокалиптическом мире, потому что вокруг ни единой души. Добравшись до остановки трамвая, не чувствую пальцев на руках, но прежде чем ехать домой, решаю заглянуть в какой-нибудь фаст-фуд и порадовать себя кофе с рогаликом. Пристроившись у окошка, достаю из сумки детектив Агаты Кристи и сама не замечаю, как пролетает время. Когда выхожу из кафе на улице уже зажглись фонари. Это ещё одна причина, по которой я ненавижу зиму. Такой короткий день, будто мы Северном Полюсе. Сойдя с трамвая на магазине «Центральный», решаю зайти и купить чего-нибудь. Долго брожу между полок, не зная, чего хочу. Беру мороженое и колбасу, еще мандаринов и банку икры. Оставив на кассе половину своей стипендии, тащусь домой, жуя прихваченную на улице ириску. Во дворе моего дома какой-то кретин припарковал огромный черный Джип, заблокировав выезд трем машинам. — Офигеть, — возмущенно рычу, на всякий случай запоминая номер. Войдя в подъезд, дую на замёрзший кулак, поднимаясь по лестнице, и замираю на первой ступеньке пролета своего этажа, когда вижу сидящего у себя под дверью Баркова. Мое сердце в прямом смысле останавливается. Его глаза, похожие на две щелки, а губы сжаты так, что на скулах пляшут желваки. Угрожающий колючий взгляд поднимается от моих угг вверх по ногам, одетым в красные обтягивающие джинсы, по моему короткому полушубку и замотанному вокруг головы шарфу, а когда заглядывает в мои глаза, я начинаю хлопать ресницами. Его сцепленные в замок руки висят между колен, сам он сидит на верхних ступеньках лестницы, похожий на злого всклокоченного черта! Одетый в кожаную куртку на меховой подкладке, толстовку и синие джинсы. Светлые волосы растрёпанный, а не щеках немного светлой щетины… Мамочки, я люблю каждую его черту! Особенно глаза… — Как день прошёл? — спрашивает обманчиво спокойно. Глава 34 — Нормально… — мнусь внизу, пытаясь понять его странное настроение. — А у тебя? — У меня? — почти не разжимая зубов, говорит он. — Да просто офигенно. Я вижу прекрасно, что он ломает дешевую комедию. Он психованный и злой. Он что, собирается орать? Из-за того, что я не дождалась? Я знаю его полгода и никогда не видела, чтобы он… орал. Тем более, на свою Леру. На неё он не орал никогда! На меня тоже никогда не орали. — Ты трубку не брал, — ощетиниваюсь, складывая на груди руки. — Да-а-а? — тянет он издевательски. — Хммм… — Я тебе четыре раза звонила, — говорю обвинительно. — А я тебе семнадцать! — вдруг взрывается он, хлопая себя по бедру. Семнадцать?! Открываю рот. — Зачем звонить, если понятно, что у меня телефон сдох… — Потому что я тупой?! — рычит Ник, выскакивая на ноги. — Ты не тупой! — вскипаю я, глядя на него с подножья лестницы. Он кто угодно, но не тупица! И мне не нравится, когда он так о себе говорит даже в чертову шутку! — Правда?! — смотрит на меня, положив ладони на бедра и сверкая глазами. — Да! — топаю я ногой. — В чем вообще проблема, а?! — В чем проблема? — снова рычит он. — В чем, твою мать, проблема, Алёна? Как ты думаешь? Ты время видела? — Я… Приблизительно… — Познакомился с твоим старостой Васей, — жестко перебивает он. — И с соседом Колей, — мотает головой в сторону верхнего этажа. Молчит, сверля меня яркими голубыми глазами. У меня в горле формируется нежданный, позорный… просто душащий ком. Он меня искал? То есть… потерял? Меня… никто и никогда не искал. То есть… не терял. Вернее… никому бы не пришло в голову посчитать меня потерянной, потому что моя мама знает, что я бы никогда не стала теряться. И моя пропавшая подруга тоже. И мой дед. И даже мой староста Вася знает это, поэтому если бы на экзамен не явилась я, все бы решили, что так оно и надо, и все идет по плану, потому что Морозова сама знает, что и когда надо… А он меня… искал? — Что ты ему сказал? — хрипло спрашиваю я, мечтая забраться в его куртку и обвиться вокруг его большого сильного тела руками и ногами. Прижаться носом к его шее, потому что соскучилась… — Кому? — раздраженно бросает мой Барков. — Васе… — полушепчу я, опуская на пол свой пакет. — Что я ему сказал по-твоему? — психует Никита. — Что девушку свою потерял? И по городу ношусь, как отбитый?! Его слова окутывают нутро чем-то мягким и очень розовым. Боже, теперь весь универ будет в курсе, что мы… вместе? Я его девушка? Я девушка Никиты Баркова? О котором принято мечтать и вздыхать всем первокурсницам нашего Универа? А потом заесть неразделенные чувства конфетами и найти себе парня в соседней группе? — Тебя после десяти утра никто не видел! — расхаживает перед моей дверью. — Хорошо, что охранник на КПП не спал и видел, что ты в час дня из Универа вышла! Думал убью тебя, когда найду, — тычет в меня пальцем. Я почти два часа его ждала, сидя на окне третьего этажа, чтобы меня никто не беспокоил. Но вместо этого я говорю: — Вот она я. Убивай. — Иди сюда, твою мать, — указывает пальцем на пол прямо перед собой. — У-у… — отступаю назад. — Я тебя боюсь… — Иди сюда, сказал. Стягиваю с шеи шарф, снова мотая головой. Он наблюдает исподлобья. Как злой и… голодный волк. Меня с головы до ног встряхивает от… возбуждения. Это новое, неизведанное мной ощущение, которое теперь является, когда я меньше всего жду. Когда он рядом. Или когда он в моей голове. Мои глаза скользят по его длинным ногам, по широким плечам, а когда он легкой трусцой сбегает вниз, вжимаюсь в стену и закрываю глаза. Потревоженный им воздух мягко ударяет по щекам. Втягиваю его носом вместе с запахом Никиты. — Глаза открой… — велит, окружив меня собой. Медленно поднимаю веки, глядя в его склоненное надо мной лицо. Его губы приоткрыты, взгляд приклеен к моим губам. Горящий и жесткий. Мои руки ложатся на его грудь. Под мягкой тканью его толстовки чувствую мышцы и его сердце. — Соскучился? — спрашиваю, глядя на его прямую сильную шею, к которой хочу… прижаться губами. — Ты меня напугала, — говорит жестко. — Это все вообще не смешно, ты это понимаешь? — Да… Кажется… У меня в голове пусто, так что я ни в чем не уверена, Мои руки ползут вверх. Встав на носочки, обнимаю его шею. Он сжимает меня в ответ. Сжимает мою талию так, что ноги почти отрываются от пола. Смотрю в его глаза, плавясь от ощущений. От того, что чувствую его бедра своими, его грудь напротив своей. Я никогда не думала, что это так потрясающе — прижиматься к парню. Кажется, все это написано на моем лице, потому что глаза Ника темнеют. Зачарованно наблюдаю за тем, как расширяются его зрачки, поглощая яркую голубую радужку. Зарываюсь пальцами в мягкие отросшие волосы на его затылке и тяну к себе его голову… — Подожди… — выдыхает, сопротивляясь. — Аленушка… Мои веки падают. Прижимаюсь к его губам своими, издав тихий предательский стон. Качнувшись, Ник сжимает меня сильнее и… полностью расслабляет свои губы, позволяя мне делать все, что захочу. Я так много хочу. Хочу его вкус. Он пускает меня внутрь, и его тело каменеет, а мое встряхивает. Наклоняю голову, и мой Барков бросается вперед, теряя свою тактичность. Становится самим собой. Нетерпеливым, грубоватым и напористым. Тяну его за волосы, и он тут же сдает назад. Он сдерживает себя, и от этого у меня мурашки! Да… вот так… мамочки… Его ладони оказываются внизу, и через секунду я обвиваю ногами его талию. Вжав меня собой в стену, он сжимает пальцы на моей попе так, что из моих глаз сыпятся фейерверки… — Алёна… — хрипит мне в губы. — Тормози… Целую его колючую щеку, опять нахожу губы. Мне мало, я хочу ещё… — Аленушка… Глажу его волосы, целую шею… — Стой… Кусаю… И… Смотрю на него потрясено, когда чувствую что он… он… Зажмурив глаза, он морщится, бормоча: — Зараза… — Мамочки… Барков… — сиплю я, колотясь с ног до головы и пытаясь сделать вдох. — Ты… у тебя… — М-м-м… — выдыхает, прижавшись лбом к стене рядом с моим ухом. — А у тебя что, нет? У меня? Мои щеки загораются, когда понимаю, о чем он. — Краснеешь? — спрашивает Ник, не поднимая головы. — Не смотри… — прячу лицо у него на плече, сильнее сжимая шею. До меня вдруг доходит, что мы находимся посреди моего подъезда! — Пошли… ко мне… — выпаливаю я. — У меня никого и… — Нет, — отрезает он, выпрямляясь и отпуская мою попу. Ставлю ноги на пол, пряча от него глаза и со стыдом лепеча: — Я одна… мы можем… ну ты знаешь… — Нет, — повторяет он, пытаясь снять с себя мои руки. — Нет? — повторяю растерянно, выпуская его шею. От стыда я готова провалиться сквозь землю! — Нет. Рано нам еще, — буркает Барков, поднимая с пола мой пакет. Рано?! Он серьезно?! — Но… — понизив голос, хватаюсь за рукав его куртки. — Я сама хочу. — Ты даже слово это произнести вслух не можешь, — смотрит на меня раздраженно. — Я не маленькая, Барков, — злюсь, пихая его в грудь. — Ну, да, — кивает он. — Что значит «ну да»?! — Это значит тема закрыта. — Ты серьезно?! — взвиваюсь я. — Я тебя что, должна уговаривать?! — Алёна, — вздыхает он. — Разговор окончен. Я никогда в жизни не вела себя, как капризный ребёнок, даже когда им и была! Но сейчас мне хочется ударить его по голове чем-нибудь тяжелым. — Отлично! — выхватив у него свой пакет, взбегаю по лестнице и вгоняю ключ в замок. — Хорошего вечера! — Заеду за тобой через пару часов, — спокойно говорит он. — Мне нужно машину крестному вернуть и свою забрать. — Ну и катись! — хлопаю дверью и дважды проворачиваю замок. Придурок! Глава 35 Никита — Привет, сынок, — хлопает меня по плечу крестный, встречая на пороге своего дома в спортивках и тапочках. — Привет, дядь Миш, — скалюсь, рассматривая его домашний босяцкий образ. Судьи тоже люди — так он обычно говорит, особенно когда водку икрой заедает. — Когда игра у вас? — спрашивает довольно. — Кубок берёте в этом году? — На следующей неделе, — отдаю ключи от его Мерседеса. — Берем, — заявляю безапелляционно. Грядёт финальный хоккейный матч городского чемпионата между командами «бизнеса» и «прокурорского состава», и мы их планируем безжалостно нагнуть. Отец в команде «бизнеса» уже лет семь, а меня два года назад взяли. Меня и Дубцова, свет, гения атаки. Он у нас нападающий, сынок маменькин, но играет, как черт. У меня самого тестостерон зашкаливает. Так и хочется толи железо таскать, толи пару километров в бассейне дать… толи… Перед глазами встают расфокусированные голубые глаза. Доверчивые настолько, что хочется рычать и убить любого, кто тронет. Эти губы розовые. Влажные, мягкие и, блин, жадные. Обмотанное вокруг меня тело. Тонкое и хрупкое. И стоны. Эти убийственные тихие стоны… В крестце взрыв, руки в карманах сжимаются в кулаки. Твою мать, Алёна. Как можно быть одновременно такой очевидной девственницей, и такой чувственной, блин, заразой?! Она чувствует меня так, что сносить крышу. Чувствует, ощущает, называйте как хотите. Это касается и физических, и всех остальных аспектов. Она меня чувствует… звучит так слюняво, что хочется блевануть. Провожу рукой по лицу, переспрашивая: — А? — Отец твой где? — повторяет наш Всея Области судья. — Дозвониться не могу, хотел с днём рождения поздравить. — В командировке, — вру не моргнув глазом. У меня нет никаких указаний насчет того, что я должен говорить. По факту мой отец просто на все забил уже второй день. Я и сам бы хотел поздравить его с днём рождения, но та же проблема — у него телефон выключен, а его местоположение — какой-то неведомый мне посёлок в тридцати километрах от города, где сейчас обитает мать Алёны со своим… то есть, с их общим с отцом пассажиром. Там в посёлке старый дом, шпаклеванный ещё до моего рождения, судя по всему. С деревянными ставнями и петухом на флигеле. Полное ретро и глухомань, поэтому я уже немного переживаю, чем он там может второй день заниматься, да ещё с выключенным телефоном. Вчера отец застрял наглухо. Прямо там, рядом с домом. Откапывали в восемь рук. Там еще дед Аленин был и сосед под градусом, который только мешал. После знакомства с ее дедом я хотя бы понимаю, откуда у неё эти ноги и руки. Собственно, машину-то мы достали, и с тех пор я отца больше не видел и не слышал. — Никита? — слышу голос Натальи, а потом в проеме появляется ее седая голова. — Привет, зайдёшь? — Не, — сую в карманы джинсов руки. — Дела. — Ух, — журит она пальцем. — Деловой. Что ты, что отец твой. — Наследственность, — пожимаю я плечом. Она выходит из дома и берет под руку мужа. Не помню, когда в жизни отца Бродсманы появились. Кажется, мне лет десять было. У них собственные дети к тому времени оперились и из семейного трехэтажного гнезда разлетелись, поэтому каким-то образом у меня появился личный детский сад, в который отец меня частенько отдавал на передержку. Это Наталья придумала меня крестить в пятнадцать. Нам как-то всем пофиг было, но я ее не хотел расстраивать, поэтому согласился. Вроде от меня не убыло. Даже крестик ношу. Как-то по привычке. На мой телефон прилетает уведомление от такси, поэтому пожимаю руку главе семьи и целую щеку его супруги, а потом сбегаю по ступенькам, поднимая воротник. От нетерпения немного дергает. Усевшись в машину, проверяю телефон. Чем она там занимается? Психует конечно, чем ещё. Дам ей время, я не жадный. Пусть психует. Если бы она знала, как психую я сам, офигела бы, но я лучше ногу себе отстрелю, чем прогнусь в вопросе, который Алёна сегодня подняла. Если бы я Алене рассказал, что и как «пробовал», у неё бы уши загорелись. Не уверен, что о некоторых вещах она вообще слышала. Я даже не знаю, с какой стороны к ней подступиться, она же из кожи выпрыгнет, если я ей руку на грудь положу. Покраснеет и, вполне возможно, замкнется. Запрокинув голову, закрываю глаза. Черт. Я не хочу шокировать ее ненароком. Она у нас такая храбрая, что готова на клетки с львами бросаться, но она всего навсего неопытная девственница, хоть и упертая, как баран. Хочу, чтобы она мне полностью доверяла. И чтобы мы были на одной волне, когда дойдет до дела. Только так. И это не обсуждается. Хочу скорее до нее добраться. Город убийственно стоит. До выезда добираемся битый час, а потом тащимся по трассе. Ненавижу такси. Прежде всего потому, что люблю сам контролировать любой процесс, в том числе управление автомобилем. Еще я немного клаустрофоб, отец к врачу возил одно время, и сейчас вроде отпустило. В «Трех пескарях» опять аншлаг, но территория вычищена до блеска. Мою машину тоже разгребли. Она заводится с первого раза, несмотря на лютый сегодняшний мороз. Хорошенько прогрев двигатель, отъезжаю, но на выезде из ворот сигналю тюнингованному «Форду», который перегородил проезд мне и еще двум машинам. Что это за дебил, я понимаю сразу. Эту броскую тачку я уже видел и не раз. Зажав клаксон, начинаю сигналить так, что у самого уши заложило. Долбанный «Трактор» Колесов продолжает спокойно высаживать пассажиров, собрав за собой очередь. Он таксует часто, мне кто-то об этом говорил. — Урод, — рычу, когда машина, наконец, трогается. Не теряя времени, обхожу его сразу по выезде на трассу, потому что физически тяжело глотать выхлоп его разукрашенной колымаги. Он всю жизнь старается выглядеть круче, чем только возможно. Своим поведением, броскими тачками, шмотками. Всем тем дерьмом, которым можно пустить пыль в глаза, но как бы не изворачивался, уровень его «связей» так и остался ограничен членами его футбольной команды. Он так упорно стремился пролезть в «золотую тусовку», что даже с Дубцовым пытался брататься, придурок. В «тусовку» его не примут никогда, и мне для этого даже делать ничего не надо. У меня своих дел хватает. Может быть у меня золотая вилка во рту, но далеко не все в жизни можно купить за деньги. За них не купишь знания и опыт, который нужен мне для того, чтобы стать в этой жизни кем-то. И когда я решу, кем хочу стать, мне все это пригодится. Выжимаю газ и оставляю «Форд» позади, торопясь вернуться в город. Он притих, но не совсем. Проезжая через городской парк вижу там настоящее столпотворение. Дети, санки и прочее. Въехав в знакомый двор, пригибаюсь к рулю и нахожу два нужных мне окна. Оба горят. Отлично. Достав телефон, набираю сообщение: «Я собираюсь тебе позвонить. Прямо сейчас» «Звони, кто тебе не даёт», — получаю тут же. «Я внизу», — печатаю быстро и снова смотрю на окна. Она появляется там через минуту. Убирает штору и упирается рукой в подоконник. При виде тонкого силуэта делаю глубокий вдох и звоню. — Алло. Голос звучит прохладно, но я все равно закрываю глаза. — Хочешь прогуляться? — Нет, не хочу, — равнодушно. — В кафе посидеть? — Нет. — В кино? — Нет. — На коньках покататься? Небольшая пауза и тихое: — Я не умею. Мои губы разъезжаются в улыбке. — Я думал, ты у нас все умеешь. — Нет… — бормочет она. — Не все. Вздыхаю, рассматривая ее в окне. — Я тебя научу, — обещаю. — Только оденься нормально, не в этот свой кусок кролика. — Спасибо за комплимент, Барков, — бросает она. — Обращайся, — усмехаюсь я. Она молчит, а я наблюдаю за ней там, в окне. Сопит, продолжая смотреть на мою машину и положив на стекло ладонь. — Иди ко мне, малыш, — прошу хрипловато. — Можешь меня ударить, если хочешь. — Дурак… — выдыхает она, а потом в сердцах добавляет. — Я хочу, чтобы ты набил морду Дубцову! Глава 36 — Гхм… за что-то конкретно? — слышу хрипловатый голос в трубке. — Или он просто тебе не нравится? Глядя на фары черного БМВ под своим окном, хмурюсь. Очень приятно, что этот самодур не ставит под сомнение мою просьбу, а только ее мотивы. — Дубцов урод, — сообщаю зло. — Это спорный вопрос, — нейтрально отвечает Барков. Ну, разумеется. Ворон ворону глаз не выклюет. — Он обидел мою подругу, — говорю, задергивая штору. — Ммм… — тянет Никита в трубку. — Кхм… я должен набить ему морду в ближайшее время, или этот вопрос терпит? — Терпит, — бросаю обиженно. — Мы можем засунуть его голову в унитаз? Или типа того… На том конце провода я слышу смех. — Это не смешно, Ник… Вздохнув, он говорит: — Алёна, ты что, Армия спасения? В этот момент я понимаю, что он в курсе. Он прекрасно знает, в чем дело! Я видела фотографии Дубцова. Ими пестрит инстаграм университетской «желтой прессы» — так называется страница, на которой публикуют всю фигню, творящуюся в универе и не только. На этих фотографиях Дубцов закидывается разноцветными шотами и курит кальян, а на его коленях сидит какая-то мымра! Это было вчера, судя по всему. И Анька, она так и не ответила ни на один мой звонок… — Она моя подруга, — отрезаю я. — Их дела нас не касаются. — Еще как касаются! — Ты выйдешь? — раздраженно спрашивает он. — Или мне прийти за тобой самому? Сжав губы, бросаю коротко: — Выйду. Кладу трубку и заталкиваю ноги в свои угги. Я скучала без него даже те три часа, что мы не виделись. Я пыталась злиться. Я и сейчас злюсь. Меня злит, что он считает меня маленькой. Уверена, со своей Лерой Никита Игоревич завалился в койку прямо после первого свидания, а мне… можно только конфету с елки достать. Теперь я боюсь того, что ему со мной не понравится. Не знаю, о чем думала. Я не думала. Мне так… хотелось с ним. Всего. А теперь мне страшно. Я никогда ему не признаюсь, но теперь я все время думаю о том, что вдруг у нас ничего не получится. Вдруг мы не подходим друг другу в этом смысле… Чувствую себя деревянной. И неуклюжей. От этого мне становится страшно. Ему не понравится, и на этом все. Он уйдёт, а я останусь с разбитым сердцем, потому что я… Боже… Я влюбилась в него поуши. Иногда он такой идиот. Иногда дурак. Упрямый и прямолинейный до невозможности. С такими людьми общаться, все равно что есть стекло, но мне, Боже, мне даже это в нем нравится. А иногда он такой… нежный. Я просто… я… боюсь представить завтрашний день без него. Подойдя к шкафу в прихожей, смотрю на свое отражение и сглатываю слюну. «Люблю тебя, Барков», — произношу беззвучно, с испугом глядя в свои глаза. В сердце поселяется что-то новое. Пугающее. Такого со мной никогда не было. Дернув за ручку шкафа, достаю оттуда пуховик. Чёрный сидит на тумбочке и смотрит на меня своими желтыми глазами. — Не жди меня, — говорю ему, надевая шапку и выходя за дверь. Не трудясь застегивать пуховик, сбегаю по ступенькам и вырываюсь из подъезда. Ник открывает для меня дверь своей машины, перегнувшись через пассажирское сиденье, а когда я оказываюсь внутри, осматривает с ног до головы. На мне теплые лосины и свитер, а на нем все та же кожаная куртка на меху и хмурое выражение лица. На моем оно аналогичное! — Если… — говорю, упрямо посмотрев перед собой. — Если я тебе тоже надоем… — стараюсь звучать непринужденно, но не выходит. — Просто скажи мне об этом сразу, ладно? Я… я не буду за тобой бегать или преследовать… — Что за хрень долбанную ты несёшь? — зло обрывает он меня. — Просто сделай, как я прошу! — выкраиваю, посмотрев на него. Выбросив руку, он хватает меня за куртку и дергает на себя. Его губы впиваются в мои так жестко, что я даже вдохнуть не могу, ладонь обхватывает лицо и сжимает. Он злой, но и я тоже, поэтому отвечаю на его грубый поцелуй с таким рвение, будто сама хочу его сожрать. — Захлопни варежку, ладно? — просит хрипло, прижавшись своим лбом к моему. — Если ты мне надоешь, в Землю комета долбанет. Все еще пытаюсь дышать, цепляясь пальцами за рукав его куртки. От его слов я жмурюсь и опять ищу его губы. Он позволяет мне их найти, а потом целует по настоящему. Так глубоко, что я боюсь потерять сознание. Он ни разу не целовал меня так. Это совсем другой поцелуй… не такой, как другие. Этот… он обещающий. Что-то большее. Боже… Он оставляет меня в состоянии шока. С выражением полной дезориентации на лице… — Вот так-то лучше, — бормочет, сделав глубокий вдох. Опустив одну руку на руль, трогается с места. Второй своей рукой он хватает мою и, сплетя наши пальцы, кладет на свое бедро. Его ладонь сухая, теплая и немного шершавая. И через нее в меня будто перетекает его энергия. — Перекусим? — спрашивает просто. — Да… — отвечаю тонким голосом, как ручная. — Там сегодня вторая часть «Броска кобры» в прокат выходит, — продолжает он. — Сходим? Не перевариваю боевики. — Да… — Потом мне нужно в одно место заехать. — Ладно… — Ремень накинь. — Угу… Откинувшись на сиденье, я просто смотрю в окно, за которым мелькает город. Смотрю и улыбаюсь, как полная дура… Глава 37 Втянув носом воздух, закрываю глаза и скручиваю в ботинках пальцы. Звуки киношной погони и взрывов падают со всех сторон, но мне не до них… — Расслабься… — щекочут мое ухо теплые губы. Впиваюсь пальцами в его плечо. Я расслаблена… Обвожу языком свои губы и издаю тихий-тихий стон, точно зная, что его услышим только я и он. Прижавшись носом к моему виску, Никита делает глубокий вдох, а меня… меня просто трясёт. Его тело подо мной, как камень. Во всех местах! Чувствую это своей попой, которая устроена у него на коленях. Щеки обдает жаром. Его ладонь под моим свитером. Гладит рёбра в опасной близости от края лифчика. Его ладонь такая большая, что может накрыть их все разом. Трусь носом о его шею, вдыхая запах его мыла и кожи. Я от его запаха просто с ума схожу, как и от того, что творится под моими ягодицами. В моём теле безумные всплески, от которых трясёт. Дышу коротко, ткнувшись лбом в его плечо. Он дышит также рядом с моим ухом. По спине бегут мурашки. Взяв мою ладонь, Ник просовывает ее под свою футболку и кладет на живот. — Твоя очередь… — сообщает. Боже. Обжиматься на киносеансе. Что может быть банальнее? Мне плевать. Даже если бы мы находились в первых рядах на вручении премии Оскар, я бы не заметила даже Бреда Питта. Глажу пальцами теплую кожу и обводу пупок. Каменный живот Баркова вздрагивает. Резко перехватив мою руку, он выдергивает ее из-под футболки и заворачивает мне за спину. — Ай! — возмущаюсь я, покусывая его шею. — Ммм… — выдыхает он, откинув голову и закрыв глаза. Хихикаю. Это ужасный звук! Переведя на экран полупьяные глаза, пытаюсь вникнуть в суть происходящего. В «нашем» любимом кинотеатре как всегда почти никого. Я никогда не садилась на второй ряд, но Барков предложил попробовать, и мне понравилось. В этом и правда что-то есть. Другой угол зрения, странный но… интересный… «Я люблю тебя», — эти слова висят на кончике языка, но страшнее всего для меня не услышать тех же слов в ответ. Хотя нет. Есть кое-что пострашнее. Например, сейчас проснуться. Его губы прижимаются к моему лбу. Жмурюсь. Он такой… заботливый. Такой нежный… На пол перед экраном падает желтая полоска света. Нарушая тишину, в помещение вваливается толпа из пяти парней. Они шумят и топают, как лошади. Гогоча швыряют друг в друга попкорн, и я отчетливо вижу среди них перспективного футболиста Артема Тракторовича. Тело Ника подо мной напрягается. Его напряжение мгновенно передается мне. Подняв с его плеча голову, заглядываю в лицо. Между светлый бровей залегла складка, точёная челюсть сжата. Повернув голову, следит за тем, что происходит в проходе. Меня посещают все возможные плохие предчувствия, когда эта невоспитанная гурьба занимает третий ряд. Прямо над нами с Никитой. — Че за древность, е-мое! — гнездится в кресле один из этих придурков. — Древность — это ты, Лютый. Это раритет. Снова гогот. Никита выпрямляется, глядя перед собой. Мне тоже приходится сесть ровно. Бросив взгляд поверх его плеча, ловлю на себе взгляд Артема. Я не вижу его глаз, но я… просто не сомневаюсь, куда он смотрит. Сползя в кресле и сложив на животе руки, он откидывает голову на кресло. Наше первое и единственное свидание прошло здесь же. Барков притащился на свой второй ряд, и я все полтора часа не могла решить, куда же мне, черт побери, смотреть — на экран или на его растрепанный затылок. Это было как будто в прошлом веке. Никита вдруг поворачивает голову и, перекрикивая фильм, обращается к вновь прибывшим: — Заткнитесь! Вы здесь не одни. С верхних рядом летят слова поддержки. Настороженно смотрю на Колесова, ведь эти придурки его друзья, и как бы не прошло наше с ним свидание, существуют элементарные нормы морали и этики, если конечно ты не какой-нибудь гопник. — А я тупой, не заметил, — гогочет один из этих уродов. — Блин, заткнись, а то мешаешь, — гогочет второй. Обмериваясь своими тупыми шутками, они продолжают голдеть, и мне вдруг на секунду кажется, что они не совсем трезвые. — Дебилы, закройте пасти! — рычит Никита. — Ник, давай уйдём, — прошу я, перебираясь на соседнее кресло, чтобы забрать свою куртку. Сердце грохочет в груди. Мне на колени падает попкорн. И в волосы тоже. Обернувшись, я вижу, как один из футболистов Трактора загребает в своем ведре еще одну горсть и бросает мне в лицо. О… нет… Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться. Вскочив на ноги, Барков выбрасывает вперед руки и хватает моего «обидчика» за полы расстегнутой куртки. А потом его кулак встречается с челюстью этого деграданта. Закрыв руками рот, я вскрикиваю. Ник получает ответ сразу. Его голова дергается. Тряхнув ею, отводит назад, а потом впечатывается лбом в нос парня. Я начинаю кричать по-настоящему. В секунду все это превращается в какое-то месиво. Эти пьяные обезьяны набрасываются на него все разом. Я вижу, как трещит по швам его футболка. Как на его рёбра приземляются чужие кулаки. Кричу, не видя ничего из-за слез. — Отвалите от него… — хриплю, не зная что мне делать. От грохота сердца и страха у меня трясутся колени. Я никогда не видела ничего более пугающего, чем это. Но когда слышу приглушенный стон Баркова где-то в этом месиве, срываюсь с места. В шиворот моего свитера впиваются чужие пальцы. В зале загорается свет, экран гаснет. — Куда?! — рычит Трактор, дергая меня назад. — Дура! — Отвали! — изворачиваюсь, захлебываясь слезами. — Я смотрю, с ним ты спешить не боишься, — усмехается, оттолкнув меня назад. Слышу топот, отпихивая от себя его руки. — Вы уроды моральные! — кричу, задрав голову и глядя на него. Его лицо становится ледяной маской. — Хорошего вечера, — бросает, выскакивая на сиденье и перепрыгивая на соседний ряд. Его дружки, как обезьяны, делают то же самое. Перепрыгивая через сиденья, ломятся к выходу, чуть не сбив с ног возникшего в проеме контроллера. Никита сидит на полу между рядами, присыпанный попкорном. Прикрыв руками голову и очень тихий. Его футболка разорвана на плече. — Ник… — утираю слезы, падая рядом с ним на колени. — Никита. Провожу пальцами по его сбитым костяшкам, не зная, чем помочь… — Не трогай, — говорит он, не двигаясь. — Убери руки. Сглатываю, прижимая их к груди. Его голос такой холодный. Светлые волосы всклокоченные. Опустив лоб на согнутые колени, он делает глубокие вдохи и выдохи. По моим щекам бегут слёзы. Всхлипываю, как будто это меня побили, а не его! Они побили его… целый толпой. Уроды! Мне никогда этого не забыть. Это так страшно, что я всхлипываю опять. — Сама до дома доберешься? — спрашивает он вдруг, не поднимая головы. — Я… — не понимаю о чем он. — Да… Никит… дай… посмотрю… Хочу увидеть, что у него с лицом. О… мамочки… Новая порция слез застилает глаза. У него разбита губа и из носа течёт кровь. Опершись рукой о ручку сиденья, он встает и начинает молча двигаться по ряду. Рука с разорванным плечом придерживает рёбра. Утерев рукавом нос, я иду за ним. Контролер пытается меня остановить, но я отмахиваюсь, выбегая в фойе. На улице мокрые щеки обдает ветром, но я опять начинаю скулить, когда вижу, как Барков садится в свою машину прямо так — в футболке, а потом уезжает, оставив меня одну. Глава 38 Только сейчас до меня доходит, что на улице опять валит снег. Пушистые снежинки крутятся в воздухе, делая все вокруг волшебным и сказочным. Для всех, кроме меня! Обхватив себя руками, задыхаюсь от сдавившего горло комка. Вжимаю голову в плечи, смотря то на заметенный парк, то на пустую стоянку кинотеатра. На мужика с собакой, на фонарь, на снег… Смотрю по сторонам, пытаясь понять куда мне вообще деваться! Нижняя губа выпячивается, как у ребёнка. А потом я начинаю реветь. Из глаз фонтаном брызгают слезы. Я плачу навзрыд, трясясь и не стесняясь. Плачу, как не плакала, кажется, никогда: громко, захлебываясь воздухом и не зная, куда мне идти, что делать и зачем! От обиды я вою, как побитая. — Вам помочь? — взволнованно спрашивает какая-то женщина, остановившись рядом. — Ыыыыы… — трясу головой, переступая с ноги на ногу. К ней присоединяется девушка в меховой шапке, а потом парень. Потому что я стою тут раздетая и реву, как в последний раз! Они обступают меня со всех сторон. Смотрю на эти лица, пятясь назад. — Дать вам телефон? — Нн… Ннет… — Тут полиция рядом… — Нне ннадо поллиции… Обвожу глазами незнакомую улицу. Пытаюсь вспомнить, где мой телефон, но в голове ужасная, ужасная бесконечная каша! Потому что он меня бросил. Бросил одну! После всего, что говорил и делал. После всего, что я пережила, пока по его костям лупили все эти кулаки. Бросил меня тут одну… Кто угодно, только не он! Кроме него мне никто не нужен. Мне не нужен никто другой… Эта обида душит! Пячусь и пячусь, чтобы спрятаться от этих людей… Я никогда не вела себя так! Как маленькая, а теперь веду себя так постоянно! — Давайте подвезу, вам куда? — Мнне… я… — отступаю, мечась глазами повсюду. — Что ж ты так… — цокает женщина. — Я… — … куртка… Утираю рукавом свитера нос, наступая ногой в сугроб. У тротуара останавливается полицейский фургон. Полицейские идут внутрь, и я уверена, что и ко мне тоже. Я не хочу! Не хочу этого всего. Кажется, я сломалась! Если он может справиться со своими бедами один, то я нет! Никогда в жизни не боялась так, как в том проклятом зале. Всепоглощающее чувство беспомощности — я никогда не сталкивалась с ним в таких ужасных проявлениях. С кем ещё я могу поговорить об этом?! Ни с кем… ни с кем другим я бы не хотела… Как теперь я могу верить его словам?! Верить хоть одному его поцелую?! Он меня бросил… Развернувшись, несусь назад в кинотеатр. Спертый воздух душит меня еще жестче, но слава Богу, никому не приходит в голову меня тормозить. Несусь мимо двух полицейских, игнорируя все вокруг. — Девушка… Оставьте меня в покое! Голова кружится, но я нахожу свои… наши вещи на автомате. И забираю обе куртки, его и свою. Я бы не бросила его. Даже в таком глупом смысле. Не бросила бы никогда. Там в куртке у него телефон и деньги. Прижимаю ее к себе, пока такси везет меня домой. Ткнувшись носом в подкладку, я тихо всхлипываю, чувствуя себя опустошенной. Не находя себе места, брожу по квартире до глубокой ночи и жду. Жду звонка. Хоть чего-нибудь. Жду стука в дверь или… чего-нибудь еще! А утром, когда на мой измученный мозг давит свет за окном, я выкарабкаюсь из постели и иду в душ. Терзая мочалкой кожу, я опять плачу. О своих разбитых надеждах на человека, которого люблю. Который вломился в мою жизнь, почти подчинил ее себе! Сделал меня слабой и… зависимой, а потом бросил одну, когда я больше всего нуждалась в обратном… — Ну и будь сам по себе, — шепчу, подставляя щеки горячим струям. — Ну и подавись! — швыряю мочалку о стену, упираясь в нее лбом. Вся моя логика отказывает в тот момент, когда вижу его чертову куртку на крючке рядом со своей. Скуля, опять мечусь по квартире, а потом опустошенно одеваюсь. Я знаю, где он живет. И я нутром чувствую, что он именно там. В своей квартире, а не в доме, где мы когда-то были недоразвитой семьей. Мой телефон показывает двенадцать дня, когда нажимаю на звонок. Прижимаю к себе его куртку, оставив все вещи в карманах именно так, как положил их туда он сам. Сжимаю и умоляю его оказаться дома Сердце простреливает острой болью, когда дверь мне открывает разукрашенный дневным макияжем Лера. Она идеальная. Гламурная. Чертовски красивая. Одетая в шерстяное платье, которое облегает фигуру. Шок сковывает горло, руки, ноги… Смотрю в ее подведенные карие глаза и не могу сказать ни слова. Ее брови неправдоподобно ползут вверх. — Заблудилась? — спрашивает с насмешкой, бросив взгляд за свое плечо. Роняю куртку, просто физически ощущая, как бледнеют мои щеки, и кончики пальцев начинают холодеть. Как и мои внутренности. Они холодеют, а в горле собирается горечь. Через два гулких удара сердца, я переступаю через куртку Баркова и отпихиваю эту Леру в сторону. Двигаясь по огромному коридору на суперскорости врываюсь в гостиную, где… — Ну ты и мудак… — шепчу, хватаясь за горло. Он сидит на полу у дивана в одних трусах. Зажав ладонью горлышко какой-то бутылки. На экране огромной плазмы баскетбольный матч. Его глаза пустые! Он… пил… он… Его губа опухла. Под глазом синяк. На ребрах тоже большой синяк. Его глаза расширяются. Губы шепчут… какую-то хрень, похожую на мое имя! Пытается встать, но не может! От разочарования я закрываю руками лицо и всхлипываю. Трясу головой, что в прогнать это. Боль, разочарование, горечь. — Аленушка… Развернувшись на пятках, вылетаю из квартиры, задев по пути комод, с которого сыпется всякая сувенирная дребедень. Не разбирая дороги, просто несусь, куда глядят глаза. Наша с мамой квартира всего в тридцати минутах ходьбы от элитного жилого комплекса, в котором Никита Барков убил все мои чувства, а холодный ветер вместе со снегом превратил мои слёзы в настоящие сосульки. Оказавшись дома, бездумно пихаю в сумку вещи. Белье, носки, футболки. Свои тетради и лекции. Все подряд! Пихаю в переноску Черного и еду на вокзал. Сойдя с электрички, снова беру такси. В нашей «деревне» столько снега, будто отсюда его телепортирую во все концы области. Я не предупреждала. Ни маму, ни деде. Поэтому, мое появление вызывает удивление, но в первую очередь для… Баркова-старшего, который, задерживает над головой занесенный топор, когда видит меня, вошедшей в калитку. Опустив его на березовое полено, выпрямляется. На нем шерстяные спортивные штаны с лампасами. Те самые, в которых дед всегда сажает картошку. На ногах валенки, а на плечах фуфайка, и он так… так безумно, неимоверно больно похож на своего сына, что я проношусь мимо, не здороваясь! — Вот так гости… — удивленно тянет дед, шарахнувшись от меня в коридоре. Вручив ему сумку с Чёрным, захожу на кухню и вижу кружащую у плиты маму. На ней растянутая домашняя футболка и лосины. Волосы собраны в косу. Увидев меня, роняет на стол ложку, которой мешала суп. — Ты откуда, ребёнок? — спрашивает удивленно. Я дома и… я никогда не была в нем такой одинокой. До Баркова, до этого кретина, я не была знакома с этим чувством! До него мне всего в жизни хватало, а теперь… Сбросив угги, иду в комнату, в которой выросла. Выкрашенная белой краской дверь, старый шифоньер и кровать со скрипучими пружинами. Рухнув на нее, сворачиваюсь в колачик и… накрываю голову подушкой, чтобы никто и никогда не узнал о том, что я тоже умею плакать… Глава 39 Никита Башка раскалывается так, будто мне кто-то всадил битой прямо по затылку. Тряхнув головой, усаживаюсь на кровати и обнаруживаю себя в трусах. За окном мутный день. Закрываю глаза и опускаю разваливающуюся башку в ладони, борясь с приступами тошноты. Где я… нафиг, кто я? Губа щиплет. Трогаю ее пальцами. Твою мать… Свесив с кровати ноги, пытаюсь встать. — Бл… ммм… — хватаюсь за рёбра и складываюсь пополам от боли. Рухнув на матрас, со всей дури вдаряю кулаком но матрасу. — Сука! — сиплю, всаживая кулак в подушку. В куртке на полу разрывается телефон. Морщась, достаю его из кармана и падаю назад. — Да, — давлю пальцами на веки. — Где ты? — сухой и дофига серьёзный голос Дубцова на том конце провода заставляет сжать зубы. — Я не приеду, — отвечаю, чувствуя как от беспомощности и злости сводит скулы. — Найдите кого-то вместо меня. Я не берусь считать сколько длится пауза. Глядя в потолок, слизываю с губы кровь. — Ты прикалываешься? — с ноткой удивления спрашивает Кир. — Нет. Я не прикалываюсь. Сегодня последняя тренировка нашей хоккейной команды перед финальной игрой. Она через два дня, и меня на ней не будет. Год подготовки. Мы готовились, как черти. С диким азартом. Все, включая моего отца. Они смогут победить и без меня. Бесящееся чувство потери топит с головой. Ну а я посижу в сторонке и посмотрю на это. Как моя команда берет свой гребаный кубок и ставит на место команду городской прокуратуры без меня. После того, как получил по почкам встать на коньки я бы смог только с чьей-то помощью. Ублюдок Колесов. Сжимаю телефон так, что боюсь раздавить. И на этот раз я знаю точно — он свое получит. Пока не знаю как, но когда я с ним закончу, мир для него заиграет новыми красками, обещаю себе это. — Ник… — угрожающе тянет Дубцов. — Если тебя через пятнадцать минут не будет на льду, я тебе выбью зубы! Собирай, блин, манатки и дуй сюда! Ты центровой, на тебе вся команда держится. Че за выкрутасы?! — Я не могу, — отвечаю хрипло. — Я связку потянул. — Твою мать! — рычит он. Слышу сопение, а потом вопрос: — Сильно? — Да. Очень, — вру, закрывая глаза. — Я тебе скину номер парня. Сосед мой по даче, за юниоров играет уже год. — И сколько ему? — Шестнадцать. — Бл… Кир молчит, но я слышу как его ботинок встретился с какой-то твердой поверхностью. — Все равно приезжай, поможешь чем сможешь, — говорит хладнокровно. — Отец твой уже здесь. — Угу, — кладу трубку и сбрасываю ему контакт. Куда мне с такой рожей ехать. Ещё и с отцом объясняться, да и с командой тоже. Отшвырнув телефон, пытаюсь вспомнить что-нибудь из вчерашнего вечера после того, как вернулся домой. Повернув голову, слышу какое-то громыхание за дверью. — П-ф-ф-ф… — выдыхаю, с трудом принимая вертикальное положение. Доковыляв до шкафа, беру первую попавшуюся футболку и натягиваю на себя, чтобы не пугать людей. Натянув спортивки, босиком выхожу из комнаты. Пахнет вкусно. — Алена… — зову вязким шепотом, идя на звуки, но к моему удивлению на моей кухне орудует Лера. — Привет, — смотрит на меня через плечо, помешивая что-то в серой стальной кастрюле. На ней джинсы и одна из моих футболок, волосы забраны в хвост. Какого. Хрена? От напряжения начинает пульсировать глаз. Смотрю на неё, напрягая мозги и пытаясь вспомнить как она, мать его, здесь оказалась и как мне от нее избавиться, потому что единственный человек, которого я бы хотел сейчас видеть — это мой Олененок. И если бы она захотела, могла бы взять из моего шкафа все, что душе угодно, хоть мои трусы, если они ей понравятся. — Антипохмельный суп готов, — заявляет моя бывшая. — Садись, — кивает на барную стойку. Эта сраная идиллия ни фига меня не умиротворяет. Положив на пояс руки, осматриваю свою квартиру, в которой идеальный порядок. Подушки на диване сложены так, как должны быть сложены. Моя одежда, которая периодически появляется то там, то тут исчезла. Посмотрев на Леру, хрипло спрашиваю: — Что ты тут делаешь? Ее изогнутая темная бровь ползет вверх. Посмотрев в мое лицо, она морщится как от боли и бросает: — У тебя потеря памяти? — Частичная, — подтверждаю я. — Так откуда ты? Последний раз я пил полгода назад, не меньше. Снова осматриваюсь, испытывая хреновые предчувствия. Я должен позвонить Аленушке и узнать, как она добралась до дома. Глубоко вдохнув, смотрю на осколки журнального стола и своей клюшки, которые аккуратно сложены рядом с мусорным ведром. Я должен был позвонить ей еще вчера, но после драки у меня в башке всегда что-то перещелкивает. Я становлюсь просто гребаным психопатом! Это началось еще в школе. Когда на меня кто-то наезжал, я мог махать кулаками без остановки, как заведенный псих, потому что всегда знал, что мне никто не поможет. Поэтому к седьмому классу со мной связывались только бессмертные дебилы. Они всегда наваливались кучкой. Всегда. Я думал, эти мои приходы давно прошли… но нет! Не прошли… Алена… Она бы офигела, если бы увидела, каким психом я могу быть. Мне лучше одному… в такие моменты я всегда справляюсь с собой сам. Один. Самостоятельно. Я знаю, что ни Колесов, ни один из его отморозков никогда ее не тронет. За такое можно очень серьезно влететь, а Трактор держится за свое место в футбольной команде насмерть, потому что это его главная жизненная перспектива. — Ты оглохла? — снова смотрю на Леру, сжав челюсти. Оперевшись руками о стойку, она сверкает глазами и говорит: — Вот как ты заговорил? — Так что? — Ты позвонил и попросил приехать, — складывает на груди руки. — Очень сильно просил. Что за… бред?! Поднеся ко лбу руку, массирую висок, глядя в ее ледяное лицо. На хрена я это сделал? Ни фига не помню… — Зачем? — сиплю я, сглатывая. Усмехнувшись, она пожимает плечом: — Чаю попить, Барков, зачем же еще. Изо всех сил напрягая мозги, мечусь глазами по сторонам. У нас что-то было? Твою мать! Быть такого не может… Я не настолько отбитый даже под бутылкой вискаря. В ее глазах светится превосходство, он которого по коже проходит холодок. Я не могу ничего утверждать. Только довериться своему гребанному внутреннему я! Но я ни хрена ни в чем не уверен… — Я уезжаю, — говорю ей. — Тебе пора домой. Сжав губы, она выплевывает: — Я не девочка на побегушках. Если захочешь меня увидеть, приедешь за мной сам. Игнорирую, разворачиваясь на пятках. От всего этого дерьма у меня взрывается голова. Вернувшись в комнату, нахожу на кровати телефон. На экране входящий от отца. Решаю отложить разговор на потом, быстро выдергивая из шкафа носки и толстовку. Усевшись на кровать, упираюсь локтями в колени и набираю Алену. — Давай, малыш… бери, блин… ответь мне… Звонок обрывается, а потом у нее вообще отключается телефон. Набираю еще три раза, но бестолку. Выйдя в холл, проверяю выключена ли плита, потому что секунду назад слышал, как хлопнула входная дверь. От запаха еды мутит. Блин… Мне нужен кофе. Набросив на плечи куртку, нащупываю в кармане ключи от машины и смотрю на свое отражение в зеркале над комодом. Моя рожа отекла, синяк под глазом почернел, губа разбита. Забив на мелькающий по тротуару силуэт Леры, выруливаю на шоссе и срываюсь в сторону дома своего Олененка. В ее окнах никаких признаков жизни. Выйдя из машины, набираю в руки снега и леплю маленький снежок. Морщась от боли под ребром, запускаю им в кухонное окно и жду. Проделав то же самое со вторым окном, возвращаюсь в машину. Долбанув затылком о сидушку, сжимаю ладонью руль. Упрямо сжав зубы, достаю телефон и набираю ее мать. Проводить масштабные поиски мне не впервой, но на этот раз я не сомневаюсь в том, что она… прячется от меня осознанно. От этого на подкорку закрадывается легкая паника. Мне нужно с ней поговорить, чтобы успокоиться! Я не хочу теряться в гребаных догадках! — Да? — слышу мягкий голос Алениной матери. — Добрый… кхм… — прочищаю горло, потому что голос звучит, как с того света. — Добрый день. Я тут… Алену потерял, не в курсе где она? Пока она молчит, я успеваю досчитать до семи. Все еще хуже, чем я думал. Теперь я не сомневаюсь в том, что она где-то там. Рядом со своей матерью. Завожу машину, трогаясь с места. Я знаю где они обе находятся. — Она тут с нами, у дедушки. На ходу пристегиваю ремень. Слышу, как хлопнула дверь на том конце провода. — Никита, — гробовым голосом спрашивает Ольга. — Что ты натворил? — Не знаю… — сглатываю я слюну, говоря правду. — Алена, она… — Что она? — выезжаю на шоссе и вжимаю газ в пол. — Можно мне с ней поговорить? Мне, блин, необходимо услышать ее голос! — Ты ее обидел? Этот вопрос ставит меня в тупик. Подумав хорошенько, я вынужден признать: — Немного… дайте ей трубку, пожалуйста. — Она предупреждала о том, что ты можешь позвонить. И просила передать… — она мнется, а я торможу на светофоре. — Что передать? — подталкиваю, елозя по сидению. — Она не хочет с тобой разговаривать, если коротко. — А если дословно, — впиваюсь глазами в светофор. Тихий вздох, а за ним: — Там было о твоей голове и о том, куда ты можешь ее засунуть. — Понятно… — хриплю я. — Что-нибудь еще? — Да… — Что? — Она просила тебя больше никогда ей не звонить и не искать. И ты должен понимать, что она не пошутила. Смотрю на заметенную снегом трассу за лобовым стеклом не мигая и прошу: — Можете передать ей кое-что в ответ? — Смотря что. — Если она хочет послать меня куда бы то ни было, пусть скажет это мне в лицо. Положив трубку, бросаю телефон в подстаканник и давлю на газ, обходя медленную фуру впереди. Глава 40 Никогда не думала, что это вот так. Что боль души может стать осязаемым булыжником в груди, который давит и не даёт свободно дышать, и такскать его там дерьмово и дискомфортно. Может быть впервые в жизни я не хочу думать ни о чьих проблемах, кроме своих собственных. Не хочу быть рациональной и взвешенной, потому что меня достало быть такой. И то, что мои близкие ходят вокруг моей комнаты на цыпочках тоже. Будто я больна или умираю. Присматриваются к моему лицу и замолкают, как только я оказываюсь где-то поблизости. Пытаются задавать вопросы, но не знают откуда ко мне подступиться, потому что я никогда не создавала проблем и никогда не была… такой потерянной. Я никогда не чувствовала себя такой потерянной. А эта тоска… я ее ненавижу. Стоит нащупать ее где-то в душе, как на глаза наворачиваются слезы. Я знаю что все это такое. Я… люблю. Впервые в жизни люблю по-настоящему и ненавижу так же! Ненавижу тебя Барков… И себя заодно. Я хочу перестать видеть повсюду его глаза и улыбку. Всю ночь слышать его голос в голове, кожей чувствовать его губы на ней и… представлять чем они занимались там в его квартире с этой… Лерой! Я и ее тоже ненавижу! «Отвали», — прошу Баркова в своей голове. — «Чертов предатель, ненавижу тебя, понял?» Скулю, поджимая губу. Отойдя в сторону, уступаю дорогу гурьбе детей с санками и стираю со щеки слезу, плетясь вдоль заборов соседских домов. Сняв варежку, утираю нос и нажимаю на звонок в высокой железной калитке. На звук где-то там открывается дверь и лает собака. Обернувшись, рассматриваю кристально белые сугробы в ярком дневном свете и наряженную мишурой елку во дворе напротив. Снега навалило по самые уши… Вид любой праздничной атрибутики не вызывает во мне ничего! Никаких… эмоций. Все будто корова слизала. — Кто это пожаловал? — выглядывает из-за калитки голова пухлого усатого мужика в тельняшке. Судя по всему, он под мухой, но завтра Рождество, и мой дед тоже под ней. Тестирует настойку соседа с добавлением голубого сиропа, от чего она приняла цвет коктейля… «Блю Кюрасао». Так чертовски напоминающего мне глаза этого… кобеля… Всхлипнув, зло надеваю варежку. — Здрасьте, — говорю, прочистив горло и пряча лицо под шарфом. — Я… за… индюшкой… — От Климентича? — приглаживает усы, осматривая меня с головы до ног. — Внучка? — Угу… — отзываюсь я. — Похожа, — хмыкает. — Двенадцать кило, сама-то дотащишь? — Вот, — отвечаю устало, показывая рукой на деревянные санки, который снарядил для меня дед. Спустя пять минут пробираюсь по расчищенной трактором дороге, таща за собой санки и, войдя в калитку кричу: — Дед! Он выныривает из-за дома с охапкой дров. В мохнатой ушанке родом из шестидесятых и фуфайке. Оставив дрова на крыльце, отряхивает руки и забирает у меня веревку, говоря: — Сама-то завтра в баньку сходишь? За год-то. — Не хочется, — бормочу, взбегая на крыльцо и открывая для него дверь. По полу коридора стелется белый пар. Стучу ногами по коврику, приплясывая на месте от холода. — Ты знаешь что, Алена Борисовна? — наклонившись, забрасывает гигантскую замотанную в газеты индюшку себе на плечо. — Ты мне это брось. Женихи женихами. Сегодня один, завтра другой. — Дед, — шепчу, отходя в сторону. Смотрю на свои валенки, которые начинают расплываться перед глазами. Сделав громкий всхлип, поднимаю на него заплаканные глаза. Округлив свои, качает головой. — Вот так дела… — сдвинув шапку, чешет седой лоб. — Угу, — глотая ещё один всхлип, киваю я. — Любишь его так? Эххх… Киваю, сквозь слезы глядя на улицу за нашим забором. — Люблю… — шепчу. — А он? — Он… — закрываю за нами дверь. — Нет. От этого слова печет в груди. Войдя в дом, сбрасываю пуховик и вхожу на кухню, где мама задумчиво что-то чирикает на обратной стороне календарного листа. Я не знаю, что творится в этом доме, но сегодня на диване в большой комнате ночевал Игорь Барков. Где он сейчас я понятия не имею. Но, кажется он вернётся, потому что в ванной сушится его одежда. Пиджак и… рубашка, а на кухонном столе весь день лежит его портмоне. — Перекусишь? — спрашивает, посмотрев на меня. — У-у… — мотнув головой, возвращаюсь в свою комнату и укладываюсь на кровать, забравшись с ногами под одеяло. Обняв подушку, натягиваю на пальцы свитер и прикрываю глаза. Дребезжание дверного звонка заставляет подскачить и прижать к груди руки. Сердце сходит с ума, пока прислушиваюсь к тому, что там творится за дверью. Я не знаю как и почему… но просто чувствую, что это он. Чувствую, что он рядом! И я знала, что он явится. И знала, что он позвонит моей маме. Потому что в своем упрямстве он порой до нелепости предсказуем! Он просто идёт к своей цели, ломая лбом стены. Потому что он такой! Не знакомый со словом компромисс. Упрямый твердолобый самодур! И я боюсь того, что даже сейчас он решит сломить меня этим напором… Нет… Нет. Второй раз в жизни я бы не смогла пережить все то, что пережила вчера. Нет… — Алена, — тихо стучит в дверь дед. — Кхм… это к тебе. Хочешь, взашей его вытолкаю? Всерьез раздумываю над его словами, но понимаю, что в случае с Барковым это не поможет. Он все равно вернется! Кусая губы, утираю рукавом нос. — Я… сама… — встав с кровати открываю дверь Прижавшись щекой к дедову плечу, на меня встревоженно смотрит мама. Боже… Что за драма! — Прекратите… — шепчу, выскакивая из комнаты и дергая с крючка свою куртку. Сунув ноги в валенки, выхожу в коридор, пытаясь унять колотящееся сердце. Бесшумно подойдя к двери, протягиваю руку и проверяю замок. Закрыв глаза и выдохнув в потолок, спрашиваю: — Чего тебе? — Оленёнок… — раздаётся прямо за дверью. Сжав кулаки и зажмурив глаза, громче повторяю: — Чего тебе? — Открой мне. — Нет, — отвечаю, прижимаясь лбом к двери. — Малыш… Горло сдавливает, как и сердце. От этой нежности в его голосе, которая разрывает на части! — Ты предатель… — шепчу сквозь слезы. — Аленушка… давай поговорим… — Ты только о себе думаешь, да? — ударяю кулаком по двери. — Нет, и ты знаешь, что это не так, — твёрдо произносит он. — Тогда почему ты меня бросил?! — кричу я, вспоминая весь тот кошмар, который пережила там… у того кинотеатра. Одна. По щеке стекает слеза, которую я утираю кулаком. — Это сложно объяснить. Я… не должен был. Я… блин… прости. Я поступил как мудак. Прости меня. — Ты меня бросил, Барков… одну. Там… я испугалась и… Он молчит так долго, что я начинаю чувствовать, как горящие щеки холодит воздух. Он молчит целую вечность, и я кладу на холодную дверь руку, почти всерьёз слыша его дыхание там… на той стороне. Слышу, как работают колесики в его странной голове. И ненавижу себя за то, что затаившись, всем нутром жду его ответа. Его голос, твердый и близкий, сочится через дверь: — Я больше никогда не оставлю тебя одну. Я клянусь. Слышишь меня? Я тебе клянусь, малыш. Больше никогда. Я обещаю. Моя губа дрожит. От железобетонной твердости этих слов. От того, что они проникают в мои кости и клетки, и я верю каждому, если бы не тот яд, которого полна моя кровь! — Открой мне… иди ко мне… я дебил. Я… твою мать! — ударяет о дверь кулаком, от чего я вздрагиваю. — Я тебя люблю. Просто открой мне… Закрыв лицо руками, тихо скулю. — Алена… — рычит он. — Открой дверь! Я ее щас к хренам снесу! — Ты с ней спал? — выкрикиваю слова, которые выкручивают меня изнутри. Гробовая тишина за дверью заставляет остановиться сердце. О… нет… Не дыша, жду и с мольбой смотрю на дверь. — С кем? Даже через неё я слышу, каким хриплым стал его голос. Все нутро опускается. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понимать — этот ответ красноречивее любых других. Половица скрипит под ногами, когда пячусь назад. — Алена! Открой дверь! Пячусь и пячусь, больше не сдерживая слез. — Алена! Стой! — в его голосе паника, а мой голос не работает. Закрываю уши, когда старый дверной звонок начинает дребезжать на весь коридор. — Алена! Открой! Подлетев к двери в дом, дергаю ее на себя и, пронесясь мимо родных, опять укрываюсь в своей спальне, на этот раз решая укрыться там насколько это будет возможно. Глава 41 Никита Врезавшись боксерской перчаткой в грушу, с хрипом выдыхаю воздух. Тупая боль простреливает бок и ребро, из глаз сыплются звездочки… — Ммм… Выпрямившись, с бешенством бью опять и опять, до тех пор, пока тело само не складывается пополам. Упираюсь перчатками в колени, пытаясь вдохнуть через сковывающую тело боль. Эта парализация выбивает из головы все мысли. Все до единой. И на эти тридцать секунд голова перестает пухнуть и взрываться, а ядовитое вязкое дерьмо, засевшее в груди, перестает давить. Не знаю что должен сделать со своей башкой, чтобы она заработала и помогла мне решить гребаное уравнение, в котором слишком много неизвестных! — Пф-ф-ф… — закрываю глаза, снова и снова прокручивая в голове события вчерашнего дня, но в определенный момент я как в бетонную стену влетаю. Что мне сделать, мать вашу?! Что я должен сделать, чтобы объяснить девушке, что без нее просто подохну?! У меня нет ответа на ее вопрос. Нет. Как она вообще узнала? Откуда она узнала? Что я должен был сказать?! Что ни черта не помню? Сглотнув, чувствую позорный холодящий страх от того, что она может меня не простить. Я знаю, она может. От этого в моих трусах все сжимается до нулевого размера. Предатель. Да. Я гребаный предатель! Эгоистичный говнюк. Я вообще ее не достоин, но мне все равно. Она нужна мне. Еще месяц назад я мог без нее обходиться, а теперь не могу. Я должен найти решение. Для нас с ней… Должен… Выпрямившись, принимаюсь дубасить грушу без перерыва, пока ноги не подкашиваются, и я не падаю на задницу. Лицо заливает пот, обжигая разбитую губу и бровь. Расстегнув зубами перчатку, бросаю ее на пол и тянусь за полотенцем. Согнув колени, опускаю между ними голову. Я могу только приползти к ней и просить прощения. Но перед этим я должен выяснить каждую гребаную неизвестную в нашем уравнении. Хочу забить на звонок в дверь, но мой телефон раздирает параллельный звонок, и я не сомневаюсь в том, что за дверью отец. Я не брал от него трубку весь день и понимаю, что это скотство. Не помню когда такое вообще у нас было, но именно сегодня мне даже на хоккей насрать. Если Аленушка попросит, я вообще больше на коньки не встану. Опираясь о стену рукой и прихрамывая, двигаюсь по коридору своей квартиры, а когда открываю дверь, жалею о том, что не надел футболку. — Не понял, — изумленно выгибает брови отец, с просто карикатурным ступором рассматривая мое мятое и синее лицо. На нем зимняя куртка и джинсы. Волосы мокрые после тренировки и душа. — Как откатали? — привалившись спиной к стене, пропускаю его в квартиру. Войдя, ударяет кулаком по выключателю. Щурюсь от яркого света, придерживая рукой ребра. Отбросив мою руку, рассматривает багровый синяк на моих ребрах и чертыхается, с рычанием веля: — Одевайся! Живо! — Нормально все… — хриплю. — Кофе хочешь? Врубая свет кругом, ломится по квартире, как лось, оставляя на полу комья снега от своих ботинок. — Блин… — через открытую дверь спальни, слышу как гремят ящики моего шкафа. — Сам справишься? — выносится из комнаты, вручая мне толстовку, спортивные штаны и носки. Присев на корточки, берет с обувной полки мои кроссы. — Я мокрый весь, — пытаюсь обратить внимание на то, что с меня, блин, ручьями течет пот. — Одевайся, — цедит с таким наездом, что решаю не спорить. Морщась и кряхтя, снимаю шорты и натягиваю штаны. Сев на банкетку, бросаю ему толстовку и прошу: — Дай другую. На молнии. Десять минут спустя, меня десантируют в машину, куда забираюсь не без помощи. Тело адски болит, с утра стало только хуже. Мое свидание с боксерской грушей тоже дало о себе знать, и я не могу не признать, что это было самым тупым моим поступком в этом году. Сглотнув и закрыв глаза, мычу от боли, пропуская ее сквозь зубы. — Потерпи… — хрипит отец, разгоняя сигналкой машины на шоссе и светофорах. Зубы начинают отбивать чечетку, к горлу подкатывает тошнота. Я вдруг понимаю, что мне очень хреново. Настолько, что по вискам, спине и груди стекает пот, и кости выкручивает так, что вою в голосину, сжимая кулаки. Машину бросает из стороны в сторону, и в башке смешивается вчера, сегодня, завтра и послезавтра. — На меня обопрись… обопрись! — слышу голос отца, и чувствую, как он кренится под моим весом, когда вываливаюсь из машины прямо на него. — Не отключайся… — кричит он где-то на задворках моего стремительно мутнеющего сознания. — Потерпи! Терплю, еле переставляя ноги. Даже когда вваливаемся в приемный покой частной городской клиники, стараюсь двигаться сам, но как только падаю на каталку, бошка становится неподъемной. И все о чем я могу думать, так это о том, чтобы обезболивающее, которое всадили мне в задницу первым делом, подействовало, и чтобы градусник, который засунули мне подмышку, не лопнул, потому что мне вдруг кажется, будто все мои внутренности кто-то облил керосином и поджег. Глава 42 — Вот, — указывает на меня медсестра. — Полюбуйтесь. Мой хирург, седой мужик в очках, любуется. Поправив их, подходит к кровати и спрашивает: — Как самочувствие, молодой человек? — Отличное, — вяло вру в ответ. — Можно мне уже домой поехать? Голос ломкий, как солома, и башка только пять минут назад перестала раскалываться. Хочу, чтобы все от меня отстали. От этих запахов и постоянного вторжения в мое личное пространство посторонних людей просто корежит. Ночью спасло то, что я был в несознанке, а теперь… все неимоверно бесит. Контроль моих действий, вопросы типа «как самочувствие», перевязка вокруг ребер, долбаные капельницы, долбаная слабость в руках и ногах и эта палата с долбаным белым потолком и постельным бельем в мелкий цветочек. Я же не подыхаю. На фиг мне тут оставаться? — Хе-хе, — посмеивается врач, посмотрев на меня, как на слабоумного. — К сожалению нет, Никита Игоревич. Мы же не хотим, чтобы трещина в ребре стала полноценным переломом, да? — Я должен отвечать? — спрашиваю, глядя на него с каменной рожей. Он вздыхает и прожевывает, как маленькому: — Переломы ребер чреваты повреждением внутренних органов, нужен максимальный покой, пока мы не удостоверимся в том, что вашим внутренним органам ничего не угрожает. — Я это понял. Могу дома соблюдать полный покой, не проблема, — смотрю на него не моргая, но он, сука, непробиваемый! — Домой всегда успеете. А вот поесть надо, — кивает на раскладной больничный столик, перед моим носом. Я не знаю почему, но у меня нет аппетита. И то, что передо мной стоит тарелка овсянки и, мать его, стакан килеся не при чем. Я не хочу есть в принципе, а не потому что не хочу есть это бесцветное дерьмо. — Уберите, — смотрю в потолок. — У вас пониженный сахар. И капельницу все же придется поставить. — Нет, — отрезаю. — Обойдусь. — Вы что же, уколов боитесь? — поддевает он. — Не боюсь, — буркаю. — Но я как-нибудь выкарабкаюсь без вашей глюкозы. — Тут у нас более сложный комплекс препаратов. Поможем вашему организму мобилизоваться и активно регенерировать. — Обойдусь, — повторяю, закрывая глаза. На фиг мне эта капельница. Мне двадцать два. Я не сомневаюсь в том, что мой организм и сам справится, без двухчасового лежания под сраной капельницей. — Уберите, — повторяю, прося убрать от меня подальше еду. Можно попытаться заснуть, но это трудно сделать, когда тебе с самого утра выносят мозг. — Что же с вами делать, молодой человек? — печально спрашивает доктор. — Домой отпустите, — предлагаю свой вариант. — Упрямый какой, — цокает он языком. — Валентина, забери еду. Алиллуйя. Даже не видя, знаю, что медсестра пыхтит. Она меня ненавидит. С семи утра пытается мне капельницу поставить, а уже почти одиннадцать. Что мне здесь делать целые сутки? Отец с утра заезжал, ноутбук привез. Я бы удушился, если бы ко мне поток визитеров выстроился. Мое нахождение здесь я попросил не афишировать, хотя отец меня пытался прогнуть и узнать, кому я этим обязан. Нет. С тем, кому обязан, я разберусь сам. Решу как, когда мозги перестанут быть, как этот кисель в стакане. Открыв глаза, угрюмо смотрю в окно. Я здесь пятнадцать часов, и предпочел бы дома лечиться. Медсестра тащит поднос с едой к двери, а когда открывает, слышу тихое; — Ой… извините… Тело встряхивает. Если для его мобилизации нужна капельница, то вот сейчас оно моментально мобилизовалось само. Дернувшись, хочу сесть, но все что выходит — жалкая попытка принять вертикальное положение. — Ммм, задница… — хриплю от боли, падая назад на подушку. Врач удивленно смотрит на дверь, чтобы понять, от чего меня так подкинуло. Щеки горят, как у девки. От стыда за то, что так позорно спалился, но там в дверях, теребя в руках бумажный пакет и осматриваясь огромными голубыми глазищами, стоит Алёна. Воздух галлонами вырывается из моего носа, пока осматриваю ее всю. Белый свитер, красные джинсы, взволнованное бледное лицо. Я никогда не чувствовал себя побитой собакой. И физика здесь не при чем. Я чувствую себя загнанным под скамейку псом, так боюсь, что она меня… не простит. Смотрю на неё, не моргая, и в своей ватной башке прошу только об одном — чтобы не уходила. Ее распахнутые глаза мечутся по палате и оседают на мне. Осматривают мой перевязанный торс, мое истоптанное лицо. Сброшенное на пол одеяло, мои ноги в спортивных штанах. «Только не уходи», — обращаюсь к ней в своей голове, но даже мысленно мой голос звучит жалко. — «Не уходи от меня». Я все исправлю… Сделаю все, что угодно. Переведя глаза на врача, она еле слышно лепечет: — Здрасте… — Добрый день, — отвечает тот. — Родственница? — Я… — теряется она, посмотрев на меня. — Нет… нельзя? — Ну почему же, — миролюбиво тянет тот. — Проходите. Она топчется в пороге, а у меня гребаный ком в горле. Боюсь даже рот раскрыть, чтобы не спугнуть, поэтому просто смотрю. Мечтая, чтобы оказалась рядом. Чтобы дала к себе прикоснуться. Чтобы трогала меня в ответ. Чтобы осталась здесь со мной хоть до ночи. Она нужна мне. А я нужен ей. Иначе не пришла бы. Как нам выбраться из этого дерьма, Оленёнок? Я придумаю… Делает шаг вперёд, глядя на поднос с едой в руках этой приставучей медсестры. — Не хочет есть, — зачем-то говорит она Алене, кивая на поднос. — Да? — тонко спрашивает та, покосясь на меня. — Почему? — Не с той ноги барин встал, — сообщает медсестра. — А… ясно… — переминается Алёна с ноги на ногу, а потом протягивает руки и забирает у нее поднос. — Можно? Кошусь на врача, ерзая по матрасу. Улыбается. Опустив глаза, Морозова подплывает ко мне и возвращает поднос на раскладной столик, переброшенный через мой живот. — Что ты тут устроил? — спрашивает, понизив голос. Поднимает глаза, и я в них тону. Сжимаю в кулак руку, чтобы убить бешеное желание дотронуться. До ее белых как снег волос. До бархатной кожи на бледной щеке. Я знаю, как ее кожа пахнет. Знаю, какая она на вкус и ощупь. Хочу ее мягкие губы на своих и везде, где она захочет. Я сделаю все, что она захочет. — Привет… — говорю тихо, глядя на нее исподлобья. Закусив губу, она скользит глазами по моему лицу. Я выгляжу максимально хреново. И вижу, как дергается ее рука, будто она хочет до меня дотронуться, но решает этого не делать. От тоски хочется выть. — Привет… — отводит от меня взгляд. Взяв ложку, протягивает мне со словами: — Ешь. Подняв глаза, ловлю горящий злорадным ожиданием взгляд медицинской сестры. Офигенный концерт. Жую долбаную овсянку, запивая киселем. Присев, Алёна поднимает с пола одеяло и кладёт его на кровать. Ставит на стол рядом с тарелкой бумажный пакет, от которого пахнет нереально вкусно. — Валя, — слышу над своей головой. — Готовь капельницу. Не реагирую, ухватившись глазами за тонкую руку, лежащую рядом с моим бедром. Отойдя к окну, обнимает себя руками и отворачивается, когда в мою вену загоняют иголку. — Почувствуете дискомфорт, нажмите кнопку, — брезгливо бросает медсестра, выходя из палаты вслед за хирургом. Тишина давит на мозги, а кольцо, сжимающее грудь превращается в тиски. И даже не особо внятно соображая, я понимаю, что меня ждет самый сложный разговор во всей моей чертовой жизни. Глава 43 Никита — Там бульон и… хлеб, — глядя в окно, говорит Алена. Смотрю на пакет перед собой, чувствуя, как желудок заходится от голода. Что за, мать его, магия? Теперь хочу есть. Хочу скорейшей регенерации всего. Хочу встать с этой койки, и поскорее. Хочу засунуть голову Колесова ему в задницу и провернуть пару раз. Но больше всего хочу, чтобы последних двух дней в моей жизни никогда не случалось. — Я сама пекла… — продолжает Алена, водя пальцем по стеклу. — Что? — хриплю, впившись глазами в тонкий силуэт. — Хлеб. В общем, не важно… — Спасибо, — говорю быстро. — Я… такого никогда не пробовал… — Ничего особенного… Нихрена подобного. — Ладно… — соглашаюсь, потому что боюсь ее спугнуть. Приподняв голову, наблюдаю за тем, как трёт свои плечи ладонями. Желание согреть ее собой заставляет дернуться, но боль в груди напоминает о том, что я смогу это сделать, только если она сама захочет. — Ммм… — издаю позорный стон, на секунду зажмуриваясь, а когда открываю глаза, встречаю испуганный взгляд голубых глаз. Они осматривают мое тело и обеспокоенно смотрят мне в лицо. В этот момент на сто тысяч процентов мне становится легче. Я вдруг понимаю, что она никуда от меня не денется. Она будет там, где я. А я буду там, где она. Она пришла, потому что я здесь. Я бы пришёл туда, где она, если бы мог. И я больше… никогда не оставлю ее одну. Рука сжимается в кулак от решимости, с которой я обещаю это нам обоим. Вцепившись в ее глаза своими, не отпускаю. Закусив губу, Алена прячется от меня, снова демонстрируя свою спину. — Эмм… — вдыхает. — Твой отец… он… — Что? — Он спрашивал что с тобой случилось. — А ты? — Я сказала, что ничего не знаю. Я… в общем я подумала, что если ты сам ему не рассказал, то… наверное не хочешь… Умница. — Ты все правильно сделала… — сиплю, чувствуя как у меня в груди происходит какой-то неадекватный взрыв. То, что мое мнение она поставила на первое место, делает меня слегка диким. Как и то, что она пришла сюда ко мне, потому что, мать его, не могла по-другому. Напряжение давит на виски, когда зову, не спуская с нее глаз: — Алена… В моем голосе столько гребаной нежности, что ее даже из космоса слышно. — Я уже пойду… — вдруг срывается она с места. — Морозова! — рычу, оттолкнув пластиковый стол и вскочив с кровати. — Ты помнишь, что я сказал?! Уронив на пол ноги, задерживаю дыхание. Подлетев к двери, она прижимается к ней лбом и с убивающим меня отчаянием бросает: — Ты много чего говорил. Схватившись за штатив капельницы, пытаюсь встать. Чертыхаясь, сажусь обратно. — Что ты делаешь?! — выкрикивает, обернувшись. — Совсем дурак?! Выдохнув, настойчиво повторяю: — Ты помнишь, что я сказал тебе вчера? Глядя на меня через плечо, сверкает глазами и поджимает губу. — Вернись в постель, — выпаливает. — Ты можешь бегать от меня хоть до пенсии, — игнорирую, глядя в ее глаза. — Но мы все равно поговорим. Потому что я сказал, что люблю тебя. И это не долбаная шутка. Сжимаю зубы, когда отвернувшись, она утирает рукавом свитера щеку. В этот момент я ненавижу себя. Я не хочу, чтобы она плакала. Твою мать! Да я весь ее. Со всеми потрохами. С тех пор, как увидел впервые, таскаюсь за ней, как бездомный кобель, она этого даже не поняла. Я был везде, где была она. Как придурошный сталкер. Смотрел и не знал, что мне с ней делать. — Ее ты тоже любил? — спрашивает, запрокинув к потолку голову. — Мне ни разу за два года не пришло в голову сказать ей таких слов. Это по-твоему любовь? Алена всхлипывает. Всхлипывает и упрямо молчит. — Мне… — откашливаюсь. — Нужно, чтобы ты помогла. Опять молчит, и я понимаю, что сейчас пожалею о том, что на свет родился, но я бы никогда… твою мать… никогда не пошёл с этим вопросом к своей бывшей. — Что там произошло? — спрашиваю, готовясь к тому, что мне на башку оденут унитаз. — Пф-ф-ф… — складывает Алена на груди руки, наконец-то отлипнув от двери. Глядя на свои ботинки, бормочет: — М… Где? Тело сковывает напряжение. Пройдясь языком по потрескавшейся губе, говорю: — Ты… Твою мать… — Была у меня? Позавчера? Подняв глаза, она смотрит с таким подозрением, что чувствую запах серы. Говно. Это значит была? — Ты… серьезно? — говорит холодно, вскинув свой маленький упрямый подбородок. — Кхм… — откашливаюсь. — Да? Округлив рот, она превращается в ошпаренную кипятком кошку. — Ты что… ты не помнишь?! — округляет глаза. — Успокойся… — давлю я. — Я с ней не спал, — говорю уверенно. Я думал об этом, кажется, часов пять. И пусть я ни единой минуты не помню, но точно знаю — даже в аффекте все мои рецепторы реагируют только на одну девушку. В последние две недели это превратилось в наброшенный на мою шею поводок. Я хочу только ее, а других, как старпер, вообще не замечаю. И даже в аффекте я всегда пользуюсь презервативами, а их у меня не было. Потому что с Лерой мы не были близки с самого, задница, сентября! — Ты ничерта не помнишь! — орет Аленушка и, осмотревшись, ищет чем бы в меня запустить. — Ты здоровенный, двухметровый, тупоголовый придурок! Сорвав с крючка умывальника полотенце, швыряет в меня. Оно падает к моим ногам, когда повторяю: — Я с ней не спал. — Знаешь что? — взвивается она. — Пойду-ка я напьюсь! — Алена… — рычу угрожающе. Показав мне средний палец, вылетает за дверь. Глава 44 «Очень вкусная еда. Спасибо», — освещается дисплей моего телефона входящим сообщением. Очень вкусная еда. Сверлю экран глазами, представляя, как одеваю на голову адресата цветочный горшок. А может, мне лучше надеть этот горшок на свою голову? Надеть и хорошенько постучать, чтобы выбить из неё слова, произнесённые с гипнотизирующим убеждением: «Я люблю тебя». Любить кого-то — настоящее испытание, теперь я это знаю. Не знаю как у других, но меня три этих слова подталкивают к тому, чтобы сделать огромную глупость — поверить наслово… Всему. Каждому его слову. Если бы… мой любимый идиот был лживым брехуном, я бы никогда не смогла его полюбить. Ведь его отличительной чертой является то, что он вечно вываливает на всех то, что думает! Я мучалась от этого всю ночь. Я настолько безнадежна, что даже не в состоянии натворить глупостей в ответ. Он лежит там в той палате и выглядит так, будто его переехал грузовик. Дурак! Может я не могу наделать глупостей, но я могу… его проучить. Так, чтобы Никита Игоревич понял — доверие не пустой звук! Хочу, чтобы прочувствовал это всей своей шкурой! И вот тогда мы сможем говорить на одном языке. Только тогда. Пальцы чешутся написать ответ, но вместо этого убираю телефон в сторону, следя за тем, как Анька медленно разливает чай по пузатым желтым кружкам, и выглядит она так, будто единственный цветной элемент во всем ее облике — это ее рыжие волосы. Она бледная и подавленная, хоть и пытается это скрывать. Видеть ее такой для меня настоящий шок… Ее волосы растрепаны, домашние штаны выглядят так, будто она их пару недель не снимала! Когда я увижу Дубцова, я всажу ему биту между ног. Что он, черт его дери, с ней сделал?! Он же ее просто сломал! Во мне клокочет злость. Если я его увижу, он пожалеет о том, что родился на свет. Моя подруга была настоящим лучиком света, пока он не коснулся ее своими грязными похотливыми лапами. Что с этим придурком не так?! — Тебе с молоком? — ее голос такой же прозрачный, как она сама. Передвигаясь по уютной кухне своего дома, выставляет на стол сахарницу и печенье, забыв о чайных ложках. — Ань… — зову ее взволнованно. — Что он сделал? Опустив лицо, она трясет головой, а когда смотрит на меня опять, в ее глазах стоят слезы. — Ничего… — заверяет она. — Он тут не… не при чем… Ну да. Да от всего ее состояния просто несет Дубцовым! — Расскажи мне, Анют… — не сдаюсь, потому что очень хочу ей помочь. Утерев длинным рукавом футболки нос, она просит: — Не надо, Ален, ладно? Я… себя не очень чувствую… заболела… Я знаю, что поступила отвратительно, проникнув в ее дом вместе с ее дедом. Но я встретила его в универе, и, кажется, он был совсем не против, а наоборот, всю дорогу боялся что я сорвусь с крючка. Что у них тут происходит?! Почему никто не бьет в колокола?! Ведь она не пришла и на второй экзамен тоже! Она и правда выглядит нездоровой. И она явно хочет, чтобы я ушла и оставила ее в покое. Мой телефон вибрирует, но господину Баркову придётся подождать, потому что не весь мир крутится вокруг него одного. — Там фрукты… — киваю на пакет, который притащила с собой. — Спасибо… Встав из-за застреленного расшитой скатертью стола, говорю: — Позвони мне… если что-то будет нужно. Ань… в любое время. — Угу, — обнимает себя руками, пряча от меня лицо. — Пока… Пройдя через гостиную, где ее дед задумчиво смотрит в окно, бормочу: — До свидания… Кивает, и я вижу, как черты его лица тяжелеют на глазах. Будто каждый прожитый год на моих глазах оставляет на нем следы! Все это выбивает меня из колеи, и я выскакиваю за калитку, не зная что мне делать. Вдыхая морозный воздух, смотрю по сторонам, но на улице темно и тихо. Только окна соседских домов горят теплым желтым светом. Сегодня Рождество, и моя электричка через час. Я целый день слоняюсь по городу, не зная, куда пристроить свою злость. А может, я просто не могу быть от него далеко? Это глупо, потому что я знаю — он объявится, как только сможет. Мой телефон вибрирует опять. Медленно двигаясь по улице, заглядываю в сообщения. «Меня выписывают через час» Хочу наорать на него, потому что сегодня утром выписывать его явно никто не собирался, но вместо этого молчу, одиноко плетясь к остановке. Упрямый! Какой же ты упрямый, Барков! «Где ты? Давай поговорим» Трясясь в автобусе, смотрю на опустевший город, а потом опять проваливаюсь в сообщения. «Я вижу, что ты читаешь. Мы не маленькие. Давай поговорим» Фыркаю, убирая телефон в карман. Сойдя на городском вокзале, добираюсь до касс и беру себе билет. «Я приду за тобой. Ты же понимаешь, да?» Усевшись в кресло, наконец-то печатаю ответ: «Я на свидании. Стань в очередь» Глава 45 «Серьезно? С кем?», — получаю быстрее, чем успевает погаснуть экран. Закрыв глаза, под мерный стук колес считаю до шестидесяти, и только после этого набираю в ответ: «Ты его не знаешь» «Давай проверим», — всплывает тут же. «Напиши мне завтра», — предлагаю, отсчитав еще шестьдесят секунд. Мучать его — какое-то изощренное удовольствие, потому что я не сомневаюсь в том, что сейчас он бесится. Но я знаю наверняка — ему нельзя давать палец, иначе он оттяпает руку по самый локоть. Если его не притормозить, он будет вламываться во все мои дела когда ему заблагорассудится, и тогда моя жизнь станет полностью зависима от его, потому что он не привык идти за кем-то, он привык, чтобы безоговорочно шли за ним. Но когда мой телефон молчит целых две минуты, это нервирует до кончиков волос. От Баркова можно ждать чего угодно. Единственное чего хочу я — чтобы он уважал мое мнение. Смотрю на экран, кусая губы, и выпрямляюсь, когда в окне сообщений начинают бегать точки, извещая о том, что Никита Игоревич печатает. «Пожалуйста, только не наделай какого-нибудь дерьма», — мысленно прошу его. Прошу его не разочаровывать меня снова. Он и так на славу постарался. Сглотнув, читаю два простых слова, от которых сосет под ложечкой: «Хорошего вечера» Стукнувшись головой о спинку сиденья, смотрю на проносящиеся за окном белые поля. Я не хочу плакать, но слеза все равно скатывается по щеке. Как тяжело быть стойкой, когда влюблена, но тот день проносится перед глазами опять и опять. И если… если мы будем вместе, я не хочу, чтобы такое хоть когда-нибудь повторилось. Запрятав телефон в карман, зажимаю ладони между колен, потому что стук этих чертовых колес нашептывает позвонить и проорать ему, что кроме него мне никто не нужен. И даже с расквашенным лицом он выглядит предпочтительнее любого другого парня на всей этой планете! Сойдя с электрички, беру такси. Сегодня Рождество и вряд ли мама с дедом справятся с этой двухтонной индейкой без меня. Она запекается целый день, а я… целый день голодная, потому что со всех ног неслась в больницу, а потом слонялась по городу, не зная куда себя деть. Из трубы дедовой бани валит белый дым. Пахнет дровами. Войдя в дом, раздеваюсь и плетусь на кухню. Прямо на зов умопомрачительных запахов еды. С удивлением замечаю, что обеденный стол вынесен в столовую, который мы почти никогда не пользуемся. Там барахлит отопление и очень большие окна, из-за этого сквозняки. — Мам? — зову, заглядывая туда. Стоя у старого серванта, она обшаривает ящики, доставая оттуда такие древние тарелки, которые смело можно записывать в антиквариат и передавать по наследству. Одетая в любимый дедов свитер, юбку в мелкий цветочек и огромные вязаные носки. — Алена… — выдыхает с облегчением, прижав к груди руку. — Слава Богу! Я зарядку потеряла! Дед поехал за новой, и провалился! Оставив тарелки, несется ко мне и сжимает мои плечи, звонко тараторя: — А ты где была? Вы сегодня что, надо мной издеваетесь? Я тут уже хотела к соседям идти за телефоном! Где ты была?! — требует, тряхнув мои плечи и утерев со щеки слезу. Чувствую себя ужасно виноватой, потому что сбежала из дома утром, напихав в пакет еды и никому ничего не сказав. Но я всю ночь сходила с ума, когда за ужином она осторожно обмолвилась о том, что… Барков-младший в больнице. Мне пришлось наступить себе на горло, и позвонить его отцу. — Какой-то дурацкий день… — выпаливает мама. — Сижу тут одна, не знаю, куда бросаться… то ли к индейке… то ли к бане этой… — Мам… ты чего? — спрашиваю взволнованно, усаживая ее на стул. Опустив лицо в ладони, трясет головой и шепчет: — Не знаю… переволновалась… позвони деду… где он? — Сейчас… — бросаюсь в коридор и потрошу свои карманы, с тоской отмечая, что у меня ноль непрочитанных сообщений. Вернувшись в столовую, расхаживаю вдоль разложенного стола, накрытого белой бабушкиной скатертью, спрашивая: — У нас что, гости? — Не знаю… — выдыхает, глядя в пол. — Наверное нет… Дед не берет трубку, поэтому я и сама начинаю волноваться. — Когда он уехал? — спрашиваю, набирая его снова. — Еще двенадцати не было! — вскакивает со стула, прикладывая к шее руку. Уже почти семь вечера! — Я три часа с индейкой провозилась, потом полы мыла… звони ему еще… Через двадцать минут наша паника достигает апофеоза. Мечемся по дому как взбесившиеся молекулы. Наверное никогда в жизни мы не чувствовали себя такими беспомощными и бесполезными, потому что все, что нам удается организовать — это еще большую панику вокруг себя и полное непонимание того, что нам вообще делать! Разбежавшись в разные стороны, пытаемся найти его записную книжку, где хранятся номер всех наших соседей и знакомых за два десятка лет. — Нужно позвонить Люде Самсоновой, она фельдшер в больнице… — трясущимися руками листает пожелтевшие страницы мама, грохнув на обеденный стол найденную книжку. — Что это за цифра?.. — Дай мне… я посмотрю… — Вот эта? — Семерка? — А не двойки? — Давай попробуем семерку… Грохот входной двери заставляет нас подпрыгнуть. Схватившись за руки, слушаем тяжелые шаги по деревянному полу, перестав дышать. Потоптавшись на кухне, пришелец проходит через коридор и оказывается на пороге столовой. И это совсем не дед, а одетый в десятикилограммовый пуховик Барков-старший с большой картонной коробкой подмышкой. Мама шумно выпускает воздух, а потом всхлипывает. За этим всхлипом следует второй, и к нему присоединяется мой собственный. У меня очень много претензий к этому человеку, но сейчас я рада его видеть, как никогда! Потому что если и есть на свете человек, который способен нам помочь, так это он. Обнявшись, начинаем реветь в голос. Светлые брови Игоря Баркова взлетают к самому потолку. — Какого?.. — восклицает изумленно, опуская на пол коробку и делая шаг в комнату. Выпустив маму, утираю рукавом свитера слезы. Обняв ее плечи своими ручищами, он требует: — Целый день тебе бьюсь, что с телефоном?! Что случилось?! Опустив руку, кладет ее на мамин живот, и она накрывает ее своей, утыкаясь в его грудь лбом. — Зарядку потеряла! — зло выкрикивает оттуда. — Оставила на тумбочке, и она куда-то делась! Кажется, я догадываюсь куда… Отстранившись, ее муж распахивает полы своей гигантской куртки и заворачивает ее в них, прижав к себе. Прижимается губами к ее волосам, повторяя: — Что случилось? Отвожу глаза, застигнутая врасплох этой сценой, но круглые часы на стене подхлестывают панику с новой силой. — Отец пропал… — поднимает мама лицо, с отчаянием информируя. — Ушел и пропал! — Когда ушел? — проводит Барков рукой по ее волосам, заправляя их за ухо. — В обед еще… в двенадцать… поехал за зарядкой… — На чем? — На Волге своей! Сведя на переносице брови, он смотрит в окно поверх ее головы, а мы, затаив дыхание, смотрим на него, будто он волшебный Джин, который щелчком пальцев решит нашу проблему. С его появлением казавшаяся мне просторной столовая стала в пару раз меньше, и это даже не из-за роста. Просто этого мужчины очень много во всех смыслах. Его голос заставляет вибрировать воздух, когда отрывисто спрашивает: — Кому-нибудь звонили? — У-у… — мотает она головой, поджимая дрожащую губу. — Документы у него с собой? — Не знаю, Игорь… — Проверь, — кивает он мне, указывая квадратным подбородком на дверь. — Угу… — пячусь, вылетая из комнаты. Обшарив ящик комода, в котором он хванит все подряд, от отвертки до документов на машину, бегу к коридорной двери, чтобы проверить карманы всех его курток и фуфаек, но как только распахиваю дверь, врезаюсь носом в еще одного пришельца, который со стоном воет: — Твою мать… Глава 46 Отскакиваю в сторону, как ошпаренная. В дверном проеме, схватившись за рёбра, корчится тот, кого я бы хотела видеть больше всего и меньше всего в жизни. Одетый в толстовку на молнии, спортивные штаны и в наброшенную на плечи кожаную куртку. Плотно сжав губы, Никита вскидывает на меня сощуренные глаза. — Дай пройти… — прошу, пряча от него свои. Выпрямившись, делает шаг в сторону, и я проскальзываю мимо, стараясь на него не смотреть, чтобы не видеть его избитого лица, потому что когда я его вижу, мне хочется найти каждого из тех придурков и выстрелить каждому между ног из пейнтбольного ружья. Встав на носочки от холода коридорного пола, подлетаю к крючкам, на которых висят дедовы куртки. Обшаривая карманы, бросаюсь от одной к другой. — Ты что, плакала? — слышу мрачный вопрос за своей спиной. — Не волнуйся, не из-за тебя, — бросаю не оборачиваясь. — А из-за кого? — А тебе не все равно? — нахожу в кармане фуфайки ключи от неизвестного чего. — Два дня назад тебе было по фигу, плачу я или нет. Молчит, а потом тихо произносит: — Я должен проползти на брюхе по стеклу, чтобы ты меня простила? Как я могу доказать, что больше никогда так не поступлю? Втянув в себя воздух, сую руку в следующий карман, сокрушенно говоря: — Не знаю. — Ты босая, зайди в дом, — говорит напряжённо. Порывшись в последнем кармане, нахожу портмоне из потертой, но очень мягкой кожи. Такие уже не делают. Всхлипнув, прижимаю его к груди. — Что случилось? Свидание отменилось? — Да, — развернувшись, иду в дом. — Но я назначу новое, не волнуйся. — Алена… — хватает меня за локоть, как только вхожу в теплый коридор. Смотрю на него, задрав подбородок, но губы предательски поджимаются. Закрыв второй рукой дверь, Ник смотрит на меня так нахмурив брови, что мне хочется их разгладить. Бросив взгляд на комнату за моей спиной, снова смотрит на меня. — Что случилось? — повторяет тихо, продолжая удерживать мою руку. То, что он боится получить по рукам неимоверно меня радует. Он боится до меня дотронуться! Потому что, возможно впервые в жизни, понимает — не все двери открываются с ноги. В некоторые даже ему придётся стучать. — У нас… — говорю сдавленно. — Дед пропал… Высвободив руку, бегу в столовую. Барков-старший расхаживает по комнате, прижав к уху телефон, а мама ходит за ним попятам, прислушиваясь к разговору: — …просто пробей по базе… черная Волга, номеров не знаем, имя владельца… — Знаем! — выкрикиваю, бросившись к столу. — Минутку… — говорит Барков в трубку. Расстегнув портмоне, начинаю потрошить его, понятия не имея, что искать. Вытаскиваю из прозрачных карманов все, что вижу, пытаясь найти что-то, на чем указан номер дедовой машины. — Давай я, — слышу у себя над ухом. Положив портмоне, обнимаю себя руками и делаю шаг в сторону. Заняв мое место, Ник игнорирует все, что я успела извлечь, и спокойно листает “страницы”. Достав сложенную вчетверо бумагу, разворачивает и передает отцу. — Да, Валера, я здесь, — говорит тот в трубку, после чего зачитывает информацию, которую считает нужной. — Хорошо. Жду. Положив трубку, кладет телефон на стол и сбрасывает с плеч свой пуховик. — Минут тридцать, — объявляет, усаживаясь на стул, который скрипит под его весом. В наступившей тишине слышно только, как тикают настенные часы и стучит в окно ветер. От закравшегося в душу страха холодеют руки. Прижавшись спиной к стене, спрашиваю: — Кто-нибудь будет чай? — Я достану чашки… — бормочет мама, направляясь к серванту. Поставив на плиту чайник, слышу за спиной шаги. По спине бегут мурашки, когда чувствую сзади тепло другого тела. Не касаясь, кладет ладони на столешницу, беря меня в плен. Его пальцы длинные и сильные. Дорожки вен убегают под рукава толстовки. — Что ты тут делаешь? — спрашиваю тихо, любуясь этими ладонями. — Отец предложил поехать с ним… и я согласился. Праздник вроде. Мне уйти? Кусая губы, смотрю в стену. Исходя из постановки вопроса, я буду настоящей ведьмой, если в Рождество вышвырну на улицу бедного побитого потеряшку, в то время как мы все будем наслаждаться индейкой и всем остальным в тесном семейном кругу… — Ты гад, Барков, — срывается с моих губ сокрушенно. — Я люблю тебя, — хрипло говорит он. — Хочешь ходить по свиданиям, ходи, только знай, что я тебя люблю и хочу, чтобы ты ходила по ним со мной. Я больше никогда не наделаю дерьма. Я тебе обещаю. Я… облажался. Но я точно знаю, что с ней не спал. Ты можешь либо поверить, либо нет. Если хочешь, чтобы я ушел, я уйду. ?????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????Стена расплывается перед глазами. Непрошеные слезы катятся из глаз. Я могу ему поверить. Я уже это сделала. Но от этого мне не особо легче. — Я… — шепчу сдавленно. — Думала, что ты с ней… что вы… ты хоть представляешь? Ты… Прижавшись к моей щеке носом, хрипит: — Прости меня… Поворачиваю голову и его губы собирают слезы с моей щеки. Он колючий, но от этого мне только приятнее. И даже когда его губы мимолетно касаются моих, я не врезаю ему пощечину. — Вернись ко мне… Я хрен знаю, как она в мою квартиру попала, но я узнаю… — Я не хочу ничего знать… — мотаю головой. Я правда не хочу ничего знать. Стерев слезы, сипло говорю: — Я… я подумаю. Отойди. — Алена… — выдыхает мне в волосы. — Отойди… — повторяю сдавленно. Сделав шумный вдох, убирает руки, а когда разворачиваюсь, вижу его смиренное лицо, но цепкий блеск его глаз говорит мне о том, что смирения в нем ноль на палочке. Ссутулив плечи, осматривает наш дом. Ужасно растрепанный и понурый. И эффект от его присутствия только чуть-чуть не дотягивает до эффекта, который производит его отец. Скрип двери большой кладовки заставляет нас обоих повернуть головы. Потягиваясь и зевая, оттуда появляется виновник нашей сегодняшней беды. Тряхнув черноухой головой, трусит к своим мискам и принимается жадно лакать воду, и я ни минуты не сомневаюсь в том, что только он один знает, где находится мамина зарядка. Сердце подпрыгивает к горлу, когда в столовой начинает звонить телефон. Сорвавшись с места, несусь туда. — Да? — встает Барков-старший со стула, а мама, кусая губы, замирает с чайными блюдцами в руках. Наблюдаю за лицом этого большого мужчины, пытаюсь прочесть на нем хоть что-то. Положив на пояс руку, просит: — Ручку и бумагу, быстрее… Метнувшись в свою комнату, вываливаю на кровать все, что есть в моей сумке. Схватив первую попавшуюся лекционную тетрадь, возвращаюсь назад и открываю на первой чистой странице. Склонившись над столом, Барков просит в трубку: — Диктуй. Нечитаемым почерком он выводит на листе какой-то адрес, а когда кладет трубку, объявляет: — Машину забрали на штрафстоянку. Эвакуатор. Запрещенная парковка. — В городе? — изумляется мама. — Да… — задумчиво чешет подбородок Игорь Барков. — Где-то возле Площади… — Что он делал в городе? — сокрушается мама. — И где он сейчас? Почему не позвонил? — Телефон был в машине, — предполагает стоящий у стены Ник. — Машину забрали в районе четырех дня, — смотрит на часы Барков. — Во сколько идет последняя электричка? — В шесть… — хватаюсь за голову. — Наверное… он на нее не успел! — У него есть где переночевать? — Ключи от квартиры здесь, в кармане, — со стоном говорю я. — Еще где-нибудь? — У Наташи… но он наверное не знает ее нового адреса. Господи, — снова хлюпает носом мама. — Горе луковое… Сняв со стула куртку, Барков набрасывает ее на плечи, говоря: — Поеду на вокзал. Пересекая широкими шагами комнату, выходит из комнаты, и мы как привязанные следуем за ним. — Позвони… ладно? — кричит ему вслед мама. — Сразу позвони… Подойдя к окну, вижу как он сбегает по ступенькам крыльца и выходит за калитку. От незнания того, чем кончится этот вояж не находим себе места, передвигаясь из угла в угол. Взяв стул, Ник разворачивает его обратной стороной и седлает. Морщась, складывает на спинке руки, наблюдая за нашим безостановочным движением, а когда его телефон начинает звонить, мы нависаем над ним, как пираньи. — Да? — берет он трубку, ловя мой взгляд своим. Облегченно выдохнув, говорит: — Нашел. — Ох, — шепчет мама. — Я его убью… В каком-то безумии начинаем накрывать стол, создав вокруг себя столько хаоса, сколько создает орава детей человек в десять. Войдя в свою комнату, сбрасываю свитер и ищу в шкафу что-нибудь полегче. — Ты за мной по пятам ходить будешь? — натягиваю футболку. — Пойдешь со мной на свидание? — Отвернись, — прошу деловым тоном, собираясь снять джинсы. — Я уже видел твою задницу. Голую и белую. — Что? — ахаю, развернувшись. — И сиськи тоже, — сообщает этот остолоп, опершись плечом на дверь и кое-как сложив на груди руки. Пытаюсь выискать в его лице признаки вранья, но их там нет. — Мне все понравилось, — усмехается, осматривая мою комнату и задерживая взгляд на кровати. — Очень за тебя рада. — Так что? Пойдешь? Молчу, глядя в его лицо. Опустив подбородок, смотрит на меня исподлобья. — Она открыла мне дверь, — говорю тихо. — А ты… был в одних трусах и еле на ногах стоял. Его лицо каменеет. Вижу, как дергается кадык, когда сглатывает. — Я привезла твою куртку. Потому что я такая дура. Потому что… люблю тебя… — Куртку привезла? — спрашивает хрипло. Отвернувшись, снимаю джинсы и ищу свои колготки, говоря: — Ту, с которой ты бросил меня в кино. — Мне пойти отрубить себе палец? Тогда закроем эту тему? — Дурак… — оборачиваюсь. — Так отрубить? Схватив с полки юбку, запускаю в него. Не шелохнувшись, ждет пока она отскочит от его груди и упадет на пол. — Она сама приехала. Не знаю на фига. Телефон был в куртке. Я ее не звал. Даже если бы он был у меня, я бы все равно не стал ей звонить. Даже под героином, — вколачивает в мою голову слова. Одно за одним. — У меня есть девушка. Я ее люблю, и другие мне нахрен не упали. Я, как выяснилось, моногамный, прямо как старый пердун. Когда ты это поймешь, знаешь, где меня найти. Оттолкнувшись от двери, тянется к ручке, пока я, комкаю в руках носок, чувствуя его слова каждой клеткой своего мозга. Он такой. И он мой. Если бы это было не так, его бы здесь не было, и он бы не говорил мне все эти вещи. — Стой… — прошу, роняя носок. Замерев, поворачивает ко мне светловолосую голову. — Иди ко мне, — обиженно поджимаю губы. Скрипя половицами, медленно двигается и останавливается в миллиметре, так, что ткань его спортивных штанов касается моих ног, а в живот упирается в, что у него ниже пояса. От этого касания меня простреливает с головы до ног. Запрокидываю лицо, глядя на него снизу вверх. Подавшись вперед, прижимаюсь носом к его шее. Его ладонь накрывает мой затылок, вторая сжимает плечи. Боясь сделать ему больно, кладу свои руки на его бедра. Они каменные, как и все его тело. Его нос блуждает по моим волосам. Бодает им мой, заставляя откинуть голову, и с шумным вдохом вжимает мои губы в свои, а когда размыкаю их, бросается вперёд, как варвар. Сминая мои губы и заставляя пустить его ещё глубже. — М-м-м… — выдыхаю с наслаждением. Я соскучилась! Безумно, безумно, безумно соскучилась. Кусая мои губы, снова втягивает меня в поцелуй, только на этот раз еще глубже. Так, что я впиваюсь пальцами в его лопатки, поднимаясь на носочки, мечтая чувствовать его еще теснее. Чувствовать его силу и… надежность… — Блин… — стонет, разрывая наш поцелуй. Хочу отстраниться, но он возвращает меня назад, через боль прижимая к себе так тесно, как только может. — Ник! — протестую я. — Тсссс… — бормочет, положив щеку на мою макушку. — Не двигайся… — Упертый… — шепчу я, поднимая лицо. Его губы приоткрыты, а глаза почернели, и я знаю почему. Чувствую это своим животом. Проведя пальцем по моей щеке, спрашивает: — Переночуем сегодня у меня? Я на этой кровати спать не смогу. Тем более вдвоем. — Ты говорил про свидание, — напоминаю я. — А не про то, что мы будем жить вместе. — Не хочешь со мной жить? — Никит, — вздыхаю я. — Мы две недели встречаемся. — А сколько надо? Два года? — Не знаю… Его рука опускается на мою ягодицу и сжимает ее, от чего по моему телу проходит дрожь. — Когда узнаешь, скажи. Вздохнув, кладу голову на его грудь. Глядя в окно, вижу, как мимо проезжает большой черный джип его отца. Кажется, теперь у нас все в сборе.