Шрифт:
Сашук отрывается от штакетника, но тотчас опять припадает к нему.
— Ладно, я к вам еще приду? — с надеждой спрашивает он.
— Валяй, — соглашается Звездочет, и теперь даже сквозь толстые стекла очков Сашук отчетливо видит, что левый глаз его подмигивает.
Блаженная улыбка снова растягивает лицо Сашука, и он припускает домой, к бригадному бараку.
ПИЩА НАША
Соскучившийся Бимс бросается ему навстречу, но Сашуку не до него. Первым делом он бежит в барак к зеркалу. Оно всегда стоит на подоконнике: возле окна рыбаки бреются. Зеркало треснутое, мутное и изрядно засиженное мухами. Сашук плюет на него, протирает рукавом. Оно ничуть не светлеет, но все равно видно, что с носом плохо. Две дырочки, обращенные к небу, над ними кожа, красная и лоснящаяся, как нарыв, а вокруг — остатки старой, облупыши. Сашук сковыривает их ногтем, но под ними такая же воспаленная, багровая кожа.
— Ты чего нос себе обдираешь? — спрашивает Иван Данилович.
Рыбаки почти все в бараке: кто отсыпается после червового, кто просто так лежит, отдыхает перед обедом и вечерним выходом в море. Жорка уже выспался и лежит, заложив руки под голову, а ноги задрав на спинку койки. Он тоже наблюдает за Сашуком и тут же встревает.
— Так он же, — кричит Жорка на весь барак, — он же кралю себе нашел! Я видел, как они до машины побежали. Там такая фуфыря — антик марэ с мармеладом! И где только выискал? Вот теперь форс и наводит…
Рыбаки смеются, а Сашук вспыхивает и, сжав кулаки, оборачивается. А он-то еще собирался рассказать Жорке про машину, про все…
— Как не стыдно! — кричит Сашук. — Как не бессовестно!
— Да ты не серчай, не отобью. Только гляди на свадьбу позови! — хохочет Жорка.
Рыбаки смотрят на яростно взъерошенного, пылающего Сашука и тоже грохочут.
— Жеребцы стоялые, — говорит Иван Данилович, — нашли над кем…
Ненавидя их всех, Сашук выбегает из барака. Бимс кидается ему под ноги. Сашук пинает его, тот жалобно скулит, и Сашуку становится стыдно и жалко. Он нагибается и гладит его.
— Ладно, — говорит он, — не сердись, я нечаянно, со злости…
Щенок зла не помнит. Он тут же начинает ластиться, лизать Сашукову руку. Сашук тормошит его и мало-помалу отходит.
Мать уже вернулась и возится у плиты под навесом, готовит обед. Сашук бежит к ней.
— Мам, дай мне другую рубашку.
— Чего ради?
— Эта уже грязная.
— Поменьше в грязи гваздайся. Вчера только надел. И с чего ты чистюля такой стал?
— Да ну, мамк… — начинает канючить Сашук, но мать отмахивается:
— Не приставай, без тебя тошно.
Похоже, что ей на самом деле тошно: ходит с трудом, полусогнувшись, лицо бледное, под глазами темные круги, а на висках выступили капельки пота. Сашук направляется к рукомойнику и долго, старательно моет руки, даже трет их песком. Руки светлеют, но самую малость, а пальцы так и остаются с обгрызенными ногтями и заусеницами.
За обедом Сашук смотрит в свою миску и ни с кем не разговаривает. Принципиально. Раз они такие.
Рыбаки идут на причал. Мать, тяжело вздыхая, то и дело приостанавливаясь, моет посуду, потом уходит в барак и ложится.
Сашук идет на берег, втайне надеясь, что Звездочет снова привезет свое семейство купаться. Больших медуз в воде уже нет, они снова ушли на глубину, в свою бездну, из которой приплыли к берегу погреться на солнце. У берега болтаются лишь маленькие, как блюдечки, да и те постепенно исчезают. Солнце скрывается за излучиной обрыва. Звездочет не приезжает и уже, должно быть, не приедет. Сашук бредет домой.
Мать лежит в боковушке и тихонько стонет. От этого Сашуку становится скучно и не по себе. Он идет во двор, усаживается за длинный, на козлах, обеденный стол под навесом и смотрит, как постепенно догорает, гаснет закатное зарево. Сизая дымка густеет, наливается синевой, потом сразу становится непроглядно черной. На не видной отсюда окраине Балабановки взлаивает пес, ему отвечают другие. Некоторое время они перебрехиваются, будто ведут перекличку перед ночным дежурством, и замолкают. С моря не доносится ни единого всплеска. Легкий бриз, который весь день дул с моря, затих, а береговой еще не поднялся, и Сашука обступает глухая, плотная тишина. Сидеть в темной тишине жутко, но Сашук оглядывается назад. Распахнутая дверь барака, где лежит мать, — в трех шагах, а босая нога ощущает короткую теплую шерсть Бимса, свернувшегося под скамейкой. «И вообще чего бояться? — уговаривает себя Сашук. — Если бояться, так никогда и не найдешь…» Правда, Звездочет не сказал, как ее искать, но уж он как-нибудь найдет. Если она его, так она ему сама даст знак: подмигнет или еще как… Звезды одна за другой уже проклевываются в черном небе, но такие дрожащие и слабенькие, что ни одна из них не может быть его звездой. Сашук облокачивается на стол, опирается скулой о кулак…
— Ты чего здесь куняешь?
Шершавая, как наждак, ладонь Ивана Даниловича запрокидывает лоб Сашука. В бараке горит свет, слышны голоса вернувшихся рыбаков. Сашук сначала не хочет отвечать, но вспоминает, что Иван Данилович никогда над ним не смеется, сильнее всех и больше всех знает. Может, он и про это знает?
— Я звезду ищу. Дяденька… ну, который на машине, на красной, сказал, что у каждого должна быть звезда.
— Вон оно что!.. Ладно, пойдем, я тебе покажу.
Они выходят из-под навеса, заслоняющего звезды.
— Большую Медведицу знаешь? Тогда смотри за моим пальцем… Вон семь звезд. Получается вроде ковша или кастрюли с ручкой. А теперь через эти две звезды смотри вверх… Там тоже кастрюля, только поменьше и ручкой в другую сторону. На конце той ручки — звезда. Видишь? Полярная называется. Для нашего брата — наиглавнейшая звезда. Она всегда север показывает. Как моряки или рыбаки без компаса заблудятся — ни берега, ничего не видать, — найдут эту звезду и по ней прямехонько домой…
— Не! — подумав, отвечает Сашук. — Это всехняя. А он сказал, у каждого своя.