Пётр матюгнулся, и с минуту постоял у открытой двери в парадную. Проветрить.

– Э, братуха, не ругайся, праздник же, я уже отогрелся, выхожу, – шероховатый прокуренный бас раздался от входа в подвал дома.

– Давай, вали, кусок дерьма носорога, – Петя раскрыл дверь пошире, выпуская на улицу фигуру в тряпье. Шмотки на существе напомнили ему бинты с мумии из древнего саркофага. На глазах изжёванный колпак.

Мужчина зашёл в квартиру и рванул в душ, смыть с себя эту мерзость опустившегося человека. Распаренный, в чистой одежде, налил водочки в стопку и хлопнул, не закусывая. Подошёл к окну. Снег летел, словно тысячи парашютов и приземлялся на крыши, карнизы. Среди белого ковра на детской площадке мелькнул одинокий чёрный бесформенный силуэт.

– Черт! Бедолага. Голодный, небось, одинокий как я, – расчувствовался, оделся, прихватив пластиковый стакан, бутылку, кусок краковской и половинку хлеба.

– Слышь, я тебе тут выпить- закусить принёс.

– О, это хорошее дело, я до инсульта вообще не пил. А щас все равно. Лучше сдохнуть, – голос бомжа хрустел и срывался на морозе. Пётр задержался. Дома тоска.

– А как ты на улице то оказался?

– Как? КАком…– бездомный засмеялся, обнажив гнилушки зубов. Жил как все, только детей бог не дал, развёлся. Помыкался один, тяжко. Квартира от матери досталась большая. Приютил бабу одинокую с дитем. Жили как все. А инсульт прихватил и слег, они доверенность сделали, хату продали и за бугор свалили.

– А ты? Куда?

– Куда? На кудыкину гору, – закашлялся бомж от смеха. – На улицу. Ну ты это, будь здоров.

– И ты не хворай, – Пётр дошёл до подъезда, и словно током прострелило под лопаткой, а ведь он так же мог на улице то. Если б не друг адвокат.

– Эй, как тебя там, не спросил, пошли ко мне. Помоешься. Одежду дам. Соберу с собой. Рождество же.

– Да не, я к человеческому отношению не привык. Всегда подвох жди, – фигура сжалась и превратилась в снежный ком.

– Пойдём, говорю, один раз предлагаю, что с тебя взять? – мужчина махнул рукой, зазывая. – Может, и ты кому поможешь!

Бомж Семён теперь живёт на даче Петра, член семьи. Теперь это не хибара 20 квадратов, а добротный двухэтажный дом с верандой.

На участке сад плодоносит. Закатки в подвале. Перепелки и куры кудахчут. Молоко козье своё. У соседки Авдотьи дом сгорел как спичка. Семён её приютил и дом ей отстроил. Живёт на два дома теперь. Подобрали они с женой подростка – девчушку семнадцати лет. А в одну из зим на трассе – собаку сбитую. Герду. Та девчушка теперь жена Петра. А Герда общая любимица. Цепочка добра.

Я после тебя

–Горько! Горько! – жених с восхищением, будто выиграл в лотерею пару миллионов у.е., в охапку схватил невесту.

– Ух, медвежья хватка, не руки, а лапищи, дикарь, – щебетнула, прикрыв рот ладошкой, подружка новоиспечённой жены свидетельнице.

– Завидуешь, завидуй молча! – отрезала та, поддержав громогласный речитатив, – Тридцать пять, тридцать шесть!

– Хватит, нацелуетесь еще! – мама жениха постучала рукой по микрофону, – Мы с папой хотим сделать свой подарок молодым!

Свет в ресторане погас. По ногам побежал сквозняк. Сгустились запахи виски, колы, сладко-терпкого "Ангел и Демон" от Живанши, и табака от пиджака дядь Жени. На тележке еле вполз в проем перламутровый прянично – мармеладный домик, точь-в-точь как в сказке про Гензеля и Гретхель. Царственная ваниль будоражила фантазию гостей.

– Карина и Леон! В этом домике две двери, понятное дело, если есть вход, то будет и выход! – хмыкнул в кулак отец. На счет три открывайте каждый дверцу в домике, кто найдет спрятанный сюрприз, тот и главный! – довольный собой папаша хлопнул стопку. Пронесся ропот поддержки. На счет три, под аплодисменты, Карина вытащила ключ от их нового дома.

Пролетело пять теплых, наполненных эмоциями, как песни Ободзинского, лет. Шумно и весело отметили юбилей. Гости только разошлись. Карина отпустила домоправительницу и загнала собаку в дом. Муж ушел еще в разгар праздника на второй этаж укладывать сына, да так к торжеству и не вернулся. Он, уставший после командировки, заснул в объятиях скучающего по папе малыша. Девушка взглянула на часы, потом в зеркало. Красные глаза, ладно, еще часик есть, подредактирую проект. Снятся ей цветастые проблески зарниц, чарующие причуды природы. Скачут будто "огневушки – поскакушки" Бажовские сначала где-то в небе, потом по крыше дома, по бежевым гардинам. Засвербело в носу. Карина вырвалась из плена дремы, когда почувствовала – что-то навалилось на нее как печатный пресс и душит. Открыла глаза. Едкий пластмассовый дым. Она распласталась на полу, придавленная тяжеловесным карнизом. Шторы опутали в воздухонепроницаемый кокон. Малыш, мой малыш. Хищной львицей хрупкая девушка, раздирая бежевую ткань гардин зубами, вылезла и прижав плед к носу, рванула наверх. Глаза слезились, воздух был настолько раскалён, что плавились ресницы и волоски на руках. Трещала, охала обшивка. Рядом с комнатой сына душ, полностью облилась водой. Облегчение, экономила кислород. Рукой, замотанной в плед, дернула дверь. Безуспешно. Еще раз. В комнате что-то рвануло, словно от выстрела петард. Дверь выгнулась, вспучилась и, скрипя, открылась. Сплошная стена пламени. Карина раздумывала долю секунды – смысл ее жизни был в том пожарище. Последние обрывки памяти услужливо возвращали ее снова и снова к той зловещей, черной, расплавленной скульптуре мужчины и младенца в объятиях Его Величества Огня. Снова и снова.

Конец ознакомительного фрагмента.