Мне немного полегчало. Но разговор с женой тут же всплыл в сознании и с оглушительным грохотом занял свое господствующее положение в моей итак воспаленной голове.

Что же это? С Ромкой надо говорить немедленно! Я не могу допустить его отъезда. Его выходка – просто дикость. Я ни в коем случае не потеряю его. Ведь сын единственное существо, которое я люблю. Увы! Я давно признался себе в этом. Родителей моих давно не стало, а жена… Что тут сказать. Я всегда очень жалел ее. Мы прожили двадцать лет и конечно ее нервы были ни к черту. Возраст. Усталость. Да что тут говорить.

Когда у него самолет? Послезавтра! Новосибирск. Ну уж дудки! Возьму ремень если понадобится. Однако с парнем надо обстоятельно беседовать. Убеждать. Другого выхода нет. Хотя вполне понятно, что в таком состоянии он никого слушать не будет. Нет. Звонить не буду. Поговорим вечером.

Я немного расслабился.

– Людям иногда трудно друг друга понять. Особенно когда между ними годы. – сказала ОНА.

Девушка с прямыми и очень светлыми волосами сидела со мной рядом и приветливо смотрела прямо мне в лицо своими огромными зелеными как тропическая лагуна глазами. Она была высокой. Даже через чур для ее хрупкого сложения. На ней был белый короткий пиджак и темная водолазка с воротником под горло. Изящные маленькие руки с длинными тонкими пальцами целомудренно лежали на коленях, одетых в светло-голубые джинсы. Волосы были распущены и небольшой простенький ободок с бабочкой поддерживал ее челку и обнажал высокий белый лоб.

Я почему-то затруднился оценить ее возраст. И тогда в первое знакомство и потом много дней спустя. Может ей было двадцать. А может и в два раза больше.

Она до сих пор иногда всплывает перед моими глазами именно так как я увидел ее впервые. Простая, но без скромности. Непосредственная и открытая. Небесная бескрайность и захватывающий душу восторг.

Когда я вдохнул аромат полевых цветов, исходящий от нее то почувствовал, как голова моя очищается. Все каналы. Все нейронные связи. Каждый уголок мозга. Узлы развязывались, а горы шлака смывало чистым потоком. Так бывает, когда выпьешь первую рюмку. Только сейчас ощущение было гораздо сильнее, а самое главное не собиралось прекращаться.

– Меня зовут Павел, – сказал я и протянул ей руку.

Она ничего не сказала, но улыбнулась озорными морщинками вокруг глаз и слабенько пожала мою ладонь.

– А как твое имя? – я даже не обратил внимания на то, что обратился к незнакомке на «ты».

– Зачем тебе мое имя? – она засмеялась легко как весенний ветерок или ручеек скатывающийся с пригорка. – Неужели это так важно?

– Нет. Совсем не важно! – я скалился улыбкой умственно отсталого, но не замечал этого. – Какое это может иметь значение?

– Тебе, наверное, неприятно что все так происходит? – на лбу ее появилась вертикальная складочка, но тут же разгладилась. – Я видела твое лицо, когда ты говорил по телефону. Тебе все время больно?

– Не все время конечно, – я задумался, – но очень часто.

– Зачем ты обращаешь внимание на это?

– На что?

– На боль. Ведь ей только этого и надо.

– Ты думаешь?

Она просто кивнула и глаза ее погрустнели.

– Но как тогда нужно?

– Не знаю! – девушка пожала узкими плечиками. – Просто не смотри туда где больно. Не надо это видеть и слышать.

– А куда тогда смотреть?

– Посмотри на меня! – она слегка выпрямила осанку и кокетливо подмигнула. – Как тебе? Или на себя. Это ведь красиво!

– Ты шутишь! – я скривился. – Ты конечно великолепна, а я…

– И ты! Очень красивый! Особенно здесь, – она дотронулась своим тонким пальчиком до моей груди слева.

– Ну скажешь тоже! – я засмеялся в голос. Впервые за продолжительное время. Не хихикал и не посмеивался, а именно смеялся. Потому что мне было искренне весело. – Обыкновенный самый! Как все!

Блондинка в ответ на взрыв радости с моей стороны тоже засмеялась. Беззвучно. Одними глазами.

– Нет! Ты красивый! – сказала она, глядя на меня как обычно смотрит ребенок, нарисовавший фломастером на листочке собачку и теперь любующийся своим произведением. – У тебя глаза голубые. И грустные такие! А еще ты добрый!

– Ну это вряд ли! – я развел руками, продолжая улыбаться. – Ты знаешь, я пока ехал сюда пожелал плохого и обозвал дурными словами трех человек! А ты говоришь добрый. Злой! Нервный. Жизнь такая.

Она помолчала, но продолжала смотреть на меня нежно и все больше узнавая меня.

– Хочешь я извиню тебя за них? – спросила она и взяла обе мои руки в свои ладошки. Я почувствовал, что согреваюсь. Где-то в глубине меня что-то растаяло и растеклось по организму приятной истомой.

– За кого? – я уже не говорил, а мурлыкал.

– За тех, кого ты обидел! – она удивленно округлила глазки. – Нельзя же так оставлять. Ругаться это не хорошо! Это тоже боль. И себе и им. Нужно чтобы кто-то простил. Хочешь это сделаю я?