Брин взял крошечные туфельки в руки. Повертел, понюхал. Попытался представить изувеченные ножки, которые они украшали, и экзотически смуглое дитя, что кричало и съеживалось, когда ей бинтовали ступни.

На несколько минут он застыл, зачарованный картинами, которые рисовало воображение. Обувь... такой прозаичный предмет, но что за жаркие фантазии она способна вызывать у некоторых людей! Какие бы фантазии родились у него самого, будь он фетишистом?

Вернувшись в комнату, Брин заклеил Толстозадому рот принесенным в его дом скотчем. Затем плеснул в бокал мозельского и вылил жертве на голову.

— Крещу тебя во имя Брина.

Мужчина закашлялся и простонал через кляп, приходя в себя.

Открыв глаза, посмотрел на Брина, который улыбался ему с высоты своего роста, словно добрый анестезист перед операцией.

— Привет! Я уже начал задаваться вопросом, сколько еще тебя ждать.

Толстозадый попытался высвободиться. На виске от натуги вздулась кобальтово-синяя вена.

— Та женщина, что побывала у тебя чуть раньше. Она моя давняя знакомая. Любовница. Надеюсь, ты не слишком к ней привязался, потому что я неспешно поразвлекусь с тобой в свое удовольствие, причем обещаю: когда-нибудь за каждую каплю твоей боли и крови она заплатит сторицей.

Мужчина, заморгав, покачал головой, то ли чтобы прояснить мысли, то ли выражая полное несогласие с планом Брина.

— Ты трахал женщину, которая, как это ни мерзко, многое для меня значит, — болтал Брин. — Женщину, которой я однажды предложил руку и сердце. Она отвергла их, бросила меня и за это поплатится жизнью. Буду убивать ее медленно, извлекая из мук все удовольствие, что она мне задолжала. А на сегодня, приятель, боюсь, ее место придется занять тебе.

На этих словах Брин подошел и выбрал предметы, что импонировали сразу и его садистским устремлениям, и прихоти: плоскогубцы и пять пар обуви.

Открыв глаза, Вэл увидела под носом группу физиономий. Распухших и ноздреватых, как цветная капуста, покрытых гнойными прыщами и рытвинами от оспы. Болезненно-желтых, лоснящихся, угрюмых лиц, чьи разинутые в вопле рты были вытянуты, как баклажаны.

Эти тупо глазевшие на Вэл рожи казались лишенными костей, теряли форму и наплывали одна на другую, пока каждая не стала чертой куда большего лица.

Оно делалось все более плоским, расплывалось в огромную амебу, наблюдаемую сквозь окуляр микроскопа. Глаза, состоящие из множества крошечных злорадных лиц, сфокусировали на Вэл алчный взгляд. Из носа-картофелины зелеными соцветиями брокколи вырывалось едкое дыхание.

Вэл попыталась пошевелиться, но ей не дали ремни, которыми она была пристегнута к пассажирскому сиденью машины (один низко на бедрах и второй через грудь). За окном клубилась бугристая масса, выискивая способ пробраться внутрь.

К ней.

Вэл принялась бороться и проиграла. Многоглазое, многоротое чудовище через щель в окне просочилось в машину. Нити липкого, похожего на ириску, вещества потянулись к Вэл. Эта клейкая дрянь достигла руки и браслетом обвилась вокруг запястья. Начала просачиваться между ног.

Закричав, Вэл принялась отбрыкиваться. Удар пришелся по чему-то твердому.

— Проснись!

Она открыла глаза. Над ней склонялось то самое кошмарное лицо. Огромные глаза, веки с угольно-черными тенями, широкий, бездонный рот, способный проглотить весь мир.

Вэл закричала снова.

— Черт, Вэл, это я! — затряс ее Маджид. — У тебя кошмар.

— Проклятье!

— Ну и избила же ты меня, пока лягалась!

— Прости.

Она дрожала в холодном поту.

— Не видела этот сон с детства. Думала, переросла его.

— О чем он?

— Просто... не знаю... трудно объяснить.

Маджид привлек ее к себе.

— Да ладно тебе, попытайся заснуть снова.

— Нет, я боюсь, что кошмар вернется. Лучше бодрствовать.

— Займемся любовью?

— Нет, даже этого не хочу, — покачав головой, сказала она. — Просто поговори со мною.

Маджид набил трубку гашишем и раскурил.

— Похоже, выговориться надо именно тебе. Расскажи о своем сне.

Вэл проследила за дымом, вившимся над его головой.

— Я сижу в машине своей матери. Снаружи лица, люди пытаются пробраться внутрь.

— На первый взгляд, ничего страшного.

— Мне тогда было восемь.

— То есть в восемь у тебя начались кошмары?

— Нет. В это время моя мать — Летти — стала брать меня на ночные прогулки по городу. Этакое своеобразное образование в вопросах секса.

— А в чем заключалась суть? — нахмурился Маджид.

— Не уверена.

Ему на грудь упало немного пепла.

— Полагаю, в том, чтобы показать мне греховность секса, — смахнув его, ответила Вэл.