С каждым открытием Артур находил очередной ключик к Иным. С каждым открытием хотел узнать еще больше.

Затем ему стало этого мало. Он расхотел рыться в чужих вещах и часто фантазировал, что почувствует, убивая. Со странной отстраненностью опытного живодера Брин решил, что пора обследовать содержимое не только предметов, но и людей, которым они принадлежат.

И начал с самого себя. Оказалось, что вскоре наступает своеобразный транс. Боль становится нематериальной, этаким фоновым музлом для нейронов, на которое легко не обращать внимания. А еще физическая боль странным образом заставляет позабыть обо всех остальных невзгодах. Сделав надрезы на собственных бедрах и наблюдая, как из них сочится алая жидкость, Брин почувствовал себя неуязвимым, сильным, всемогущим.

Впрочем, как он выяснил позднее, когда заставляешь истекать кровью других, это даже лучше.

В тринадцать Брин убил первый раз, обрушив шлакобетонный блок на голову пьяного бродяги, который заснул рядом с бутылкой на пустой автостоянке.

А затем убил снова, в четырнадцать: утопил малыша в детском бассейне. Все сочли его смерть несчастным случаем.

Во время обоих убийств Брин пережил своеобразный экстаз, нечто вроде оргазма, но во много раз сильнее. Незабываемые ощущения, которые он с тех пор вечно пытался освежить.

Брин покинул материнский дом за день до своего пятнадцатилетия. Джози Мэй снова застукала его с сигаретой и заставила съесть целую пачку «Мальборо», с ухмылочкой наблюдая, как он давится ими одна за другой. На кухонном столе у нее предусмотрительно стояла кастрюля, чтобы дать ему, когда желудок неизбежно взбунтуется против издевательств.

Артуру понадобились годы, чтобы превозмочь тошноту при одной лишь мысли о табаке, но он все же себя поборол. Просто в пику Джози Мэй. Просто чтобы доказать: она вовсе не победила.

Через месяц после ужина из «Мальборо» Артур покинул дом и автостопом добрался до Нового Орлеана, где быстро понял, что, хотя темными делишками и воровством всегда можно заработать на хлеб, настоящего богатства и роскоши, к которым он стремится, таким путем не достигнешь.

Впрочем, это не помешало ему переключиться на более фешенебельные дома. Вот как он пришел грабить викторианский особняк с персиковыми стенами, стоявший на обсаженной азалиями улице в Гарден-дистрикт. Перед частью окон первого этажа владелец предусмотрительно посадил кусты, за которыми было удобно прятаться. Артур взломал раму и проник внутрь.

Прикарманив несколько безделушек, он прошел прямо к холодильнику и с волчьей жадностью набросился на еду. Сидел перед ним, как дикарь, зачарованный клином света, и обеими руками заталкивал в рот все, что нашел, а затем вдруг залаяла собака.

Не крупная, из числа тех, о которых Артур уже знал достаточно, чтобы опасаться, а писклявая шавка с противным, словно скрежет железа по стеклу, голосом. Проскользив по линолеуму к Брину, она яростно залаяла. В темноте этот померанский шпиц размером с кота походил на рыжую муфту с ножками.

Брина разрывали противоречивые желания. Он хотел убить поганца и в то же время хотел сбежать, а еще с рождения побаивался таких маленьких и шумных собак. Но не успел он определиться, как в кухне вспыхнул свет. Все еще сидя на корточках перед холодильником, Артур вскинул взгляд на грузную, но элегантную женщину с полными губами и тяжелыми веками. Она была в бирюзово-золотом восточном халате и тапочках с помпонами.

— Что ты здесь делаешь? Не видишь разве, что расстраиваешь мою крошку Кейодел? — неприязненно посмотрела на него вошедшая.

Артур сильнее вцепился в нож. Она была крупной женщиной. Может, убить? Или попытаться сбежать?

— Ты что, домушник, милок? Небось, домушник, потому как для насильника маловат. Никуда не годишься.

Она захихикала.

Не выдержав, Артур бросился на нее с ножом. Не успел он опомниться, как женщина проворно уклонилась, одной левой перехватила запястье с оружием, заломила руку Брина за спину и стала душить его предплечьем.

— Не самая удачная мысль, сладенький.

Она рассмеялась грудным, наигранным смехом. Сквозь ткань халата Артур почувствовал вставший член, способный сделать честь призовому жеребцу.

— Ну что, милок, вот тебе на выбор несколько вариантов, — усмехнулся трансвестит Артуру, который тщетно рвался на свободу. — Могу вызвать полицию, чего ты, определенно, заслуживаешь. Могу даже пустить в ход нож, которым ты собирался меня пырнуть, и перерезать тебе, дурачку, горло. Скажу «самозащита» и буду считать, что ты, опять же, получил по заслугам. Либо ты спускаешь штанишки и становишься на четвереньки, чтобы меня умилостивить. Глядишь, после этого я подобрею и выслушаю твою версию событий.