Мои наблюдения прерывает кондуктор, тронув за плечо. Лезу в карман, смотрю на властелина вагона. Под сорок, крашеные в блонд засаленные волосы, небрежная косметика. Сеточка красных сосудов на лице говорит о том, что дама разбирается в недорогом алкоголе. Огрубевшие пальцы с ободранным лаком на ногтях и заусенцами, шрам на левой руке и полное отрицание мира во взгляде. Протягиваю мелочь и отмечаю стоптанную обувь, кое-где уже начавшую расходится. В этом трамвае, в отличии от утреннего, есть веяния современной эпохи. Монитор, подвешенный в передней части вагона, беспрерывно прокручивает значимые ролики, предупреждающие, что пенсионерам надо остерегаться мошенников и считать баллы в Пенсионном Фонде. Выхожу.

Фёдор Михайлович знает и ждёт это время. Улица заполняется людьми и машинами. Торопятся домой. Улица оживает, и есть в этом что-то от прихода долгожданной весны. Федору Михайловичу нравится смотреть на людей, полных повседневных забот, спешащих и идущих неторопливо, трезвых и не очень. Запылившееся окно не мешает чувствовать их близкими, пусть даже они и незнакомы. Васька, сидя на трюмо, которое так любила жена, тоже смотрит в окно. Так, вдвоём, они встречают вечер.

Дом. Милый дом. Панельная пятиэтажка, кусты сирени, самодельные лавочки и стоящие на газонах машины. Дети и подростки, гоняющие на самокатах и велосипедах. Мамашки, гуляющие с детьми.

Позапрошлый год ознаменован предвыборным ремонтом, о чём свидетельствует растрескавшийся фасад и облупившаяся краска. Киваю бабулькам у подъезда. Разрисованные почтовые ящики, доска информации от управляющей компании в точках ожогов от окурков, пластиковые окна. Четвёртый этаж, металлическая дверь, поворот ключа. Дом. Милый дом.

Вальс! Господа, начинается траурный вальс!

Скиньте пальто, отряхните в петлицах улыбку!

Если ошибка – то просто смахните ошибку

Иии -

ра'з два три

ра'з два три

ра'з два три

ра'з два три -

Вальс!

Черное платье стройнит и прекрасна вуаль.

Смокинги, бабочки, шляпы! Какие же шляпы!

Кружатся, кружатся, кружатся стропами трапы,

И загораются рампы и Вальс! Вуаля!

Слева направо и справа налево – адьё!

Вальс, господа, начинается вальс! Поспешите!

Конферансье зачитает прощальный эпитет

Ииии -

ра"з два три

ра"з два три

ра"з два три

ать два , мусьё

Дамы, шарман, вы прекрасны!

Вам бледность к лицу

И голубые прозрачные тонкие пальцы.

Я же просил!

Я просил же Вас – Не улыбаться!

Иииии -

ра"з два три

ра"з два три

ра"з два три -

как на плацу.

Всё, господа! Уведите, пожалуйста, дам!

Скоро узнаете вы про коварство рассвета…

Вальс завершается! Свечи погашены ветром

Иииии -

Ра"з два три

ра"з два три…

Нет!

Вам уже не сюда!

Она проснулась, ещё не понимая причины. Лежала не открывая глаз. Прислушивалась. Долго не могла понять, сон это или реальность. За стеной осторожные шаги. Ступали легко, быстро, будто танцевали…

"Танцевали?" – она резко села. Потерла глаза. Открыла. Ничего. Темнота и шаги. "Раз-два-три, раз-два-три…" – неожиданно, шепотом.

Потом сама испугалась своего голоса. Замерла, глубоко вздохнула, задержала дыхание… И вдруг… зажала рот двумя руками, проглотила рвущийся наружу крик. Музыка! Там, за стеной – музыка! Вальс.. Да, конечно же, это.. это.. Шопен? Да, он..

Пальцы похолодели, стали ломкими, прозрачными. Дыхание – не нужным.

Раздражённо откинув одеяло, нервными, мелкими шажками понеслась, не касаясь ледяного пола.

"Тапки. Тапки надень. Заболеешь" – жирной, скрипучей чертой перечеркнуло, разлилось чернилами по пожелтевшим, хрупким листам с махровыми кромками, превращая ровные ряды полосок в мёртвое месиво.

Она так и замерла: с открытым ртом, с безумным взглядом, развивающимися от быстрого бега волосами, с тоской и горечью на губах.

Настенное зеркало, в трещинах и разводах, отражало маленькую, тонкую девочку в кипенно-белой балетной пачке, новеньких белоснежных пуантах, застывшую картонной фигуркой в пустом бесконечном зале. И только музыка, музыка, музыка…

Немудрёный ужин. Одиночество разбавляет бубнёж соседского телевизора. Чуть позже прибавляется надтреснутый вокал, исполняющий что-то под вечные три аккорда, судя по звуку, это из салона машины, стоящей во дворе. В довершение, чья-то портативная колонка осчастливливает меня невнятным блеянием новомодного исполнителя. Детский смех на площадке переплетается с истеричными пьяными воплями из соседнего двора. По летнему открытые окна впускают беспрепятственно эту какофонию. Звуки города. Новостная лента дарит когнитивный диссонанс, оказывается, будущее уже наступило, и мир никогда не будет прежним.