Положим, помощник Гийоме ничего подобного ей не говорил, но Эдит же не могла о том знать. Девушка кашлянула.

– Благодарю вас, мадам, вы очень добры, – сказала она. Вид у нее был кроткий, как у тяжелобольного, давно смирившегося со своей участью. – Мое здоровье такое же, как и прежде: не улучшается, но и не ухудшается. Говорят, при чахотке и это неплохо.

Эдит взяла в руки карты и стала раскладывать их по какому-то странному принципу, быстро отбрасывая ненужные.

– Это какое-то гадание? – спросила Амалия, подойдя к ней и остановившись напротив.

– Если с помощью карт можно заглянуть в будущее, то почему бы не использовать возможность? – вопросом на вопрос ответила Эдит. Она отбросила последние карты и поморщилась. – Так я и знала. Осталась только шестерка пик – неприятности.

– Не совсем так, – мягко возразила Амалия. – Шестерка пик – поздняя дорога.

И что-то было в ее тоне такое, что Эдит покраснела и подняла глаза.

– Дорога, госпожа баронесса? И куда же она ведет?

– Полагаю, из санатория, – ответила Амалия. – Нехорошо вводить в заблуждение людей, дорогая мисс. Тем более таких, как доктор Гийоме, который определенно заслуживает лучшего.

Эдит не сводила взгляда с лица Амалии.

– Право, – проговорила англичанка, стараясь казаться высокомерной, – я не понимаю, о чем вы…

– Некоторые думают, – уронила Амалия, – что изобразить чахоточного больного очень легко. Достаточно лишь время от времени предъявлять окровавленный платок да разыгрывать лихорадку… купая градусник в чае, к примеру. А бутылочки с кровью заблаговременно спрятать у себя в столе.

– Вы рылись в моих вещах! – Эдит вскочила с места, щеки ее горели. – Как вы посмели!

– Нет, как вы посмели? – крикнула в свою очередь Амалия, нимало не заботясь о том, что их могут услышать. – Столько людей мечтает попасть сюда, в санаторий, а вы поселились тут, не имея на то ни малейшего права! Кто вам позволил строить из себя тяжелобольную? Почему вы думаете, что можете дурачить окружающих и вам ничего за это не будет? Я сейчас же отправлюсь к доктору Гийоме! Пусть он узнает все и вышвырнет вас отсюда… как вы того заслуживаете! – Баронесса повернулась к двери.

– Пожалуйста! Нет! – Эдит вдруг подбежала к ней и схватила за руку. – Не надо говорить доктору! Я должна остаться здесь! Я не хочу, чтобы он узнал!

– Должны? – Амалия вскинула брови. – С какой стати? Вы не больны, и на ваших щеках нет и следа того румянца, который господа романисты высокопарно именуют чахоточным. – Вот уж правда, щеки миниатюрной англичанки горели совсем по другой причине. – Что вам здесь делать? Нет, мисс Лоуренс, вам в санатории не место. Не говоря уже о том, что вы можете и в самом деле заболеть, если пробудете тут слишком долго. Так что не отговаривайте меня.

Баронесса выдернула руку, но Эдит забежала вперед нее и снова вцепилась в ее локоть.

– Прошу вас! – взмолилась она. – Я должна… я обязана тут остаться! Иначе я никогда… – Девушка закусила губу.

– Никогда – что? – спросила Амалия.

Эдит тряхнула головой. По ее лицу Амалия видела, что та приняла какое-то решение.

– Если я расскажу вам, вы не выдадите меня доктору? – прошептала Эдит. – Уверяю вас, у меня были веские причины так поступить.

«Это уж я буду судить, веские или нет», – подумала Амалия, но вслух, разумеется, ничего подобного не сказала. Баронесса села за стол, а молодая англичанка вернулась на свое место. Она нервно сплетала и расплетала пальцы и, казалось, не знала, с чего начать.

– Вы сочтете меня фантазеркой, – наконец проговорила девушка.

– Не обязательно, – ответила Амалия. – Итак?

– Все случилось из-за Аннабелл, – начала Эдит. – Аннабелл – моя подруга детства. Мы знакомы очень… очень давно, как говорят, с пеленок. Наши родители были дружны, но ее отец потом умер. Впрочем, на нашу дружбу его смерть никак не повлияла. У нас не было друг от друга секретов, мы говорили обо всем: о поэзии, о музыке, о книгах. Нам всегда нравилось одно и то же, а если наши вкусы расходились, то мы только смеялись над этим. Мы никогда не ссорились. Если бы со мной случилась беда, она бы первая пришла мне на помощь. И я, я тоже бы все сделала для нее. А потом у нее началась чахотка. От отца Аннабелл унаследовала приличное состояние, поэтому найти хорошего доктора не стало для нее проблемой. Она лечилась четыре года, сначала в Швейцарии, потом здесь, во Франции. Каждую неделю подруга присылала мне письма. Очень хорошие письма, как и она сама. Потому что Аннабелл была очень хорошим человеком. – Эдит умолкла и залилась слезами. – Она была добрая, славная, открытая. Люди ее обожали. У нее был знакомый, очень хороший молодой человек, который сделал ей предложение, но она ответила, что сначала должна вылечиться. Это было разумно, но если бы я тогда знала, что будет… Я бы скорее уговорила ее выйти за него.

– И что с ней произошло? – спросила Амалия.

Эдит всхлипнула.

– Я тоже была помолвлена. Я… – Девушка вытерла слезы. – Мне не следовало так поступать, ведь получилось не по-дружески…

Я должна была обратить внимание на ее письмо, в котором она говорила, что встретила одного замечательного человека, француза. Аннабелл лечилась в Ментоне, и там же оказался и он. По его словам, он тоже страдал легкими. Подруга была очень счастлива, написала мне: врач сказал, что ее болезнь почти побеждена. И она собралась замуж за своего знакомого. Аннабелл говорила, он такой милый… Потом, он тоже был болен, что их и сближало. По-моему, он боялся вскоре умереть и торопил ее со свадьбой. А она была такая добрая… И не могла ему отказать. Если бы я приехала на свадьбу… – Слезы текли по щекам девушки, и Эдит уже не вытирала их. – Но мой жених отговорил меня. Я в Лондоне, Аннабелл – в Ментоне… далеко… Никогда себе не прощу, что уступила ему. Впрочем, я сразу же разорвала помолвку после того, как… как это случилось. Единственный раз в жизни я предала ее. Если бы я приехала… Если бы я хотя бы увидела, как он выглядит!