А сердце в груди уже даже не стучит, оно планомерно гудит, забивая кровеносную систему адреналином все больше и больше. И я с ужасом понимаю, что не хочу говорить с ним об учебе, я хочу высказать ему все то, что думаю о нем и его отвратительном поступке, я мечтаю вывалить на него все, выплеснуть этот яд из своей крови, потому что он сводит меня с ума, распирает и мешает мне дышать. Меня ломает понимание, что он давно уже все забыл и продолжает жить дальше, а я до сих пор варюсь в этом котле из ненависти и осуждения.

Но я не могу себе позволить ничего из перечисленного, потому что вынуждена притворяться сильной, пуленепробиваемой Агатой, которой все нипочем.

– Я возьму на себя первое, соберу информацию и скину ее тебе, - медленно говорю я и поднимаю глаза, но на него не смотрю, скольжу взглядом по стеллажам с книгами, по столам, на которых стоят компьютеры, по пустым партам вокруг нас.

– Договорились, - и он встает, казалось бы, слишком поспешно, подхватывает сумку и уходит, а я начинаю судорожно хапать воздух, потому что все время, пока он сидел рядом, я задыхалась, а сейчас вдруг получилось вздохнуть полной грудью.

Не человек, а ходячая отрава!

Я ставлю руки на парту, скрещивая ладони в замок, и прикрываю ими глаза, стараясь прийти в себя от этой разрушительной для меня близости. Еще вдох и еще, а потом и еще один, постепенно успокаиваясь и начиная дышать спокойнее. Жалкий обмен парой предложений, а я как выжатый лимон...

А потом я вздрагиваю, чуть ли не подпрыгивая на своем месте, потому что слышу, как снова скрипнул стул напротив, как плюхнулась кожаная сумка на стол, как опустилось поджарое, почти двухметровое тело напротив меня.

– Агата!
– слышу я его решительный голос и тут же попадаю в плен стали его глаз. Это ошибка будет дорого мне стоить.

– Да?
– вопросительно приподнимаю я брови. Я сарказм во плоти, я само равнодушие!

– Послушай, может быть, тебе это и не нужно, но я хотел бы извиниться перед тобой за то, как поступил тогда. Я не имел никакого морального права спорить на чувства. Я идиот.

Я ушам своим поверить не могла. Демид Громов извиняется? Да завтра по Москве-реке русалки поплывут, не иначе! Только вот одно «но» - я ему не верю, ни одному его слову. Раз эта разрисованная Погремушка извиняется, значит ему опять что-то от меня нужно, а не потому, что там у него совесть проснулась и мешает крепко спать по ночам. П-ф-ф, да ни в жизнь не поверю! И новая волна ярости почти смела все ту терпимость, что накопилась за это время к этому человеку. Хорошая попытка, но и я уже тертый калач!

– Идиот, с этим не поспоришь, - почти беспечно улыбнулась я ему, - но тебе повезло, ничего ведь криминального не случилось, мне как было на тебя фиолетово, так и осталось. Можешь спать спокойно.

Он, казалось бы, вздрогнул от моих слов, а потом опустил голову и покачал ей, будто бы ожидая от меня каких-то других слов. Ага, жди-жди, держи карман шире!

– Все равно, я должен был тебе это сказать, - упрямо припечатал Громов и пождал губы.

– Да-да, ну вот и все. Сказал, держи краба, - опять усмехнулась я и принялась бездумно перелистывать какую-то выданную мне книгу.

– Я извиняюсь от чистого сердца, Агата, - как недалекой опять повторил расписной мажор и это невероятно вывело меня из себя. Вот прям бомбануло так, что слова, помимо воли вырвались из меня, наполненные сарказмом или даже издевкой.

– От сердца, говоришь? От чистого, да?
– он не мигая смотрел на меня, а я продолжила наседать, - Люди с чистым сердцем находят удовольствия не в том, чтобы других топтать, Демид, не в том, чтобы спорить на их чувства, наслаждаясь потом своей победой и потешаясь над мучениями того, над кем была совершена такая «незначительная шалость». Прикольно вам было, да, весело? Но там же спор не только на чувства был, ведь так? Очень видимо, забавно, нагадить в душу и тело осквернить всем этим. Так что, прости. Извинения я твои принимаю, но в чистоту твоего сердца я верить не хочу и не буду. Еще что-то?
– и вопросительно подняла одну бровь.

Одному богу известно, какими душевными силами мне далась эта речь. В груди опять заныло от обиды и страха. Да, черт возьми, мне было страшно представить «а что, если?». Да, человек извинился, но что мне были его извинения, когда ими можно было разве что только подтереться?

Уходи, Демид, уходи! В моем мире таких, как ты, нет и быть не может. Но это же Громов, упертый как Громов...

– Да, еще что-то, Агата. Пожалуйста.
– решительно набрал в легкие воздуха расписной мажор, но я пресекла его на корню. Мне это не надо! Я сыта по горло его играми!

– Ой, да перестань, Демид! К чему это все? Ты полтора месяца жизнью наслаждался, Пелех по углам зажимал и ничего тебя не волновало, а тут вдруг подсел с покаянием, ни с того, ни с сего. Очухался? Ну, так я не в обиде и остановимся на этом.

– Рад, что и ты в подушку не рыдала все это время, - резко подался он в мою сторону, опираясь локтями о крышку стола, но я не дрогнула, только усмехнулась и соврала, не моргнув и взглядом.

– Не рыдала.

– Ну, конечно, он же не пустой, не расписной, да?