Онофриев осклабился, зачем-то отдал честь и затопал сапожищами к выходу вслед за мной.

Против ожидания, исправник принял меня довольно ласково.

– А, вот и вы, Аполлинарий Евграфович! Прошу вас, садитесь... Ну-с, что новенького слышно по нашему делу?

Я рассказал ему о беседе с отцом Степаном и повторил, что, по моему личному убеждению, Стариков не убивал собаку Веневитиновых.

– Гм, да, конечно... – промычал Ряжский. – Но ведь ваше мнение к делу не подошьешь, сами понимаете... Тем более что алиби у Старикова все-таки нет, что следует и из показаний отца Степана. – Затем исправник без перехода спросил: – Скажите, а что за певичка французская, которую с вами видели?

– Певичка? – поразился я. – Помилуйте, Григорий Никанорович... Она бывшая гувернантка. Оставила службу, потому что получила наследство.

– Большое? – прищурясь, осведомился исправник.

Я замялся.

– Порядочное, – признался я.

– Гм! – молвил Ряжский, подкрутивши ус. – А вы, значит, сударь, того, решили унаследовать ее вместе с ее наследством... Да-с! – И он рассмеялся, крайне довольный удачным каламбуром.

Я сидел в полном остолбенении. На миг у меня мелькнула даже мысль, что я, как Поприщев, ненароком сошел с ума и теперь, сам не зная того, оказался в сумасшедшем доме.

– Григорий Никанорович, о чем вы?!

– Ну, полноте, милостивый государь! Весь город видел, как вы ее обхаживали... у Шумихиной-то. Мне Онофриев уже обо всем доложил...

Я сидел раскрывши рот и, вероятно, представлял собой преглупое зрелище. Однако Григорий Никанорович все же решил сжалиться надо мной:

– Ну, полно, полно, голубчик... Вы не подумайте, что я там против или что такое. При случае познакомьте меня с мадемуазель... как ее зовут?

– Изабель Плесси, – машинально ответил я.

– Ну да, Изабель... Мадемуазель-стриказель... – Он значительно кашлянул. – А вы молодец, конечно. Нет, кроме шуток, молодец. Когда вам не мерещатся всякие непонятные покойники...

Мне мучительно захотелось провалиться сквозь землю, но, увы, в данный момент желание было совершенно неосуществимо. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Ряжский.

Вошел секретарь Былинкин, молодой человек хлипкого телосложения, несколько напоминающий комарика, непонятно почему затянутого в узкий мундир. Чем занимается Былинкин в нашем управлении, не ведомо никому. Он всегда на месте, но, когда надо составить отчет или написать рапорт, почему-то непременно выясняется, что он куда-то отлучился. Некоторые девушки города N уверяют, что у Былинкина ангельский вид, и я охотно им верю. Если паче чаяния вы все же застигли его на месте и просите помочь, у Былинкина делается такое несчастное лицо, что вы сразу же начинаете жалеть о том, что посмели обременить столь хрупкое существо презренной земной работой. Глаза у Былинкина печальные, несколько навыкате, жидкие светлые волосы обильно смазаны фиксатуаром и зачесаны назад, открывая высокий лоб. С начальством он неизменно почтителен и никогда ему не перечит, за что, собственно, его и ценят. Кроме того, Былинкин обладает особым умением разговаривать с торговцами. С ними, особенно с женщинами, он ласков и предупредителен настолько, что ему всегда продают самые лучшие товары, да еще и набавляют весу сверху. Самые злобные бабы на рынке, завидев его, расплываются почему-то в улыбке и наперебой зазывают покупать у себя, хотя всем им отлично известно, что Былинкин не слишком богат, не может похвастаться чином. Даже злые цепные собаки питают к секретарю необъяснимую симпатию, позволяя безнаказанно себя гладить, тогда как любого другого за подобную вольность неминуемо разорвали бы на части. В чем тут дело – не знаю, и почему этот человек, мягкий, кроткий, услужливый и при том невероятно изворотливый, когда доходит дело до работы, так пленяет сердца, тоже не могу объяснить. Иногда у меня складывается впечатление, что он смог бы с комфортом устроиться даже в кратере огнедышащего вулкана или на острове, где принято отдавать почести всем заезжающим туда путешественникам, поедая их.

Сейчас на его челе, впрочем, витала озабоченность, и вообще он выглядел как человек, который трудится целыми днями не покладая рук.

– В чем дело, Никита Егорыч? – спросил исправник, нахмурясь.

– Телеграмма, – доложил Былинкин, волнуясь. – Из столицы. Срочно.

Ряжский взял распечатанную телеграмму, бросил на нее взгляд и как-то малость закоченел. Прочитал от начала до конца и на сей раз закоченел окончательно.

– Только что доставлена, – зачем-то добавил Былинкин, часто-часто моргая глазами.

Молчание сгустилось в комнате, молчание расползлось по углам, как вязкое невидимое облако, и задушило всех нас. Григорий Никанорович крякнул и для чего-то протер пальцами углы рта, затем еще раз перечитал телеграмму.

– Вы прочитали это, Никита Егорыч? – спросил он тяжелым, как надгробная плита, голосом.

Никита Егорыч отшатнулся, и ужас нечеловеческий изобразился на лице его.

– Я, Григорий Никанорович? Но ведь как же... я же все телеграммы... Я и понятия не имел, что она секретная, пока не увидел...

– Ну так держите язык за зубами до поры до времени! – сердито сказал исправник и обернулся ко мне: – Прочтите, Аполлинарий Евграфович. Полагаю, вас телеграмма касается непосредственно.

Все еще ничего не понимая, я взял из его рук узкий листок и прочитал:

«Исправнику Ряжскому Срочно Совершенно секретно Сведения Петровском сообщенные вами чрезвычайно важны Просьба ничего не предпринимать приезда Корф Генерал Багратионов».

– Хорошенькое положеньице! Вот вам и пьяница, однако...

– Господа, мы должны незамедлительно решить, что нам делать.

– Как – что делать? По-моему, в телеграмме ясно сказано: ничего не предпринимать.

– Ах, Григорий Никанорыч, вы ничего в этом не понимаете. Тут дело тонкое, милостивый государь. А мы, как нарочно, ничего не знаем!

В седьмом часу в кабинете исправника состоялся военный совет. На нем присутствовали: городской голова Венедикт Павлович Щукин, сухой остролицый господин весьма желчного вида, затем Григорий Никанорович Ряжский, утративший львиную часть своей обычной уверенности, я как лицо, нашедшее тело, секретарь Былинкин, которого просто позабыли выставить за дверь, а также неизвестно для чего приглашенный брандмейстер Антон Фаддеич Суконкин, один из ближайших друзей Щукина и большой знаток и почитатель виста.