Кочевник
вернуться

Мирошников Андрей Георгиевич
Шрифт:
Я на старом диване.Летний вечер. Окно.У сестрёнки – свиданье,Брат с друзьями – в кино.А из парка, от моря,Наплывая, как бриз,Бормотанье актёров,Щебетанье актрис:В Летнем кинотеатреНовый фильм – «Фантомас».Я завидую брату.Мне ещё в первый класс.

«Дорогая столица…»

Дорогая столица,Воплощение сна! —Я не мог окрылиться —Не такой тебя знал.Тут сподручней крутиться,Тут нельзя созерцать.Дорогая столица,Тут влюбиться нельзя.Милицейские «чистки» —Этот город не звал.Всё решает прописка:«Где прописан?» —«Москва».Инфернальные дырыВездесущих метро —Наполняют пронырыГородское нутро:Мимы глухонемыеС проводками в ушах.В этом городе мимоВсе куда-то спешат.Полуспящие зомби,Как плоды колдовства…Этот город особый,Он не знает родства.Ты исполнена спеси —И толкают – «Беги!»И бандитские песни,И бандитский прикид.Стали вывески ярки,Начинают душить —Мировые стандартыНе для русской души.Ты же вытянешь жилы,Каждый день —На износ.Мы навеки чужие,Мы навеки поврозь.Нам с тобою не слиться,Нам сродниться – едва…Дорогая столица,Золотая Москва.

«Ах, Париж, мой Париж…»

Ах, Париж, мой Париж —Ты во мне от бульваров до крыш.Я приеду, однажды, потом,Без шарфа, нараспашку пальто.Ах, Париж… Часто вижу во сне:На Монмартре подтаявший снег,И спешат пешеходы твои,И картаво кричат воробьи…Ах, Париж, мой Париж —Нынче в листьях осенних горишь.В этот вечер, скучая под дождь,Ты меня представляешь и ждёшь…Ах, Париж – по открыткам, киноМы знакомы с тобою давно —Нас свели Ренуар и Дега.Ты узнаешь меня по стихам.Ах, Париж. «Прилетай, не грусти,Над каштанами вечер и тишь,Под каштанами – тени двоих…» —Мне звонили трамваи твои.Ах, Париж! Ах, Париж…Ты меня в огоньках раствори —Опьянев, я шепну, поклонясь:«Монпарнас, мой высокий Парнас…»Ах, Париж. Через несколько летЯ закончу последний куплет,И однажды укроюсь в землеВ одиноком своём корабле.И тогда, под последний портрет,Пусть напишут: «Последний ПОЭТ».Пусть добавят: «…влюблённый в Париж».Мой Париж, от бульваров до крыш.Башня и Нотр-Дам-де-Пари —Мы в разлуке. Но всё до поры:Шарф забуду, наброшу пальтоИ приеду. Однажды.Потом.

«Зимний вечер в незнакомой тихой Ялте…»

Зимний вечер в незнакомой тихой Ялте.Всё лениво – пешеходы, море, небо.Здесь была ты. Ты писала мне. А я-то —Всё талдычил про себя: увы, мол, не был.Я ночами всё тоскую о Париже,Хрипло кашлем подражая Жаку Брелю(Не пора ли сдать в ломбард коньки и лыжи,И усвоить, сколько будет мне в апреле?).Мне хотелось посетить и Копенгаген,Но сказал один бывалый – там, мол, сыро…Как назло – но есть хронический люмбаго,И в придачу – на прогулке просквозило.А ещё мечтал – московские метелиОсязать азартно южными щеками…Но в тепле постели воском мякнет тело,Тяжелея от вина, как будто камень.Может, утром, словно ставя всё на карту,Я, пробежку по двору явивши миру,Дом запру, соседям ключ: «Поехал в Ялту!» …Болен я. И денег нет. Костюм не стиран.

«В трёхдневный срок…»

В трёхдневный срокЗатосковал и слёг,И вверх лицом лежал и думал, думал —Что не успелВсего, чего хотел,Что не купил парадного костюма,Что видел свет —Два раза был в Москве,И видел эдельвейс в горах Кавказа.Но как поэт,И утешенья нет, —Париж не видел даже краем глаза…Я скверно жил —В разгулах и во лжи,И если пылью быть в грядущей жизни,ТЫ дай мне шанс —Я буду рад лежатьВ уютном переулочке Парижа.Но если ТЫС щемящей высотыМеня услышишь, то, в порядке бреда,Спешу сказать —Ты можешь наказатьМеня, создав невыездным поэтом…Я умер на четвёртый день.

«Я тебя узнаю сразу…»

Я тебя узнаю сразу,Город имени чахотки.Чем притягиваешь души,Город памяти дождя?Я приму твою заразуДрагоценною находкой.Ты прими, отец угрюмый,Бесприютное дитя.Серый призрак ПетроградаБолен белыми ночами.Серым глазом косит в окнаУкрощённая Нева…Эти цепи и оградыГород с вечностью венчают.Никогда атлант не охнетИ не дрогнет сердце льва.

«И в день дождливый Страшного Суда…»

И в день дождливый Страшного Суда,Когда ни ты сюда, ни я отсюда,В простое самолёты, как в простуде,И мы болеем в наших городах,Разъединённых областью дождей,Откочевавшей из сырой Европы,И нас кропит водой высокой пробы,И заставляет жить среди людей,Хотя предлог давно уже подлог,Хотя давно – от времени отлёта —Мы в западне последнего отсчёта,И прячем письма в глубине берлог,И принимаем вечную осёдлость(Так загнан зверь и ждёт, когда охотникВзведёт курок…).Сыра погода, рокСуров,А Отче – аввэ! – строг…Но плачет он, читая пляс агоний,Казалось бы, надёжно скрытых строк.Но их стремленье жалость не догонит;Недопустимо Господу рыдать,Иначе – грядёт Потоп…А мир и так продрог;В такую сырость могут проржаветьИ поезда, и всё, что может ездить,Летать…О, жалость Божья! О, Господни слёзы! —Вселенской жалости томит неблагодать.…И нож не сможет вены переёрзать,И я останусь доживать и тлеть,И, медленно старея и скрипя,Жалеть.Что век, увы, по-прежнему железный,А человек – пытаться бесполезно —Не будет никогда летать.Тем паче – по сырой погоде.Лишь письма старые листать,На то и годенИ в день дождливый Страшного Суда…

Выдох

… и в атаке, и в любви выдох важнее вдоха…

Милорад Павич

«Завтра всё как вчера – это небо…»

Завтра всё как вчера – это небо, распятое рамой,И колодец двора с вечной сыростью ночью и днём,Подоконник, истёртый за годы моими локтями,Инвалидное кресло, и я, живший некогда в нём.Я родился таким — инвалидом, уродцем, убогим.Нелечимую немочь судьба мне в насмешку дала,Бесполезную ношу – тонки худосочные ноги.Как хотел я сменить их на два непорочных крыла!А внизу, как избушка Яги, на бревенчатых лапах,Голубятня стояла. И весь мой осознанный век,Круглый год, до зари, появлялся, в затасканной шляпе,Ненормальный хозяин —добряк по прозванию Швейк.И когда поднималось над городом мудрое Солнце,И стелило лучи или путалось в тучах кривых,Рассекая пространство, взлетали из глотки колодцаБелоснежные птицы — пернатый неистовый вихрь.Забывался хозяин в какой-то немыслимой пляске,И понятна была эта радость — щенячий восторг…Я писал кренделя у окна инвалидной коляской,А над дыркой двора кружевами был вышит простор.Как-то ночью сожгли голубятню дурные подростки,И чумазый хозяин вконец одурел и раскис:Он, скуля, ворошил обгорелые чёрные доски,Прижимая к груди тёплый уголь и трупики птиц…Небо стало пустым.Серой тряпкой уныло обвисло —Не касалось давно волшебство белоснежным пером…Я с постели уже не встаю.Дни, как чёрные числа,И кружит в небесах жирной копотью стая ворон.

«Зной на улице, пыль на стёклах…»

Зной на улице, пыль на стёклах,На столе – вместо пыли – снегБелой скатертью. Быть застольюИли пoминкам по весне?За портьерами – белый полдень,Раскалённая добелаПыль дорог. А на досках полаВьюга холоду намела.Созревает под самой крышейСнегИ падает с потолка,И, накинув пальто,Ты пишешь,Снег сметая, как пыль, с листа.Если вдруг тяжела погода,Там,Коль выйдешь ты, за стеной —Возвращаешься и уходишьВ этот метеомир иной.Снег стряхнув, поведя плечами,Ходишь, слушая хруст да скрип,И подолгу глядишь в молчаньиВ окна с наледью изнутри.Там – Геенна невыносима,В пепел крылья палит огнём.Выдыхаясь, теряя силы,Ангел бьётся в твоё окно.