«Очень был осторожный бой и хитрый», – скажет год спустя Агеев. И осторожный, и хитрый, и напряженный крайне, и красивый, наверное. Ведь небывалый случай, что приз за самый красивый бой присудили обоим участникам встречи.

Вполне понятно, приз не утешил побежденного Агеева. Трое судей из пяти отдали предпочтение Лагутину в Хабаровске, где в климатических условиях, близких к Токио, соревновались претенденты на поездку в страну Олимпиады. Но Хабаровск не приблизил Агеева к Токио. 3: 2. По существу, при таком счете можно продолжить спор: кто сильнее?

Спорить, однако, никто не стал. Лагутин подтвердил, что он Лагутин. А Виктор из кумира вновь превратился в талантливого молодого, которому (скептики правы: чудес не бывает) расти и расти, набираться опыта у старших, у старших учиться, старших слушаться, старшим не дерзить.

Не поправил дела и успешный спарринг с Попенченко на сборе в Кисловодске. Спарринг ни в чем не убедил тренеров. И авторитет Лагутина не из тех, чье свержение радует. Лагутин заслужил поездку в Токио, право на главную роль. Словом, Агеева без особых сожалений оставили дома.

Интерес к Агееву вновь возник с приближением первенства страны шестьдесят пятого года. И в несомненном сопоставлении с предстоящим выступлением теперь уже олимпийского чемпиона Бориса Лагутина. А Лагутин первый же бой внезапно проиграл Юрию Мавряшину и выбыл из соревнований. И диапазон соревнования сразу сузился. Вероятная победа Агеева в первенстве обесценивалась отсутствием опасных оппонентов. Мавряшин? Победитель Лагутина не сумел закрепить успех, до встречи с Агеевым не дошел, проиграл на полпути. На следующий год он, правда, пробился в финал, но сенсации не произошло: Агеев оказался для него труднее Лагутина.

…Идет все то же первенство шестьдесят пятого. Виктор выигрывает бледно: Лагутин выбыл, он и расслабился.

Дядя Володя недоволен. Дядя Володя – Коньков Владимир Фролыч, международный арбитр – первый тренер Агеева.

Мы стоим с ним в правом крыле коридора за кулисами Дворца спорта, Агеев раздевается в левом крыле – туда Коньков зайти не может, он арбитр этих соревнований: этика. Остается стоять здесь и думать об Агееве, который в каких-то тридцати шагах.

К дяде Володе подходит Альгирдас Шоцикас, он ведет на ринг подопечного из литовской команды и подходит к Конькову пожать руку, хотя они уже и виделись сегодня: «Мой талисман» (при судействе Конькова на ринге Шоцикас никогда не проигрывал). Коньков улыбается ему, смотрит вслед – и без видимой связи: «Что же это с Виктором делается?»

Коньков на англичанина похож: сухой, подтянутый. В белом судейском костюме с черной бабочкой его видел каждый зритель бокса. Он и в кино снимался – опять же в роли рефери. Не все знают: он и тренер, заслуженный – в связи с успехами лучшего своего ученика Агеева.

Коньков, в общем-то, идеалист по-своему: он не столько быстрых побед требует от учеников, сколько умения.

Такую позицию охотно поддерживают, за такую позицию наставника хвалят, но относятся к такому тренеру снисходительно: считают непрактичным, неприспособленным, беззащитным перед неминуемой критикой. Действительно, среди воспитанников дяди Володи Конькова бездарных и неинтересных боксеров нет, но и знаменитых чемпионов тоже. Исключение – Агеев. Самый талантливый, он и самый удачливый, известный, чемпион страны и Европы.

В боксерский зал ЦСКА на Комсомольском проспекте, на последнюю тренировку перед отъездом в Рим, Агеев приходит элегантный, в темных очках. Участники сборной уже разминаются в тренировочных костюмах, рядом с нами врезает серии в набивной мешок Валерий Фролов, а Виктора задержал корреспондент радио с портативным магнитофоном, сует ему бумажку с заранее отпечатанным текстом – оригинальный, ни на кого из боксеров не похожий Агеев должен, выступая перед микрофоном, произносить чужой текст. Коньков смотрит на него от противоположной стены (он сидит на низкой гимнастической скамеечке) и тихо, на ухо мне: «Ни за кого так не волнуюсь, как за Виктора».

Казалось бы, а чего волноваться? За Агеева волноваться не надо: он же фаворит. И те, кто недавно признавать Агеева не хотел, сомневался в нем, теперь переменили мнение и делают авторитетные лица. «За Агеева, за кого-кого, а за Агеева можно не беспокоиться, он-то выиграет».

А Коньков беспокоится. Он потому и дядя Володя, что беспокоится, он все понимает, дядя Володя.

Ну а Виктор, возможно, потому-то и Агеев, каким все узнали его, что за Виктора надо беспокоиться…

У Агеева нет противников трудных и легких – есть интересные и неинтересные. И с неинтересными ему сложнее, он скучает от черновой работы на ринге, ведет ее вяло, небрежно, замысел делается аморфным, расползается, не вмещается в три раунда. Тут порой он и неосторожен. Ему подсказывают: повнимательнее, не шути. Он отмахивается: не шутить неинтересно. С ним случалось: побеждал еле-еле, преимущество едва ощутимое. Спрашиваешь потом: «Трудный парень попался?» – «Нет, знал заранее: выиграю, и как выигрывать, знал».

Труднее убедить в своей непобедимости, чем победить. Труднее убедить. Проиграй Агеев – ныне не просто чемпион, но и лучший среди любителей боксер Европы, – и снова скажут ему: пересматривай тактику, работай рациональнее, не мудри, не выдумывай.

(«Я поначалу стеснялся своей манеры – вроде боксирую не так, как все люди».) Сейчас он утвердился в самостоятельности стиля, но жизнь свою самостоятельностью осложнил. Ему не хотели прощать промахи ни друзья, ни недоброжелатели. Он должен побеждать, отвечая требованиям аудитории, его признавшей.