– Валек поможет, – сказал Лысый. – Хотя я с такой работой один справляюсь за полторы минуты. Короче, учись, мой сын; наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни…

– Это типа поэзия? – пренебрежительно поинтересовался Дэн.

Он был совсем молодой и еще не научился с ходу врубаться, где, когда и перед кем можно хорохориться, а где лучше помолчать в тряпочку.

– Типа да, – сказал ему Лысый. – Проза – это то, как ты порешься с этим капотом.

Валек откатил тяжелый полуавтомат в дальний угол гаража и, закуривая на ходу, подошел к Лысому.

– Звонил кто? – спросил он, глядя на напарника поверх сложенных лодочкой, черных от въевшейся смазки ладоней.

– Конь в пальто, – проинформировал его Лысый. – Заканчивайте без меня, а мне надо по-быстрому мотнуться в одно местечко.

Валек выпустил изо рта облако дыма и сквозь него вопросительно посмотрел на Лысого. Тот утвердительно прикрыл глаза.

– Да, – сказал он, – чуть не забыл. Если Лещ или его пацаны пригонят «пассат», который этот хмырь из Ялты заказывал, сразу ставьте его в бокс. Номера снимите, салон проверьте, багажник – ну, короче, стандартная процедура. Да не забудьте на сиденье что-нибудь постелить, самим же потом чистить придется!

– А ты с концами, что ли? – вполголоса поинтересовался Валек, поверх плеча Лысого глядя прищуренными глазами куда-то в пространство.

– Не думаю, – ответил Лысый. – Хотя это такое дело, что наперед не скажешь. Ну, ты ж в курсе.

– Угу, – сказал Валек.

– Валек! – позвал Горлач. – Ну, ты идешь или нет? Перекуривать мы и сами умеем!

– Да, уж это-то вы умеете, – едва слышно пробормотал Валек и, обернувшись через плечо, крикнул: – Иду!

Он сделал последнюю глубокую затяжку, растоптал длинный окурок и, шаркая тяжелыми кирзовыми башмаками по грязному бетону, удалился в глубь гаража. Лысый задумчиво поглядел ему вслед, а потом, спохватившись, что время уходит, начал стаскивать с себя тяжелый от пропитавшего ткань машинного масла комбинезон.

Примерно в это же время похожие телефонные звонки получили еще несколько человек, и все они, побросав свои дела, спешили на зов. Хозяин собирал бригадиров на производственное совещание, а это означало, что у него на примете есть очередное выгодное дельце.

Щедрое солнце, пробиваясь сквозь переплетение виноградных лоз, светлыми пятнами ложилось на каменные плиты, которыми был вымощен двор, и на выскобленные добела доски длинного, вкопанного в землю стола. Его лучи отражались от расставленной по столу немудреной посуды, и солнечные зайчики весело дрожали на оштукатуренной стене дома и на сложенном из неотесанного местного камня заборе. В свежем воздухе вкусно пахло жарящимся на углях мясом, дымком и недавно вскопанной жирной, плодородной почвой. Большая, оплетенная лозой бутыль с домашним вином, описав круг, вернулась во главу стола; солнце, пройдя сквозь полные стаканы, зажгло в их глубине рубиновый огонь.

Сидевшие вдоль стола мужчины, числом пять, хоть и не являлись родственниками, были похожи, как братья – если не как родные, то, по крайней мере, как двоюродные. Высокие и коренастые, густоволосые и щеголяющие загорелыми лысинами, бритые и бородатые, все они были смуглы, черноволосы и темноглазы. Двое носили полные комплекты полевого армейского камуфляжа, вплоть до высоких ботинок натовского образца, а остальные трое ограничились какой-нибудь одной деталью туалета, размалеванной черно-коричнево-зелеными камуфляжными разводами. На бедре у каждого висела потертая кожаная кобура, откуда выглядывала рукоятка пистолета, а один из участников этого застолья и вовсе явился в гости с автоматом, который в данный момент скромно стоял в сторонке, прислоненный к стволу персикового дерева. Хотя имена этих людей не числились в списках личного состава ни одной из существующих ныне армий, оружие они носили, не скрываясь. Натовские миротворцы теперь редко заглядывали в здешние края, а когда заглядывали, старались не высовывать носа из-за брони – это было небезопасно, а они больше всего на свете дорожили своими драгоценными, высокооплачиваемыми шкурами.

Женщина в черном бесформенном платье, до самых глаз укутанная темным платком, бесшумно ступая, не поднимая глаз, приблизилась к столу и водрузила посередине большое деревянное блюдо с дымящейся, сочащейся прозрачным жиром бараниной.

– Ступай, – сказал ей один из сидевших за столом мужчин, одетый по-домашнему – в камуфляжные бриджи, линялую клетчатую рубашку на голое тело и опорки резиновых сапог, в сочетании с которыми пистолетная кобура смотрелась довольно-таки странно. – Нам надо поговорить.

Женщина удалилась так же бесшумно, как и пришла, но ее муж, новый хозяин этого покинутого сербскими беженцами дома, не спешил начинать разговор, поскольку первую скрипку здесь играл вовсе не он.

Мужчины молча выпили вина и принялись за мясо, изредка выжидательно поглядывая на своего вожака – гладко выбритого человека лет сорока, в котором даже опытный физиономист ни за что не признал бы того самого ловкача, который под видом Слободана Драговича расстрелял в гостинице «Россия» итальянского чиновника Манчини. Длинных волос, бороды, усов и шрама на левой щеке как не бывало; исчезла даже характерная горбинка, некогда придававшая его носу неотличимое сходство с носом покойного Драговича. Он ел быстро, но аккуратно, запивая мясо вином и за отсутствием такой роскоши, как салфетки, вытирая жирные пальцы носовым платком. Его земляки и коллеги были людьми попроще и потому использовали для той же цели собственную одежду, благо на пестром камуфляжном фоне жирные пятна почти не выделялись.

Из дальнего угла двора за едоками наблюдала лохматая дворняга. Она лежала на земле под розовым кустом, то и дело нетерпеливо перебирая лапами, нервно зевая и поскуливая. Со свисавшего наружу из открытой пасти розового языка на землю прозрачной струйкой стекала слюна: собаку сводил с ума запах жареного мяса, но подойти к столу она боялась, поскольку хорошо видела оружие и прекрасно знала, что это такое. Она была одной из немногих своих сородичей, кому удалось пережить боевые действия в этой местности, а такой опыт способен сделать мудрым даже самого глупого пса.