– Возьмите с собой, я вам пригожусь, – угрюмо сказала девица. – Не так, так эдак.

Придётся выволакивать за шкирку, не звать же, в самом деле, на помощь – засмеют! Арон опустил ноги на пол.

– Для «эдак» ты не в моём вкусе. – Показалось, или она вздохнула с облегчением? – Так что давай убирайся по-хорошему.

– Старик мне много чего рассказывал.

Он замер, едва приподнявшись с рундука.

– Что?

– Я вчера соврала вам, я многое помню.

– И?

– И всё расскажу, если увезёте меня – куда угодно – с Таричеса!

Арон смерил взглядом тщедушную воришку. Та смотрела в ответ не моргая. Кажется, он начинает понимать хозяина местных бандитов: у самого руки зачесались задать девчонке трёпку, чтобы вместе с юшкой из носа и выбитыми зубами посыпались все её (и не её) секреты. Сдерживая ярость – он ведь очень выдержанный и спокойный! – Арон процедил:

– Собираешься удрать, бросив своего беспомощного подопечного? Ты же только вчера так о нём радела, чуть меня не загрызла!

– Он умер, – бесцветно проинформировала девица.

***

Пробраться на корабль на рассвете было проще простого – вахтенный, утомлённый напряжённым отдыхом, то и дело клевал носом. Рика заглянула в незапертую каюту: длинные курчавые волосы спящей хозяйки доставали до пола; пахло ароматическими маслами, лекарствами; на столе и в шкафчиках посверкивало нечто пугающее из лекарского арсенала. Следующая каюта для двух офицеров. На полуюте имелась ещё парочка, но капитанская точно должна быть наверху. Кажется, вот и она: обставлена просто, но чем только не завалена – карты, свитки, глиняные и каменные таблички, чучела невиданных зверей, книги, морские приборы…

Алонкеи на диво неосторожны – ну да, редко кто осмеливается покуситься на их собственность! Привычка требовала всё обшарить, а будущее настоятельно советовало держать свои загребущие руки при себе. Чтобы унять зуд в пальцах, Рика принялась теребить срезанный алонкейский кошелёк, с сожалением пересчитывая сквозь плотную ткань оставшиеся монеты.

Ожидание длиной в целый день её не смутило: иногда удачный момент ждёшь куда дольше. Когда алонкей наконец вернулся, девушка вжалась в угол, растворилась в сумерках, как она всегда это умела… Однако хозяин её заметил! Как, почему? Может, у Альбатросов глаза устроены иначе, чем у всех?

Рика предвидела, что алонкей так легко не согласится, но что вышвырнет её даже после козыря про истории Ворчуна, не ожидала.

…Сейчас он застыл, уставившись на неё: расширившиеся зрачки сделали его светлые глаза чёрными.

– Что? Умер?!

– Ну да… Ночью.

– С чего бы? Лишь вчера он ещё ел и пил как ни в чём не бывало!

– Все смертны, господин Торо, и вы, алонкеи, тоже…

Движение его руки было стремительным, как бросок ядовитой змеи – Рика не успела увернуться, как хозяин сгрёб её за рубашку, дёрнул к себе, уставившись близкими гневными глазами. Процедил:

– Как… удобно.

– Что – удобно? – Задыхаясь от превратившегося в удавку ворота, Рика вцепилась в его руку, пытаясь разжать железные пальцы – где там, алонкей этого попросту не заметил!

– Тебе срочно понадобилось спасать свою шкуру – и старик так же срочно умирает. Вовремя, правда?

Иногда лучше не сопротивляться, сложить лапки, притвориться мёртвой, как перевёрнутый на спину жук – авось хищник потеряет к тебе интерес! Вот только сейчас она отправится на Изнанку по-настоящему. Звон в ушах, свет лампы тускнеет, голос алонкея расплывается удаляющимся эхом…

Рика не заметила, как отлетела в сторону, боли от удара о переборку тоже не почувствовала, зато поняла, что может наконец глотнуть воздуха: раз, другой, третий… На четвёртый блаженный вздох её вздёрнули на ноги, проволокли по палубе мимо удивлённых моряков, по сходням и швырнули на пристань. Альбатрос метнулся обратно на альбулу с зычным: «Вахтенного ко мне!» Девушка поспешно, задом-задом, сдав в сторону, вскочила на подкашивающиеся ноги и устремилась от негостеприимной пристани прочь…

…Алонкеи обычно хоронят своих в море – мол, где родился, туда и вернулся. Но Рика поступила по обычаю народа своей матери: предала тело огню. А заодно и хижину.

И всю дряхлую Старую пристань разом.

Пришлось, правда, будить её обитателей – толчками и пинками, а кого-то беспамятного или слишком пьяного выволакивать из хижин, шалашей и шатров. Кучка жавшихся друг к другу людей глазела, как пылают их жалкие обиталища и пожитки, как обрушиваются в шипящие тёмные волны подгнившие доски. Ни у кого не было ни сил, ни желания тушить огонь или вытаскивать вещи. Завтра разгребут остывшее пепелище, найдут, что поцелее, поскребут в затылках и пойдут мастерить новые хижины, благо сезон дождей ещё нескоро… Пена привыкла ко всяческим передрягам в своей жалкой жизни.