Гости в полном восторге зааплодировали, и каждый счел своим долгом расцеловать Селестину. А Богач Фонтан от имени собравшихся произнес ответную речь:

— Мы все очень рады за тебя, Элуа! Ты наш глава, и мы тебя бесконечно уважаем… Уважаем мы и твою жену, ибо она — истинный образец для молодежи… А потому я пью за здоровье и процветание семьи Маспи!

Гости и хозяева снова осушили бокалы, и наконец настал момент, которого все давно с нетерпением ждали, ибо каждый уже знал секрет. Пэмпренетта ерзала на стуле, будто ненароком села на ежа. Ипполит Доло страдал, чувствуя, что девушка навсегда от него ускользает. А Бруно раздумывал, хватит ли у него отваги выложить новость, которая неминуемо вызовет скандал. И, однако, разве у него есть другой выход? Элуа снова встал.

— Друзья мои, я рад, что все вы станете свидетелями… великого события в нашей семье…

Женщины заговорщически улыбнулись Пэмпренетте, а та покраснела под белой накидкой.

— …Освободившись от военной службы, мой сын Бруно займет среди нас достойное место… Но он хочет сначала обзавестись семьей. Ну, а я вовсе не против ранних браков, потому как при нашей неспокойной жизни лучше не терять времени даром… И потом, хоть Бруно и получил хорошее воспитание, сами знаете, как это бывает, а? Короче, не стоит играть с огнем… Так вот, Дьедоннэ Адоль и вы, Перрин, согласны ли вы отдать свою дочь Памелу в жены моему сыну Бруно?

Селестина опять разрыдалась, так что свекрови пришлось тихонько ее одернуть:

— Послушай, Селестина, и долго ты собираешься изображать фонтан? Ну скажи, на кой черт нам тут потоп?

Дьедоннэ Адоль от души наслаждался этой минутой. В кои-то веки он выступил на первый план, а Перрин волей-неволей пришлось предоставить слово супругу.

— Для нас с Перрин твое предложение — большая честь, Элуа. А дети так давно любят друг друга… так что я не вижу причин мешать их счастью. Короче, я согласен! А ты, Перрин?

Мадам Адоль глубоко вздохнула, и корсаж ее платья едва удержал могучую грудь.

— Пэмпренетта — наша единственная радость на этой земле, а потому вы, конечно, поймете, Элуа, что я должна хорошенько подумать, прежде чем с ней расстаться…

Маспи побледнел.

— Уж не считаете ли вы, случаем, мадам Адоль, что наш род недостаточно хорош для вашей крошки?

Всеобщее радостное возбуждение в мгновение ока сменилось тревогой. В воздухе запахло грозой.

— Не приписывайте мне того, чего я не говорила, Элуа! Как и мой Дьедоннэ, я бы только гордилась союзом, наших двух семей, но…

— Что «но»?

— Но ваш Бруно в свои двадцать два года еще ни разу не показал себя на деле. И прежде чем отдать ему свою дочь, я бы хотела выяснить, каким ремеслом он намерен заняться. Надеюсь, за это вы не станете меня упрекать?

Маспи считал себя человеком справедливым.

— Вы правы, Перрин… Но успокойтесь — как раз перед вашим приходом Бруно сказал мне, что наконец принял решение… Просто у мальчика позднее призвание, Перрин… А вы ведь знаете, что это дает далеко не худшие результаты?

— Согласна, Элуа… Ну, так какую стезю выбрал ваш Бруно?

Наступило глубокое молчание. Все ждали, что ответит молодой человек. Элуа, не выдержав, поторопил сына:

— Да ну же, Бруно! Ты что, не слышал?

— Слышал…

— Так расскажи нам, каковы твои намерения!

Старший сын Маспи понял, что теперь уже не отвертеться. Он встал и, выпрямившись во весь рост, спокойно заявил:

— Я буду работать.

— Ну, об этом мы уже и сами догадались. И что за специальность ты выбрал?

— Честную.

— Что?!

Восклицание Маспи куда больше напоминало возмущенный вопль, чем вопрос. А Бруно не замедлил воспользоваться наступившей паузой.

— Я иду служить в полицию, — добавил он.

У Пэмпренетты началась истерика. Ипполит ликовал. Фелиси пыталась привести в чувство потерявшую сознание мать. Остальные разразились криками, причитаниями, кто-то тщетно взывал к силам небесным, а дедушка Маспи требовал бутылку, уверяя, что если он сейчас не подкрепится, то после такого потрясения непременно отправится на тот свет. Элуа разорвал воротник, чувствуя, что вот-вот задохнется. Бруно снова сел. Сейчас он больше всего напоминал рыбака, неожиданно застигнутого приливом на одинокой скале. Наконец Элуа отдышался и стоя выпил два бокала кьянти. Однако прежде чем он успел открыть рот, Перрин крикнула:

— Раз такое дело, Элуа, сами понимаете, я оставлю дочь при себе!

— Да, я вас понимаю, Перрин…

Пэмпренетта вознамерилась было снова устроить истерику, но увесистая материнская оплеуха отбила у нее желание скандалить.

— Друзья мои…

Все замерли, искренне переживая за Маспи, на которого так несправедливо обрушилось несчастье.

— Того, что со мной сегодня случилось, я никак не заслужил…

Фонтан Богач дрожащим от волнения голосом поддержал друга:

— Нет, Элуа, конечно, не заслужил!